Я снова не в Череповце из-за пандемии и прочих неурядиц, а надо бы — бабушке без десяти лет век. Мне никогда не понять её жизнь, полную лишений. Как она пережила военные годы с четырьмя малолетними сиблингами, голод, как она потеряла отца и брата, как она буквально бежала из деревни в Череповец, где вскоре погибнет её муж и начнутся новые (уже не деревенские, но индустриальные) трудности. Вся жизнь бабушки — «нарратив преодоления», вся моя жизнь — точно часть её собственного нарратива. Если во мне и есть что-то фундаментальное, то точно от неё.
Мне было четыре, и она дала мне книгу: говорила, что так я узнаю мир или хотя бы спасу себя от него. Я читала много и всё подряд, а вот писать я научилась далеко не сразу — у меня не получались буквы, поэтому мне было неинтересно. Бабушка долго была этим возмущена, она не понимала, как можно не хотеть написать что-то своё. Она никогда не скрывала, что писала стихи, и сейчас я полностью помню только одно стихотворение, написанное на смерть её матери:
Мамóнька меня не встречает,
Уснула и крепко так спит,
И Женю во сне навещает,
Которому надо бы жить.
Скажу — ты меня не услышишь!
Сказать можно много всего.
Так спи, дорогая мамóнька!
Не слышишь? Так лучше всего…
Понять личность бабушки я не могла в детстве и не смогу никогда. Я всегда думала, что она из какой-то другой цивилизации, а здесь её странная миссия — сделать из ребёнка «настоящего человека». Во взрослом возрасте я всё чаще задумываюсь: а что же всё-таки она за человек?
В семье у неё самая еретическая вера в Христа: отрицание рая и божьей благости. Если бы не война, если бы бабушка получила образование… да, она бы определённо читала Ницше. На безымянном пальце левой руки она носила золотой перстень с пугающим бордовым камнем. Вдовий перстень — знак, что она больше никогда не выйдет замуж. Летом бабушка отдала перстень мне: до сих пор она требует от меня вовсе не замужества, но только последовательности. Сколько я себя помню, она недолюбливает или же открыто презирает мужчин — за высокомерие, пьянство и простофильство. Одному обладателю всех этих качеств она однажды спасла жизнь прямо на моих глазах, вытащив его из холодной реки. Мне было лет семь, но я до сих пор помню его синие вены и холодные ноги. Как мы вместе волочили в гору это костлявое тело, как обрушивались на меня громоподобные приказы снимать с него грязные резиновые сапоги, выжимать его склизкие чёрные носки, искать «пальтушки», чтобы согреть и спасти человека. Казалось, что момент смертельной опасности был стихией бабушки: ни один мускул не дрогнул на её лице, ни одно её движение не было лишним. В тот поздний летний вечер было по-осеннему холодно, и мне было никак не уснуть из-за представшей силы, которой было не впервой вершить чужую судьбу и на которой держался весь наш огромный стодвадцатилетний деревенский дом.
В 90 лет бабушка говорит, что всегда знала об одиночестве всё. Я думаю, это единственная вещь, которую я в ней понимаю или хотя бы в состоянии понять. Она — человек, в глазах которого я никогда не видела ни страха, ни компромисса. Каждый её взгляд — словно восклицательный знак, каждое её слово — всегда действие.
Дина Тороева
На фото: Кириллов, день города. Непонятно – сколько мне лет (2-3), бабушка что-то забавно жуёт. Её левая рука контролирует моё смешное пухлое существование. На безымянном пальце виден тот самый золотой перстень
