Пару лет назад, когда совсем молодые люди массово пошли на протестные митинги, многим показалось, что молодежь «наконец, политизировалась». Но молодежного бунта не случилось. О том, почему – «Городу 812» рассказали петербургские студенты в серии написанных по просьбе редакции аналитических материалов. Первый взгляд см. здесь. Второй – тут. Представляем взгляд третий.
Своего лучшего друга я встретил на митинге в 2017-м году. И хотя мы уже месяцев пять учились в одном классе, я, каждый раз, встречаясь с ним в коридоре или столовой, с трудом вспоминал его имя. С трудом я сделал это и на Марсовом поле, когда мы узнали друг друга в толпе, стоявшей у мемориала героев революций.
Я учился в классе, где все, включая меня, были детьми среднего класса: покупали себе неплохие телефоны, фирменные кроссовки, могли оплатить репетиторов и успешно сдать экзамены, ездили отдыхать в Европу. С жиру никто не бесился, жизнь происходила размеренно, казалось, что иначе и быть не может.
В то же время я периодически осуществлял вместе с родителями свой вариант «путешествия из Петербурга в Москву», навещая родственников и друзей семьи, живущих в Центральной части России. И везде меня не покидало ощущение, что я свой среди чужих – и чужой среди своих. Приезжая в обшарпанные и потасканные городишки Тверской и Новгородской областей, я обнаруживал, что в них живут люди, залезшие в кредиты, чтобы купить детище российского автопрома, что для многих огород – не дачное развлечение пенсионеров, а вполне себе значимый экономический ресурс. Возвращаясь домой, я снова оказывался в кругу сверстников и друзей, что населяли новостройки в Московском районе и подозревали, что мы – это вовсе не прослойка населения, образующая правило, мы – исключение…
И вот в какой-то момент все обстоятельства сложились так, что я не мог не оказаться ранней весной в пуховике под мартовским дождем, как не мог там не оказаться и мой друг. Внимание к событиям октябрьской революции 1917 года в 2017 году было особенно велико. В памяти – свободолюбивая лирика Пушкина, недавно прочитано «Преступление и наказание», и ты уверен, что Раскольников – всего лишь неудачник, и что пока твои одноклассники играют в «Доту 2», а одноклассницы переживают из-за качества лакокрасочного покрытия ногтей, наступает твоё время, впереди, как морковка перед козлом, маячит твой Аркольский мост.
Но когда толпа пошла от Марсова поля по Миллионной улице и Невскому проспекту на Дворцовую, голос внутри прошептал, что Аркольский мост откладывается на неизвестный срок. Нет ни человека, способного поднять знамя, ни самого знамени. Дворцовая впитала в себя протестующих, как губка впитывает излишнюю влагу. Само место с усмешкой говорило: куда вы лезете, ребята, кишка тонка. В один момент в голове что-то перевернулось от осознания, что превзойти Раскольникова не получится. Словно пробила полночь и оппозиционные политики превратились из Че Гевар, ведущих за собой вольный народ, в мальчиков для битья, которых таскают от автозака к автозаку. А оппозиционные СМИ из грозного Марата, разящее слово которого должно отправлять на гильотину охапками жуликов и воров, обратились в кричащих в пустой комнате попугаев. Мы с другом уже давно отделились от толпы и стояли под крыльцом Зимнего дворца. Из динамиков раздалось: «Вход в Эрмитаж временно ограничен». А Атланты с недовольством смотрели на суетящееся сборище на площади: опять вы дурью маетесь…
* * *
Недавно я встретился с другом на выставке Самохвалова и Дейнеки в Манеже. Последний год мы мало общались. Он сказал, что с самого начала учебы в университете состоит в молодежном движении «Весна».
– И за что вы выступаете?
– За смену власти.
– На какую?
– Да на любую!
– Но есть же какой-то уклон?
– У нас уживаются люди разных политических взглядов. Я знаю одного парня, он коммунист, он со мной и ещё одним участником «Весны», националистом, организовывал акцию в Приморском парке.
– Но в итоге коммунист и националист всё равно разделятся, ведь финальные цели у них противоположные.
– Если человек не радикал, то он выступает за то, чтобы кто-то пришел к власти демократическим путем.
– Кстати, тебе не показалось странным, что Дейнека не изображал хоккеистов? – перевёл я тему.
За нами захлопнулась дверь Манежа. А за ней осталась эпоха, которая всегда очаровывала меня стремлением, которая утверждала, что движение – жизнь. Во всех картинах ощущалось это бесконечное, неостановимое движение, стремление куда-то вверх, подобно авиаторам, парящим в синеве, и футболистам, застывшим в прыжке.
* * *
Куда движемся мы? Нам не хватает новой идеологии, и мы хватаемся, как тонущий за щепку, за идеи прошлого.
Плюрализм и демократия в своей крайности не дают результата, потому что неспособны всех объединить под своим крылом.
Каждая из прочих популярных ранее идей себя изжила.
Национализм не насадить при помощи силы сверху. Он появляется как сила противодействия внешним раздражителям, когда маленькие, но гордые хотят сказать: вот мы, смотрите на нас! В современной России странно говорить о национализме. В стране, разделенной на национальные республики, националистический подъём должен привести к разделению государства.
Коммунизм остался где-то в легендах, где-то на картинах Дейнеки и Самохвалова, в красивых лицах физкультурников и в бронзовых мускулах рабочих, в краснеющем закате, уходящем за исторический горизонт.
Весна, пришедшая с уходом последней сильной идеологии, принесла половодье, что разлилось вдоль политических берегов, и вода всё ещё не обрела своё новое русло…
Денис Варламов
