В последнее время я много и часто смотрю сериалы на медицинскую тему. Началось это давно, еще со «Скорой помощи», которую сто лет назад начало показывать «старое» НТВ. Потом этих сериалов стало заметно больше.
Я уже отсмотрела все сезоны “Анатомии страсти”, где медицины значительно меньше, чем отношений между докторами. Моя подруга обожает комедийную “Клинику”. Муж скучает по сериалу “Части тела” – про преуспевающих пластических хирургов. Полстраны рыдало над трогательным отечественным фильмом “Девять месяцев” – это про роддом. И я не говорю уже про внушительных размеров группу взрослых людей, которые с нетерпением ждут, когда же в торрентах появится очередная серия “Доктора Хауса”.
Эти же самые люди не устают ругать телеканал “Домашний”, который показывал “Хауса”, а потом вдруг прервал показ, мотивировав тем, что рейтинг низкий. Ну не знаю, если у “Хауса” низкий рейтинг, то у кого же он высокий?
Дело, однако, в том, что все эти медицинские сериалы наносят хрупкому человеческому организму непоправимый вред. Я, к примеру, начала болеть. И ходить по врачам. С одним из них у нас даже произошел весьма содержательный диалог. Когда он не смог определиться с диагнозом, что с нашими врачами бывает частенько, я предположила, что у меня волчанка. Доктор подумал-подумал и предположил, что васкулит. Мы пообсуждали еще кучу ужасных заболеваний (включая проказу), которые так просто не диагностируешь, а потом доктор прервал сам себя и заорал: “Да что ж это я делаю! Насмотрятся всякой фигни, потом начинают сами ставить себе диагнозы”.
В общем, я подозреваю, что так со всеми, кто смотрит “Хауса”, основная интрига которого – именно в постановке диагноза. А заодно зрители все больше проникаются мыслью о том, что они теперь не просто знакомы с термином, но, если что, смогут даже провести хитрые врачебные манипуляции. Актер, который в “Хаусе” сыграл одного из докторов, вообще признался, что теперь может интубировать кого угодно с закрытыми глазами.
Так что неудивительно, что на просмотре “Морфия” Алексея Балабанова собрался полный зал “врачей”. Со всех сторон доносилось “ничего себе у него антисептик”, “это ему еще капельницу с физраствором не ставили”, “как же это он ногу так пилит бездарно, да и на срезе она не такая”. Потом кто-то истерично крикнул “у него волчанка”, и весь зал дружно захихикал (волчанка – любимое заболевание доктора Хауса; он его подозревает едва ли не у каждого своего пациента, тогда как на деле оказывается, что это болезнь Лайма или еще что-нибудь).
Залу приходилось развлекать себя самостоятельно, поскольку Алексей Балабанов развлекать его отказался наотрез. Понятно, что “Записки юного врача” и повесть “Морфий” – мягко говоря, не самые веселые у Михаила Булгакова. И что Сергей Бодров-младший, написавший когда-то по ним сценарий, тоже не стремился “дать комедию”. Но я, честно говоря, не ожидала, что “Морфий” – это два часа скуки.
Доктора Полякова играет Леонид Бичевин, и, по сути, он превращает Полякова в Булгакова. Он словно сошел с известного фотографического портрета, где Булгаков строго и слегка презрительно смотрит сквозь пенсне. Надо сказать, что никакой симпатии этот человек не вызывает даже до морфия. А уж после-то – тем более.
Но все писали, что в “Морфии” полно чернухи и физиологии, из-за которых временами хочется прикрыть глаза. Что это – очень тяжелое и страшное кино, не уступающее “Грузу 200” и фильму “Про уродов и людей”. Но, скажу честно, у Булгакова все гораздо страшнее.
Возможно, потому что в его текстах все очень буднично. И серые эти русские крестьяне, которые доведут сифилис до последнего и только потом пойдут к доктору. И сама эта убогая провинция. И то, как земский врач становится морфинистом и, по сути, чудовищем. Читаешь все это, и волосы на голове шевелятся от ужаса. Потому что все так и есть. И с семнадцатого года ничего не изменилось, только уже вполне городские люди лечат рак авиационным керосином, а к врачу приходят, когда тому уже делать нечего с болезнью.
Балабанов же, кажется, хотел придать своему повествованию о докторе Полякове значительности. Он сознательно колупает болячки, тычет пальцем в очевидные вещи – вероятно, для тех, кто в танке. И от этого, может быть, противно. Но не страшно. Вот этого гнетущего чувства безысходности и животного ужаса, который возникает при просмотре “Груза 200”, в “Морфии” нет совсем. “Морфий” – очень унылый рассказ о том, как хорошие люди остаются хорошими, даже будучи морфинистами, и о том, что все евреи, конечно, сволочи и сделали в России революцию. По крайней мере, я так поняла.
Поэтому и хихикает в зале народ, когда местная аристократическая проститутка исполняет доктору минет, а доктора тошнит, потому что у него ломка. Хихикает над назойливым гармашевским “аха” и над тем, как фельдшер падает в обморок от жары. Хотя это Булгаков объясняет, что от жары, а у Балабанова фельдшер просто хлопается в обморок, как институтка какая-то, – во время трахеотомии.
Два часа смакования человеческих физиологизмов – и это главная премьера года, которую я так напряженно ждала?
Катя Щербакова
