Почему мы здесь плачем о Нотр-Даме

В ленте фейсбука настоящее горе. Россияне скорбят по Notre-Dame de Paris. Те, кто видел, выставляют фотографии с ним. Кто не видел, сокрушаются, что уже и не увидят. Вряд ли парижане так переживали, когда горел купол Троицкого собора. Да в этом ли дело – Париж.

 

Где пел Гюго, где жил Вольтер,

Страдал Бодлер, богов товарищ,

Там не посмеет изувер

Плясать на зареве пожарищ.

 

И нет, не нам, твоим жрецам,

Разбить в куски скрижаль закона

И бросить пламя в Notre-Dame,

Разрушить стены Пантеона.

 

Что значит в битве алость губ?

Ты только сказка, отойди же,

Лишь через наш холодный труп

Пройдут враги, чтоб быть в Париже.

 

Это Николай Гумилёв.  Он был в Париже

В Париж Россия всегда стремилась. Купцы у Островского туда ездили. В СССР об этом только мечтали: «Опять хочу в Париж! Уже были? Нет! Уже хотел!»

Собор Парижской богоматери был незыблемым, что подчеркивало нашу смертность и бессмертие в целом. Это-то и потрясло. Если уж такие вещи не вечны, то что говорить о нас.

Ощущение, будто сгорел эталонный метр.

 

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные ребра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

И я когда-нибудь прекрасное создам.

 

Это Мандельштам. Он был в Париже.

Ольга Маркина

 

Не все сгорело. Фото Reuters