Мы тут впервые ходили в гости к немцам. Юмор в том, что приглашение от соседей мы получили, как только пришла пора нам переезжать.
Курт и Габи в нашей деревне живут уже сорок лет, а самим им под семьдесят. Габи рассказывает о том, как впервые оказалась в Грефельфинге, и морщится: в этих местах практически не водилось молодежи. «А те старики были такие… противные. Знаешь, ты проходишь мимо, а они что-то тебе вслед шипят: не так одета, бумажка из кармана случайно выпала – не подняла, хозяйство ведешь не так, не дай бог на работу ходишь – при живом-то муже. Сейчас совсем все по-другому. Стало веселее».
Габи – одна из организаторов нашего летнего уличного фестиваля. Называется он смешно – Kuckucksfest – в честь переулка Kuckucksweg (Кукушечий), на котором проходит вечеринка. Все, кто живет в этом безусловно очень уютном уголке нашей деревни, считают, что вместо домов у них – кукушечьи яйца. В приглашении на стаканчик глювайна, которое пришло мне по электронной почте, так и было написано: «Мы живем в восьмом яйце».
Честно говоря, я никаких приглашений от немцев не жду уже давно. Практически все, с кем мы здесь познакомились, заговаривали о том, что надо бы нам посидеть, выпить вина и поболтать. Но дальше разговоров это еще ни разу не зашло. И я говорю о людях, которых мы видим каждый день, – о наших ближайших соседях. Что касается Габи и ее мужа Курта, то мы их видели всего два раза, и я подумать не могла, что они когда-нибудь захотят пригласить нас в гости.
В приглашении говорилось, что нас ждут в четверг в восемь вечера на стакан глювайна (на самом деле, «глювайнчика» – Габи обожает уменьшительно-ласкательные суффиксы), а также сообщалось, что при себе нужно иметь хорошее настроение. Я тут же цинично подумала, что мы будем выступать на этой вечеринке в качестве экзотических обезьянок. Потом я вспомнила, что на прошлом фестивале одна из Габиных подруг сказала мне, что следующим летом собирается в Петербург и хотела бы узнать о городе побольше, – так что я решила, что нас позвали, чтобы поподробнее расспросить. Что бы там ни было, подумала я, пойти стоит. Языковую практику и социализацию никто не отменял.
Но, как оказалось, никто на том вечере не думал о нас как об обезьянках, и Петербург хозяев и их гостей волновал мало. Просто Габи любит молодежь, а сорокалетние люди – очень, очень молодые, и их в нашей деревне по-прежнему мало. Вот она и решила позвать тех из соседей, кто был ей наиболее приятен. Были мы, Олли и Саския, Доминик и Юлия и просто Николь без сопровождения. Всем – по сорок с чем-то.
Это все были очень обеспеченные люди, успевшие к своим сорока годам обзавестись нефиговыми домами. Когда мы сказали, что вынуждены покинуть наш грефельфингский рай и переселиться в Карлсфельд, что в районе, прости Господи, Дахау, нас тут же спросили, почему мы не можем выкупить наш дом у хозяйки. И это совершенно нормальный вопрос. Если на руках и нет полутора миллионов евро, то уж деньги на первый взнос у тех, кто работает здесь в IT, всяко найдутся, а ипотеку дают максимум под два процента. В России я не знаю людей, которых могла бы запросто спросить: а что ж вы квартиру не купите? Здесь же такие вопросы в порядке вещей. Если ты к сорока не заработал хотя бы на десятилетнюю ипотеку – ты какой-то странный. Не могу не признать, что люди, живущие в такой системе координат, вызывают у меня легкое раздражение.
Вообще, говорить о деньгах, обсуждать уровни зарплат и все такое считается неприличным. Немцы не любят подчеркивать свое благосостояние, поэтому здесь так мало броских, пафосных автомобилей и навороченных с архитектурной точки зрения частных домов. Но квартирный вопрос испортил не только москвичей, и ради жаркого, эмоционального обсуждения цен на недвижимость было сделано исключение. На днях я встречалась с моим учителем немецкого тайцем Пайовангом, который еще летом купил квартиру, – так его глаза до сих пор настолько круглые, что он уже вполне может сойти за европейца. Но Пайованг все же не немец. И поэтому он с несвойственной немцам откровенностью жалуется на то, что вложил в квартиру все свои многолетние сбережения. «А на что я буду ездить в отпуск? Как же я буду дальше жить?»
Следующее, что я поняла в гостях у Курта и Габи, – нас все-таки стараются оценивать адекватно. Ну да, мы немножко дурачки, но все же свои. Было ужасно смешно, когда Курт процитировал Генриха Бёлля, а Габи решила нам пояснить, что это такой известный немецкий писатель. То есть наша образованность временами вызывает сомнения, но никто не сомневается, что мы, из России, разделяем с немцами одни и те же ценности. Люди из других миров (то есть не из Европы) не такие понятные. Плюс немцам кажется, что неевропейцам не нужно то, что им здесь предлагают. От этого чувства им заметно неловко, и когда они говорят об этом, то осторожно подбирают слова. Но это факт: с нами им комфортнее и проще.
Кстати, за два года, что мы тут живем, нас никто не спросил, почему мы уехали. Я даже не знаю, интересует ли это кого-нибудь по-настоящему. Мюнхен становится все более мультикультурным. Сейчас он даже более цветной, чем два года назад. Народ приезжает сюда по разным причинам и с разными целями. Недавно, например, мы познакомились в электричке с девушкой из Майами, которая выбрала для себя Мюнхен, потому что здесь больше свободы. А еще есть люди, которые однажды приехали на Октоберфест – да так и остались. И немцы, по их собственному признанию, становятся все более расслабленными в отношении чужаков и пришельцев. Особенно когда у них есть возможность быстро сверить культурные коды и выяснить, что чужаки и пришельцы знают, кто такой Генрих Бёлль.
Катя Щербакова
