Продолжаем публиковать впечатления о Путине 20-летней давности (31 декабря 1999 года Борис Ельцин объявил, что уходит и оставляет исполнять обязанности В.В. Путина. В марте 2000-го Путин стал президентом РФ).
Любопытно посмотреть из 2020 года, кто и что ждал от Владимира Путина, кому каким он тогда казался.
Предлагаемая ниже статья Михаила Золотоносова вышла ровно 20 лет назад, в газете «Московские новости» (2000. 18 – 24 января. С. 14), где он тогда работал обозревателем отдела культуры.
Миф о «настоящем полковнике», или Утопия у власти
Бердяев как-то заметил, что любая утопия у нас может осуществиться, а Хаксли поставил эту угнетающую своей истинностью мысль эпиграфом к «Прекрасному новому миру». Залежи русских политических утопий настолько обширны, что куда бы ни ступила нога сегодняшних правителей, всюду натыкаются они на старый частокол и оказываются если не плагиаторами, то «воспроизводителями» старых утопий.
Это я к тому, что в 1907 году русский реакционный публицист, экономист и издатель Сергей Федорович Шарапов (1855 – 1911) опубликовал в Москве политическую фантазию, которую назвал «Диктатор». Фантазия сугубо консервативна, направлена против революции, виновниками которой названы не только Витте, но даже Столыпин. Тогда на этот текст никто не обратил внимания, не случайно Розанов писал о Шарапове, что «он обречен был вечно оставаться смешным, недостаточным», что он «издавал ряд журналов, и никому они были не нужны, был “писателем” и ни на кого не влиял…».
Но прошло всего лишь 93 года, и появился повод о «невлиятельном фантазере» Шарапове с его уникальной (даже для богатейшей истории российской политической мысли) брошюрой вспомнить. И какой повод! Ведь именно Шарапов в 32-страничной всеми забытой брошюрке обнародовал миф о том, что спасение России находится в руках простого и никому не известного русского полковника. Так брошюра и начинается:
«И Петербург, и провинция были как громом поражены объявленным Сенату Высочайшим Указом, в силу коего в видах объединения власти и прекращения смуты, грозившей полным разложением государству, назначался Верховным Императорским Уполномоченным по всем частям гражданского управления и Главнокомандующим армией и флотом командир Красногорского полка полковник Иванов 16-й с производством в генерал-майоры и назначением генерал-адъютантом.
Об этом полковнике Иванове 16-м никто не имел ни малейшего понятия. Газетные репортеры не могли дать решительно никаких сведений. Бросились в Военное Министерство, но там могли только узнать, что полковник Иванов 16-й действительно существует, командует полком всего год, ровно ничем выдающимся не отмечен и имеет послужной список самый скромный и, можно сказать, бесцветный. Из дворян, воспитание получил в кадетском корпусе, затем прошел Павловское военное училище и Инженерную Академию, откуда выпушен в строй. Командовал ротой в саперном баталионе. Ранен на рекогносцировке под Шахэ и награжден золотым оружием. Лет от роду 35. Женат и жена имеет 420 десятин в Новгородской губернии. Вот и все.
Этот формуляр ровно ничего не говорил. Таких офицеров у нас тысячи и почему именно на Иванове 16-м остановился выбор Государя, являлось ничем не объяснимым. Больше всех были заинтригованы придворные сферы, где о будущем диктаторе никто не имел ни малейшего понятия и самое имя Иванова никогда не произносилось».
А на следующий день Иванов 16-й начал в 11 утра прием в Георгиевском зале Зимнего дворца. Все начинается с описания героя: «Это был совсем еще молодой генерал, небольшого роста, худощавый, с красивыми чертами лица и острыми, насквозь пронизывающими серыми глазами. Он вышел просто и уверенно, подошел под благословение митрополита Антония, сделал общий поклон и громким, металлическим голосом сказал следующее…
“Его Величество Государь Император, нравственно истерзанный и измученный вот уже третий год тянущеюся смутой, грозящей России разложением и гибелью, решил положить ей конец и для этого призвал меня и облек Своим высоким доверием и властью. Эту власть я решился принять только как полную, единую и безусловную. Умиротворив Россию, восстановив в ней всеобщее доверие, твердую власть, свободу и порядок, я сложу мои полномочия к стопам Монарха и вернусь к моему скромному делу… Программа определена твердо и будет выполнена неуклонно. Она очень проста.
Россия тяжко больна – ее нужно вылечить. Лекарство для великой страны – не теория, не доктрина, а здравый смысл. Он затуманился и исчез у нас за странными и нелепыми понятиями о либерализме, реакции и т.п. Его надо отыскать и восстановить, и тогда только станет возможно правительству править а народу жить. В этом вся моя программа и другой у меня нет никакой”».
И далее в четырнадцати коротких параграфах Шарапов описал разговоры Иванова 16-го с различными политическими деятелями. Каждый такой разговор был посвящен изложению какой-то определенной части политической утопии. Первым был Столыпин, беседа с ним была посвящена доказательству пагубности для России парламентаризма и «выборной комедии».
В качестве обвинения Столыпину был предъявлен предвыборный популизм. «Вы пошли в народ с подкупом и соблазном, бросая в грязную агитацию правительственные мероприятия…, чтобы только задобрить деревню и выиграть мужицкие голоса… Народ понял, что бюрократия готова на всякую ломку, на всякую подачку, лишь бы сохранить за собою власть. Поняли, что хлопочете не о благе России, а об успехе на выборах».
Однако отчитав Столыпина как мальчика, Иванов 16-й вспомнил про военно-полевые суды, смягчился, простил и оставил премьера при должности, тут же изложив свою программу замены парламента широким самоуправлением, земством. Впрочем, об этом достаточно сказано и написано Солженицыным, чтобы была нужда что-то пересказывать.
Второй разговор состоялся с министром финансов. Разговор этот Иванов 16-й начал с предупреждения, что он не финансист, а дилетант, который тем не менее ознакомился с состоянием экономики. Первый его вопрос был таким: как министр смотрит на финансовое положение России. Ответ замечательный: «Без займа нам не выйти. Но так как ваше назначение связано, как можно думать, с немедленным роспуском Думы, то я совершенно не вижу возможности сделать заем». — «На займы ставьте крест… Их больше не будет. Давайте думать, как выйти без займа», — заявил диктатор. Министр начал объяснять: не будет займа, возникнет дефицит бюджета 300 млн. руб., придется расходовать золотой запас, но тогда не удержится валюта и наступит крах… Диктатор в свою очередь предложил влить в деревню в виде мелкого кредита миллиард рублей, министр заявил, что тогда придется печатать деньги, и разговор быстро закончился отставкой финансиста. Чуда он не обещал, а таких диктаторы не любят.
Затем в отставку отправился министр народного просвещения, которому не по душе показался план Иванова 16-го по полной приватизации высшего и среднего образования («Университетские здания, лаборатории, все пособия, библиотеки и пр. могут сдаваться в аренду группам профессоров… Расходы должны покрывать сами учащиеся. Есть ли что безнравственнее, чем брать деньги с нищего народа, чтобы воспитывать современную невежественную и гнусную интеллигенцию?») и отмене принципа всеобщего обучения.
Любопытным неожиданно оказался разговор с министром юстиции, которому в царской России подчинялся суд. Тут диктатор превзошел самого себя и предложил направлять революционную молодежь не в тюрьмы, а на чистый воздух, в деревню, в охраняемую военным кордоном территорию, которую назвал Сумасшедшей Республикой. В сущности, это первый набросок ГУЛАГа:
«…Где-нибудь в хорошем климате вы отделяете тысяч двадцать или тридцать десятин, строите временные бараки… и пускаете туда всю содержащуюся у вас безумную молодежь, предоставив ей устраивать социальный распорядок, какой ей угодно, на полной свободе, но с безусловным запретом всякого общения с внешним миром. Все средства для правильной работы и дальнейшего образования государство должно дать, а главное, прекрасную серьезную библиотеку. Кругом военный кордон, предупреждающий всякую возможность побега… Я даже место вам приблизительно намечу – где-нибудь около Оша, в Фергане, или по Иртышу между Семипалатинском и Усть-Каменогорском. В Европейской России такого уголка не найти».
Я же предупреждал, что в истории русской политической мысли фантазия Шарапова уникальна. И один Бог ведает, кто ее у нас после 1917 года читал и как прочитанным распоряжался…
Потом диктатор встретился с народом и прознес речь, в которой призывал к классовому миру и доказывал вред социализма и борьбы труда с капиталом; потом изгнал графа Витте из пределов России, дав ему трое суток на сборы; потом внушал начальнику Главного управления по делам печати, что не должно быть закона о печати, единого для всех – для Каткова, Суворина и Стасюлевича, с одной стороны, и «безграмотного писаря или жиденка, которому вздумается издавать газету». А разрешать издание газет и журналов должен «трибунал», составленный из выдающихся литераторов. И потом: «Нет ли какого-нибудь способа устранить из печати еврея? Ведь главная доля печатной заразы принадлежит еврейским сотрудникам и корреспондентам. Нельзя ли брать с редакций какие-нибудь подписки, что ли?».
Особо тепло диктатор говорил с военным министром и командирами воинских частей, но ввиду секретности Шарапов содержание разговора не описал. А между тем фигура Иванова 16-го «вырастала с часу на час в нечто таинственное, почти гигантское». Как сказали бы сейчас, рейтинг рос и рос. Никто и не удивился, когда приказом диктатора все евреи-студенты были исключены из вузов и высланы из Петербурга в места оседлости, серьезно оживлена деятельность военно-полевых судов и вновь введены телесные наказания — за стачки, демонстрации и уличные беспорядки. Что же касается Думы, то первым сердечным движением Иванова 16-го был ее роспуск. Однако опасения за престиж верховной власти заставили сделать иное.
«Иванов решил сделать попытку составить в Думе, хотя бы и искусственно, некоторое благоразумное большинство, которому бы было можно предложить соответственно измененный закон о выборах», т.е. заставить саму Думу ликвидировать в России парламентаризм. Для этого диктатор даже уговаривал Милюкова, лидера кадетов, но тот не согласился. Образ Милюкова как будто списан с Явлинского. И тогда Иванов сам закрыл Думу – «в простой, но торжественной форме». Его большой речью при закрытии брошюра заканчивается. Иванов 16-й обещал «успокоить» Россию, а потом ее обновить и возродить. Риторику эту воспроизводить нет смысла, так как ею заполнены выпуски теленовостей и газеты. Естественно, что себя диктатор аттестовал сторонником и защитником свободы, свободной мысли, гласности, законности и строжайшего общественного порядка. Но сделал это таким металлическим голосом, что страшно стало даже тем, кто ни на какое свободомыслие не претендовал.
А Сергей Федорович Шарапов еще долго не мог распрощаться со своим героем. Вскоре он выпустил вторую брошюру, «Иванов 16-й и Соколов 18-й», затем – «У очага хищений». Последним вышел «Кабинет диктатора». После чего к 1909 году Иванов № 16 дела сдал.
Михаил Золотоносов
«Московские новости». 18 – 24 января 2000 г.
