Амбициозные родители всегда знают, в какую школу следует записывать талантливого ребенка. При советской власти на этот вопрос в Ленинграде давали такой ответ: в тридцатку. После 1989-го появилась альтернатива: классическая гимназия № 610, где детей обучают двум древним языкам, двум новым и всему остальному. О том, как классической гимназии живется в системе российского среднего образования, рассказывает ее директор Сергей БУРЯЧКО.
– Почему 20 лет назад, когда была основана ваша гимназия, отцам-основателям показалось, что ученикам нужно именно классическое образование, а не какое-нибудь другое?
– Когда встал вопрос о возрождении школы, естественно было обратиться к опыту российской системы образования, которая в значительной степени копировала немецкую систему. Это просто русская традиция. Основным типом среднего образовательного учреждения до революции была классическая гимназия, поэтому у нас даже особых вопросов не возникло, что нужно делать, потому что за плечами был этот почти двухсотлетний опыт. Поэтому так и получилось.
– Но ведь после революции 1917 года классическое образование отменили почти сразу – так оно всем надоело.
– Тогда много чего отменили. Но на это возражение тоже есть ответ – да, было сделано много ошибок, в том числе и властями дореволюционными, и главная ошибка состояла в массовости этой школы. Классические гимназии, особенно после реформ Толстого, после 1864 года, стали возникать повсеместно, в каждом уездном городе, преподавателей не хватало, учебников не хватало, выписывали преподавателей из-за рубежа, многие из них не говорили по-русски. Не было осознания того факта, что это образование не для всех. Всех туда загоняли, и эти муки мы знаем по художественной литературе.
– Получается, что ваша попытка реставрации все-таки имела ограничение: вы делали элитистскую школу.
– Элитистскую, элитарную. Исследования XX века показывают, что такой тип образования, связанный с усвоением детьми достаточно сложных знаковых структур, пригоден не для каждого типа сознания. Цифры даются такие: порядка 2% мальчиков обладают этими способностями. В Петербурге полмиллиона школьников, возьмем два процента: 10 тыс. У нас учится 350 детей. Соответственно, вполне могут существовать порядка 28 гимназий, таких как наша.
– А за те 20 лет, что вы существуете, вы встречали коллег, которые хотели бы открыть вторую классическую гимназию?
– В Петербурге нет. И, наверное, это связано с тем, что мы исчерпываем педагогический ресурс в нашем городе. Понятно, что в классической гимназии должны преподавать профессионалы, а профессионалы находятся в одном-единственном месте, на кафедре классической филологии, и почти все они у нас работают. Но в других городах интерес есть: мы помогаем открыть классическую гимназию в Саратове. Вообще в стране в том или ином виде они возникают – не по полной схеме, как у нас.
– Как вам удается при том финансировании, что у вас есть (понятно, что очень среднем), держать такой педагогический коллектив?
– Конечно, люди здесь работают не за зарплату в подавляющем большинстве случаев. Это с одной стороны. А с другой стороны, гимназия стала таким местом, где работать престижно. Открываются двери к научным изданиям, к командировкам, стажировкам и т.д. Ну а в вузе работать? Сейчас в вузе платят немногим больше, если не меньше. Но люди же там работают.
– Наверняка вы находитесь в определенном противостоянии с традиционной системой образования. Сейчас взаимоотношения с этой системой стали хуже или лучше?
– В 1989 году уже и Съезд народных депутатов был, и Собчак функционировал как народный депутат, и при его поддержке много чего делалось, хотя местные власти не очень воспринимали эту идею. Но в те годы ведь вообще исполнительной власти в области образования как таковой не было. Я помню, Комитет по образованию был уволен полностью, там оставался один человек, исполняющий обязанности председателя. И вообще первые пятнадцать лет характеризовались достаточно бурными процессами в среднем образовании, часто совсем даже не положительными, с моей точки зрения, потому что новации, которые созревали в школьной среде, были по большей части бесперспективными: в некоторых гуманитарных гимназиях, например, отменили математику в старших классах, стали преподавать какие-то экзотические языки с первого класса – типа коптского.
Понятно, что в учительской среде, вообще говоря, что-то серьезное возникнуть не может. Оно должно быть привнесено откуда-то извне, что, собственно, и получилось с нашей школой, потому что сама идея и организация были привнесены людьми, не имеющими к школе никакого отношения. Это вузовская академическая среда, более образованная и шире смотрящая на вещи.
Какое-то время нас достаточно мощно поддерживал Комитет по образованию, но последнее время, конечно, трудности возникают. Они связаны с тем, что власть решила все привести к единому знаменателю, и заново приходится доказывать то, что уже было доказано достаточно давно. Мы не укладываемся в прокрустово ложе стандартов, которые сейчас существуют. Наши стандарты другие. Более того, даже в перечне образовательных учреждений и образовательных программ, рекомендованных Министерством образования, нет программы классического образования. Поэтому приходится выкручиваться самыми разными способами. Нас пытаются повалить, а мы сопротивляемся.
Что у нас в активе: авторитет, востребованность, обилие желающих учиться, результаты. Результаты – и по ЕГЭ, и по всяким олимпиадам – действуют на наших руководителей от образования ошеломляюще.
– Кстати, создал ЕГЭ лишние трудности?
– Нет, абсолютно. Немножко жалко тратить время в 11-м классе на специальную подготовку к такой форме экзамена, хотя это занимает не очень много времени для наших детей (они способные). Остаются общие претензии к ЕГЭ: нас не устраивает содержание контрольных материалов по ряду дисциплин, хотя надо сказать, что они улучшаются с годами. В целом мы поддерживаем эту идею единого экзамена, она кажется нам разумной.
– Почему поддерживаете?
– Потому что в результате возникает достаточно объективная картина, которую, кстати, замалчивают. Рейтинги школ не публикуются, хотя на Западе, где существует подобная система, – это первое, что делается. Чтобы все знали. Во-вторых, это облегчение детям. Не нужно сдавать экзамены дважды. Кроме того, даже для наших детей, для которых обычно нет проблем с поступлением в вузы, открылись двери других вузов – московских, в частности. В этом году у нас был всплеск поступивших в МГИМО, РГГУ, МГУ. Раньше это были единичные случаи, а в этом году они носят если не массовый характер, то какая-то брешь уже прорублена. Доступность высшего образования и возможности выбора увеличились.
– У вас не было идеи сделать свой собственный вуз?
– Есть мысли по поводу того, чтобы создать свой вуз, хотя, я думаю, это очень непросто в нынешней ситуации. Все-таки 2009 год – это не 1989 год. Хотя мы готовы в кадровом и даже в методическом и программном плане. Это должно быть что-то маленькое. Не знаю, как на это посмотрят министерство и город, но потребность в качественном гуманитарном образовании, безусловно, есть.
– Есть и административные барьеры?
– Их много. Процедура открытия вуза чрезвычайно сложная, тем более в нынешней ситуации, когда активно критикуют существующие вузы, происходит их укрупнение и даже ликвидация каких-то маленьких университетов. У меня есть опасение, что инициатива по открытию нового вуза вряд ли вызовет поддержку в разрешающих органах. Это раз. Во-вторых – это проблема финансирования. В-третьих, фактически есть только одна специальность, к которой мы могли бы прицепиться, – это та, по которой строится Смольный колледж: бакалавр свободных наук и искусств. С этой специальностью можно сделать колледж по типу американского liberal arts колледжа.
– Как вы относитесь к системе liberal arts education, потому что по духу она противоречит систематическому гимназическому образованию? Она построена на свободе, что в результате дает крайне несистематическое знание.
– Я настроен позитивно к этому типу образования. Я считаю, что школа – это школа, а вуз – это вуз. У нас, к сожалению, сама верхняя ступень школьного образования очень коротенькая, всего два года (у американцев – четыре, там дети на старшей ступени уже привыкают к ситуации выбора). А во-вторых, свободы там не так много, как может показаться. Там жесткая система, особо не улизнешь. Система liberal arts не дает окончательного выбора профессии, но дает человеку возможность свободно ориентироваться в дальнейшем. Это как бы продолжение общего образования.
– А если б дать вам волю, вы бы как переформатировали нашу школьную систему?
– Если бы была возможность увеличить хотя бы на год школьное образование, ввести новые программы, связанные с каким-то выбором, с какой-то вариативностью, я бы это сделал. Мне кажется, что как система среднего образования, так и система высшего образования должна быть очень разнообразной. Должны быть разные вузы и разные школы. И система свободного высшего образования, американская, вполне могла бы найти свою нишу и своих потребителей и у нас. Потому что человеку трудно определиться. Мы постоянно слышим споры наших выпускников: вот учится человек на матмехе, но хочет изучать два иностранных языка. И он не может этого сделать, потому что между факультетами нет никакой интеграции – не говоря уже о том, что ее нет между вузами. Это не соответствует никаким европейским стандартам высшего образования. Человек должен попробовать и то, и то, и то – пока не определится окончательно. И потом известно, что если математик не состоялся в 20 лет, то он не состоялся вообще, чего не скажешь про гуманитария: наступление зрелости в этой области приходит значительно позже.
– В высшей школе жалуются на возникающие сложности с заграничными грантами, участием в совместных проектах. Вы на себе подобное давление власти не испытывали?
– У нас препятствия связаны с приглашением специалистов к нам, потому что действующее законодательство не позволяет пригласить иностранного учителя или специалиста на год, можно только на три месяца. Позвать преподавать сейчас английский язык англичанина очень трудно, для этого надо делать рабочую визу. Но образование не может развиваться изолированно. Обязательно должны быть какие-то связи, а это люди: мы должны ездить, к нам должны приезжать. Понятно, что можно на три месяца приехать, потом уехать, заново получить визу, поехать в Эстонию, но это уже ерунда получается.
– А какая проблема сейчас самая большая?
– Главная проблема заключается в том, что (и это касается не только нашей школы) управление образованием отдано в руки чиновников, и какие бы они ни были (в прошлом учителя или не учителя), они остаются чиновниками. Процесс управления полностью находится в руках исполнительной власти, что неправильно. Все-таки мировая практика говорит о другом: образование должно управляться обществом, гражданскими институтами, не связанными с системой исполнительной власти. Власть должна собирать налоги и выделять какие-то средства на образование. А все остальное – стандарты, учебные планы и т.д. – должно быть отдано самой системе образования, т.е. учителям в виде тех или иных общественных структур, которые надо создавать. И тогда найдется место и для классической гимназии в перечне образовательных программ, и для многих других типов школ, и тогда не будет на школу сваливаться такое бешеное количество отчетности и проверок, которое мы сейчас вынуждены терпеть.
За последние пять-шесть лет количество бумаг, которые нам приходится создавать, увеличилось не то что в разы, как любит говорить наш губернатор, а в десятки раз. У меня даже есть рецепт: надо у чиновников отобрать все компьютеры, потому что информатизация по-русски связана исключительно с эксплуатацией принтера. Надо отобрать у них все, оставить ручку и пишущую машинку – тогда количество этих бумаг уменьшится. Потому что сейчас это уже что-то запредельное. То, что от нас сейчас требуют, – намного больше, чем в 1989 году. И часто это просто бессмысленное дублирование.
Ольга СЕРЕБРЯНАЯ
Справка
В 1892 году в России было 180 мужских гимназий и 59 прогимназий. В них училась 61 тысяча человек. Учебный год продолжался с 16 августа по 1 июня.
В 1860-х годах по инициативе министра народного просвещения графа Д. А. Толстого была проведена реформа гимназий. Гимназии могли быть или классическими (с двумя древними языками и восьмиклассным образованием), или прогимназиями (могли быть шестиклассными). В гимназиях была введена система классных наставников, установлена точная плата за учение, от которой разрешалось освобождать до 10% успешно учащихся. Учебные планы государственных гимназий утверждались министерством и периодически менялись. Например, в начале ХХ века в гимназиях появился курс всеобщей и русской истории, увеличено число уроков русского языка и введен обязательный предмет – гимнастика.
