Возможны ли в России массовые уличные протесты, как надеется оппозиция, или нет, как предрекают социологи. Правда ли, что чем больше Владимир Путин укрепляет свою власть, тем слабее она становится. Об этом и не только «Городу 812» рассказал социолог, исполнительный директор ЗАО «Решение» Владимир Сократилин.
– Вы согласны с мнением, что российское общество совершенно стабильно – никаких социальных взрывов нет и не предвидится?
– Только что «Левада-центр» провел очередной опрос, согласно которому 90% россиян не готовы участвовать в протестных акциях. Но это был поквартирный опрос – к людям приходили домой и спрашивали, готовы ли они митинговать. Странно было бы получить иной результат в нынешних реалиях. Но главное не в этом. Как показывает опыт, например, Волоколамска или Кемерова, протестная активность за сутки может вырасти от 0 до 100 процентов. Если этот показатель – доля опрошенных, готовых принять участие в массовых протестах, – высок, то это означает, что протесты уже идут и замерять уже поздно.
Поэтому если рассуждать о перспективах серьезного уличного протеста, надо говорить о понятии «социальная напряженность». Она состоит в том, что люди живут нормально, протестовать не хотят, но понимают: жизнь в стране несправедлива и, если что, заступиться за них некому. Сейчас ситуация стабильна, люди живут спокойно, но уровень социальной напряженности опасно высок.
Политики, рассуждающие о конфликте «телевизора с холодильником», сильно ошибаются. Это просто социологическая наивность. Если условия жизни изменяются медленно – например, доходы падают медленно, – то никакого социального взрыва не происходит.
Но если происходят стремительные изменения – дети отравились или пожар, – то поведение оказывается в зависимости от этого уровня социальной напряженности. Если в обществе действуют механизмы, позволяющие решать конфликты, то социального взрыва тоже не произойдет. Если люди верят, что общество устроено справедливо, что его институты и власть в целом работают для общества, то они в критической ситуации обращаются в суд, в прокуратуру, к депутатам, в СМИ и т.п. Если же люди считают, что общество устроено несправедливо, что они никому не нужны, что институты не работают, то они в критической ситуации выходят на митинги и перекрывают дороги. А общество – сложная система, в нем нет-нет да и происходят какие-то драматические события. Даже в самом стабильном и процветающем обществе.
События в Волоколамске или в Кемерове показывают, что реализуется второй сценарий. Люди не верят в институты общества и перекрывают дороги. А система власти чем дальше, тем больше демонстрирует свою беспомощность.
– В чем ее беспомощность, если вертикаль все крепче?
– Множество событий, которые трактуются как осмысленные действия власти, оказываются результатом борьбы группировок внутриполитической элиты, без просчета возможных последствий. Например, наступление сирийских войск Асада на восточном берегу Евфрата. Это наступление велось на позиции курдов, среди которых находились советники из США. Американцы отбили атаку с большими потерями для наступающих. Применили и артиллерию и авиацию. Даже по официальным данным пострадали российские граждане. Все стали обсуждать – как можно было так по-идиотски спланировать операцию, наткнуться на американцев, не использовать никаких средств ПВО? Ни наши военные, ни дипломаты про эту атаку ничего толком рассказать не могут – они про это ничего не знали. Ну и никто нам ничего не расскажет. А что пишут западные СМИ? У них версия, что один российский олигарх договорился с Асадом, что захватит этот район и будет добывать там нефть. И по договоренности с ним туда отправились сирийские войска и какие-то российские граждане почему-то тоже. И наши официальные военные об этом действительно ничего не знали. Я не удивлюсь, если и борьба с Телеграмом – точно такое же противостояние элит.
– Кого с кем?
– Такие истории обычно имеют несколько пластов. Возможно, есть коммерческий интерес по уничтожению сильного конкурента. Возможно, кто-то хочет разрушить информационно-пропагандистскую систему каналов, которую создали политические конкуренты. Ну и мы видим силовиков, у которых свои интересы. Слово «силовики», заметьте, теперь как «спутник» – перекочевало во все иностранные языки и пишется там латинскими буквами.
Так вот, смысл всего происходящего в том, что система беспрекословного управления наконец-то создана и любимый руководитель может сказать: а теперь мы будем строить настоящую державу для людей. Но выясняется, что нет – теперь-то вообще невозможно ничего строить, потому что все время кто-то с кем-то дерется. И эта борьба обостряется не только потому, что раньше нефть стоила 100 долларов и денег было много, а теперь их мало. На самом деле денег и при 50 долларах за баррель хватает, просто систему достроили.
– А при недостроенной системе борьба была меньше?
– Да, потому что внутри демократической системы, где разделяются ветви власти, методы борьбы другие. Были сдержки и противовесы, и самое главное – была необходимость учитывать общественное мнение. Раньше, чтобы давить на губернатора, нужно было поддерживать оппозицию и провалить его на выборах. Сейчас единственный способ для этого – набрать на него компромат и обратиться к силовикам и к его кураторам на федеральном уровне. В какой-то момент, в 90-е годы, вы вообще не могли пользоваться силовиками, а должны были пользоваться бандитами. Потому что силовики были слабы. Более того – силовики шли работать в частные структуры. У Гусинского аналитическую службу в «Медиа-мост» возглавлял бывший начальник 5-го управления КГБ, которое занималось диссидентами, генерал Бобков. При советской власти у КГБ было все – и разведка, и контрразведка, и пограничники, и диссиденты, и правительственная связь. Потом у ФСБ почти все это отобрали. Потом ФСБ постепенно вернула себе следствие, экономические преступления, пограничников, связь, и только не смогло заполучить ФСО.
Другой минус сложившейся системы – ни один серьезный чиновник при всем желании не может заниматься развитием направления, которое он курирует, потому что вынужден все свое время тратить на отражение вражеских атак и проведение собственных. Появляются какие-то проекты – надо сразу думать: «Чей это проект? А зачем? Вот мы построим космодром “Восточный” – усилится Рогозин. А надо ли мне, чтобы он усиливался? Надо с ним поговорить – что мне будет взамен?»
– Разве 10 лет назад не так же было?
– 10 лет назад, в 2008 году, еще были выборы мэров столичных городов в регионах. У них были бюджеты, сопоставимые с региональными, и они конкурировали с губернаторами. Их же выбирали граждане, поэтому они обращались к своим избирателям и действовать вынуждены были с оглядкой на избирателей. Когда в 2006 году произошли потрясшие страну события в Кондопоге, вопрос о силовом решении даже не стоял. Никто не собирался бить митингующих дубинками – думали, как проводить пропагандистскую кампанию, как договориться. Я все это хорошо знаю, потому что сам в это время сотрудничал с мэрией Петрозаводска. В Петрозаводске все удалось погасить исключительно пропагандистскими методами. А сейчас в Волоколамске, где власти кругом неправы, применяются силовые методы. Там ведь ситуация простая – губернатор должен был не убегать, а выйти к народу, сказать, что сейчас мы во всем разберемся, позовем ученых, детей вывезем в санатории, проведем реабилитацию. В Волоколамске всего-то 21 тысяча человек живет. А вместо этого приезжает Росгвардия, оттесняет людей под камерами от мусорного полигона. Потому что губернатор Воробьев не думает: вспыхнуло – значит, надо договориться и потушить. Схема у него в голове другая: «Сейчас доложат наверх, и мне надо показать, что я полностью контролирую ситуацию. Я не должен вести переговоры и вставать на колени. Я должен быть жестким руководителем. Никаких компромиссов».
Чиновников больше не волнует обратная связь с населением, волнуют – только их собственные позиции в системе власти. И это приняло законченные формы. Надо учить пожарных, чтобы они вовремя тушили торговые центры. Но задача учить пожарных не стоит – руководство МЧС волнуют совсем другие вопросы. Шойгу 19 марта сказал, что военнослужащие отнеслись к выборам ответственно, назвал точную цифру пришедших на участки и проголосовавших за Путина, хотя военные голосовали на общих участках. Чтобы вождь понимал: Кириенко ему обеспечил 75%, а он, Шойгу, – 89,7%. И кто из них более эффективный менеджер?
Только армия-то нужна не для того, чтобы голосовать, а чтобы быть готовой к боевым действиям. И мы вроде всем рассказываем о необыкновенной мощи нашей армии теперь. И все в это вроде верят, и на всех уровнях. И мы даже пытаемся противостоять США в Сирии. Но у них только на одном авианосце «Гарри Трумэн», который они направили в Средиземное море, 90 самолетов и вертолетов. Я думаю, что во всей Сирии и у нас и у сирийцев нет такого количества современных летательных аппаратов. А еще до того как в Средиземное море отправилась американская авианосная группировка, у США в этом регионе на двух эсминцах и подлодке было такое количество крылатых ракет, которое сопоставимо с нашим годовым производством. Это — цена мощи нашей армии. И так везде и во всем.
Апологеты системы справедливо говорят, что народ России никогда так хорошо не жил, как сейчас. Это верно. Но при этом ощущение несправедливости в организации жизни общества и отчуждения власти в общественном сознании очень сильно. Вот поэтому год назад аполитичная молодежь вышла в марте и в июне на митинги против коррупции (читай против несправедливости в обществе). А политики подумали, что они за Навального выходили. За Навального выходили потом в разы меньше. У Навального даже рейтинг не вырос после тех митингов. Эти митинги прошлого года совершенно неверно оценили и большинство социологов и политиков.
– Власть применяет силу при разгоне митингов и наказывает самых активных участников, чтобы запугать недовольных. Разве эта тактика не эффективна?
– Хорошо запугивается только наиболее интеллектуальная и договороспособная часть протеста. А в итоге остается наиболее радикальная часть. Насилие, к сожалению, порождает насилие. Вот помните, как некоторое время назад протестовали футбольные фанаты в Москве после уличной драки и убийства одного из них? С ними-то трудно было. Для этой части общества подраться – это и есть развлечение. И договариваться с ними трудно.
Силовики, которые конкурируют между собой, которые вмешиваются во все на свете и хотят контролировать все на свете, – это же совсем не панацея от социальных конфликтов. Мы это все видели. Чего, например, не хватало КГБ для спасения СССР? Когда в августе 1991-го появился ГКЧП, у меня не было сомнения, что он победит. Мы все в курсе истории КПСС, учили ленинский план вооруженного восстания. Ну, они потом еще где-то учили, а я больше не учил, но тогда еще наизусть пункты плана помнил. Первый пункт – не играть с восстанием. Второй пункт – идти до конца. Я был уверен, что и они эти пункты помнят, у них было все в руках – и КГБ, и армия, и милиция. В 1991 году я еще в армии служил, мне мои друзья из гнилой интеллигенции звонили и спрашивали: что будет делать армия? Я отвечал: армия будет выполнять приказы своих командиров. У меня не было сомнений, что Белый дом будет взят, и Ельцин им показал через два года, в октябре 1993-го, что нужно было делать. Но ведь как они себя повели? Я потом уже читал переговоры руководителей ГКЧП, как они звонили друг другу и говорили: «А милиция выдвинется? А почему мы должны первыми?» Грачеву приказали взять Белый дом, а он не брал. Потому что не хотел оказаться крайним.
– Все хотели, только Грачев не хотел?
– Никто не хотел. В СССР же тоже была жесткая вертикаль власти и тоже шла бескомпромиссная подковерная борьба между тогдашними силовиками. Когда СССР только начинал разваливаться, Горбачев пытался применить армию. Например, известные события в Тбилиси 1989 года. Когда для разгона митингующих использовали десантников. Были жертвы в результате давки, было большое возмущение в обществе, Верховный Совет начал расследование. Анатолий Собчак возглавлял специальную комиссию. Военные, вместе с партийной верхушкой Грузии и грузинским КГБ, были названы виновниками. Армия чувствовала, что ее подставили. И генералы и офицеры. И в 1991 году военные были осторожнее и первыми не лезли.
А что в современных условиях мы можем ожидать? Подавление массовых волнений – это большой риск на самом деле. Вот посмотрите, на последних митингах пострадали и просто прохожие. А ведь никаких особых специальных средств для разгона не применялось. А если при подавлении митинга кого-нибудь задавят или покалечат? А если пострадает, не дай бог, жена офицера и он выведет свою часть?
– Ну, до массовых митингов, которые будут разгонять с оружием и танками, мы еще не скоро доживем.
– Социологи подходят к социальному взрыву с точки зрения теории последней капли. Вот последняя капля переполнила чашу терпения – и взрыв. На самом деле модель другая: модель, когда помещение медленно заполняется капельно-газовым взрывчатым веществом. Вот концентрация этого вещества – это и есть в данном примере аналог социальной напряженности. А спусковой крючок – какое-то катастрофическое событие – это зажигалка. Вот вы ходите с этой зажигалкой и чиркаете в разных местах. Тут чиркнули – не взорвалось, не хватает газа, там – не взорвалось, не хватает кислорода. Вы ходите, чиркаете и говорите: «Да ерунда это все». А в одном месте раз – и всего как раз хватило, и всё взорвалось. А вы, если остались живы, потом говорите: «Как же так? Я там пять раз чиркал до этого, и ничего». Вот в Волоколамске дети отравились – и на улицы города с населением 21 тысяча человек вышли 5 тысяч. Это 25%. А в Петербурге 25% – это больше миллиона человек.
– Но что может произойти в Петербурге, чтобы вышел миллион человек?
– Я не знаю. А вы знали, что могло произойти в Волоколамске? Я там был несколько лет назад. Там существовала экологическая проблема – но не со свалкой, а с одним из заводов. А что такое система пожаротушения в торговом центре? Это ж не космические технологии – обычная вещь. И мы все думаем: ну если даже сигнализация не сработает, то пожарные приедут и спасут. А нет – не получается.
