Минуло 10 лет с тех пор, как городские власти стали активно продвигать идею, что Петербург как культурная столица России должен этому статусу соответствовать: порождать идеи и продвигать себя в мир в этой ипостаси. Что изменилось с тех пор в городе и мире? Об этом «Город 812» поинтересовался у Алексея Бойко, ведущего методиста Русского музея, лауреата Государственной премии РФ в области и литературы и искусства.
– Сейчас разговоры про культурную столичность Петербурга заглохли, давно никто ничего не продвигает. Почему это произошло?
– Вспомним: идея продвижения возникла тогда не только в Петербурге, но и в других городах. Была она популярна, например, в Перми и Туле, точнее, в Ясной Поляне. Эта идея была порождена представлением о том, что культура – та ниточка, потянув которую, можно в целом развивать территорию, обеспечить не только культурное, но и социокультурное, и даже экономическое процветание. Для Петербурга понятие «культурная столица» было важным в связи еще и с преодолением печальных обстоятельств великого города с областной судьбой.
Но через несколько лет стало ясно, что менеджмент культуры напрямую не дает желаемого социального развития.
– На что теперь делается ставка?
– На новый урбанизм. Речь идет не только об архитектуре, а о системе целостного социального развития территории. Самый простой, хотя и набивший оскомину пример – «Лахта Центр». Между тем, я бы не списывал в архив идею культурной столицы.
– Как ее использовать?
– Применить опыт ежегодного конкурса по выбору культурной столицы Европы. Он предполагает выполнение кандидатом определенных требований по набору социальных и культурных услуг. В то же время этот кандидат подает грантовую заявку на модернизацию городской деятельности, на привлечение новой аудитории. Часто культурными столицами становятся древние города – Валетта на Мальте, болгарский Пловдив, иногда большие города, зачастую малые.
Самое важное: существует внятная «сетка» требований к участнику конкурса. И этот опыт при государственной поддержке может заместить советский опыт типа малопонятного, но все еще желанного титула «столица Поволжья» и т.п.
– Что в мировой культуре произошло за 10 лет?
– Фундаментальный вопрос, предполагающий, что я наблюдаю весь мир онлайн. Тем не менее замечу: лет десять назад было три кита, на которых держалось развитие культуры. Первый: достижение многообразия. Второй: гибридизация всех форм и явлений культуры. Третий: установка на тотальный успех.
Эти тенденции не исчерпаны, особенно по части гибридизации. С многообразием так много достигнуто, что уже поуспокоились.
Теперь проявились три новых тенденции.
– Какие?
– Первая – то, что называют «неотехногуманизм». То есть объединение технико-технологических достижений, общественных приоритетов и старого плешивого (отвергнутого) гуманизма. Давным-давно преодоленный и сданный в архив, он начинает снова интересовать людей, просвечивая через фильтры экологического мышления, пацифизма и даже окологендерных баталий.
Вторая тенденция (развитие предшествующего этапа) – то, что я бы назвал деманипулятивной гибридностью. Было ощущение, что гибридизация, в частности художественных форм, подыгрывала манипуляции сознанием и поведением человека. Сегодня в искусстве и культуре нащупываются какие-то новые грани независимых творческих, в том числе зрительских практик.
– Пример манипуляции?
– Суперсериалы и кассовые фильмы воспитательной направленности.
– Что может быть деманипулятивностью?
– Обращение к курёхинским идеям додугинского периода, перформативные форматы искусства, самоуглубление и расширение на этом уровне возможностей разных субкультур – от стрит-арта до реалистической живописи.
– А третья тенденция какая?
– Глокализация, соединение глобального и локального. Это не новшество. Но теперь это мера успеха внутри культуры. Успех может быть локальным, здесь важно, чтобы он вызвал подлинные переживания.
– Иными словами, зал из 100 потрясенных зрителей в театре – это успех с большой буквы?
– Именно так. И не важно, что этот спектакль останется неведомым всем остальным.
– Россия и Петербург в этом тренде?
– Конечно.
– А существует ли петербургская культура как отдельный феномен?
– Думаю, петербургская культура – это понятие историческое, актуальное – петербургская культурная сфера.
– Это как?
– Я говорю о пространстве, куда входит международный и местный контекст, взаимодействия между регионами. Это и есть петербургская культурная сфера, внутри которой многое опосредуется традицией.
– Петербург должен оставаться частью Европы, а не, скажем так, северным филиалом Москвы?
– Культурный статус Петербурга незыблем. То, о чем вы говорите, скорее социальная практика.
– Нужна ли Петербургу культурная модернизация и кто может стать ее двигателем: власти или люди искусства – писатели, кураторы, режиссеры?
– Модернизация подразумевает государственное управление или самоуправление творческих групп. В Петербурге госуправление – это традиция всего отношения к культуре. Государственная забота проникала даже в андеграунд. Вспомните Ленинградский рок-клуб.
Но настоящий потенциал находится только во внутреннем брожении, в мотивации людей.
– Самый известный в России петербуржец в искусстве – Сергей Шнуров. Это хорошо или плохо?
– Не вижу в этом проблемы.
– Но по нему судят о культуре Петербурга?
– Не только по нему. Еще по Гергиеву судят.
– Разве проблемы ярких личностей в культуре Петербурга не существует? Нет общеизвестных художников, нет однозначно популярных литераторов.
– К сожалению, мы не видим общекультурных лидеров, российских интеллигентов с харизматическим статусом. Эта история из прошлого, она завершилась. Видимо, Солженицын был последним харизматическим деятелем культуры в духе Льва Николаевича Толстого. В Петербурге эта история завершилась на Дмитрии Сергеевиче Лихачеве, даже не на Данииле Александровиче Гранине. На мой взгляд, при всем моем почтении к Даниилу Александровичу, его статус а-ля харизматик был сконструирован. В том числе – со стороны власти.
Последним проникновенным авторитетным голосом интеллигенции был Лихачев, и сегодня это ему (памяти о нем?) сильно аукается.
– Каким образом?
– Когда в профессиональной архитектурно-градостроительной среде заявляют, что авторитет Дмитрия Лихачева навязал петербуржцам никчемный консерватизм в этих вопросах, то я вижу за этим попытку противопоставить сугубо профессиональное видение городских проблем глубоко обоснованным суждениям харизматического деятеля культуры.
– Возможен в наше время живописец, по популярности сравнимый с Репиным?
– Нет, только лидеры в своей тусовке. Для появления общего лидера нужно общее понимание необходимости диалога о культуре. А где этот диалог? Его нет, хотя заявления время от времени появляются.
– За последние годы проявился феномен массового интереса к выставкам русских художников: лучше всего шли на Айвазовского и Серова. Но с другими экспозициями такого ажиотажа вроде бы не случилось. Закончился феномен?
– Тогда удачно соединились традиционный музейный подход к большой выставке большого художника, кураторские идеи и менеджерский расчет. Стоит выпасть любому звену – и нет эффекта.
– Этот эффект можно повторить?
– Если умно подать Репина, выставка которого будет в Петербурге осенью, то можно. Здесь в связи с подлинным искусством может быть много историй. Про долгожительство и творческую силу, про внутреннюю свободу в сочетании с хитрой дипломатией по отношению к власти, что царской, что советской, что семейной (Нордман-Северова вовсе не подмяла под себя волю художника, как думают многие, она работала на расширение творческих возможностей Репина). Наконец, стилистика поздних репинских работ показывает, что он не случайно привечал в своем доме Маяковского и других «радикалов».
– Футурологи пишут, что в экономике, основанной на нейросетях и алгоритмах, высвободится масса рабочего времени у массы людей. А появление свободного времени всегда дает новое Возрождение. Верите?
– Нет. По порядку. Любая экономика, если это действительно экономика, свободному времени противостоит. Будь то рабский труд на галерах или «свободный» на нейросетях, какая разница. Главная тенденция в экономике – максимальное использование человеческого ресурса. Не человек использует экономику в своих интересах, а экономика использует его в своих.
Поэтому масса свободного времени – это иллюзия.
Но даже предположим, что я ошибаюсь и такого времени будет много. Так ведь культура строится на установлении и преодолении границ и запретов. А свободное время вызывает атрофию культурных потребностей. Идеалом становится «дольче фарниенте» – сладкое ничегонеделание. Близко нашей душе, не так ли?! На сочетании свободного времени и ничегонеделания может произрасти только цветок регресса. Чтобы в таких условиях произрос Ренессанс? Сомневаюсь.
Вадим Шувалов
