Блокадная тема до сих пор продолжает вызывать ожесточенные споры, возникающие, как правило, при попытке найти ответ на вопрос, было ли неизбежным такое огромное количество жертв блокады. Об актуальных вопросах, связанных с нынешним осмыслением блокадной эпопеи, мы говорим с кандидатом исторических наук Кириллом Болдовским.
– В осмыслении блокады есть полярные точки зрения. По одной Ленинград – это город-герой. Согласно другой – город-мученик.
– Я не считаю, что эти две точки зрения полярны. Ничто не мешает одновременно Ленинграду быть и городом-героем, и городом-мучеником. Был ли Ленинград городом-фронтом? Конечно же был. Мало того, это, пожалуй, единственный пример региона Советского Союза, когда действовали одновременно и военное и гражданское управление, то есть Военный совет Ленинградского фронта и горком партии, руководивший хозяйственной жизнью города.
Эта ситуация очень серьезно влияла на жизнь города. Приведу простой пример: ресурсы, в том числе продовольствие и топливо, распределялись между городом, армией и флотом. Пропорции этого распределения определялись Военным советом Ленинградского фронта.
Был ли Ленинград городом-мучеником? Тут мы имеем дело с определениями публицистическо-лозунгового характера. Да, жители города оказались в очень трагических обстоятельствах. Но можно ли их всех назвать мучениками? Трудно сказать…
Посередине ли истина? Я думаю, она на самом деле находится где-то в другой плоскости. Люди жили и работали в условиях той системы, которая сложилась до войны. К этому добавились страшные испытания военного времени. Кто-то работал героически, кто-то просто честно. Для кого-то главной целью было выжить, и он все свои силы тратил исключительно на это. А для кого-то главной целью было выжить за счет других.
– Юрий Колосов, президент международной ассоциации историков блокады и битвы за Ленинград, высказал мысль, что ленинградцы совершили массовый подвиг Александра Матросова, заслонив собой всю страну…
– Не вполне согласен с таким утверждением. Горожане жили, работали, действовали в тех обстоятельствах, в которых приходилось находиться. Мне вообще сомнительно, что люди, готовые каждую минуту умереть, способны на длительное действие.
Жители самого города слабо представляли себе масштаб трагедии, в которой им довелось быть участниками. Круг общения был достаточно ограниченным, поэтому судить обо всей ситуации было крайне сложно, тем более в условиях дефицита информации…
Нет сомнения, что блокада была чудовищным, трагическим испытанием, через которое жители города прошли. Я считаю, что мы не вправе давать оценки из сегодняшнего дня: достойно или недостойно. Понимаете, у жителей города не было особенного выбора действий. Выбор был только в одном: кто-то работал героически, кто-то – только чтобы выжить, а кто-то откровенно жил за счет других. Причем один и тот же человек мог в разных обстоятельствах совершать три упомянутых выше варианта действий. Такова человеческая драма.
Поэтому я бы воздержался от этических оценок. Наша задача – узнать и понять, как это было.
– Вы много работаете с архивными источниками по блокаде. Какие страницы блокадной эпопеи сегодня наименее известны и изучены?
– В подавляющем большинстве случаев документальные источники по блокаде до сих пор полностью не опубликованы. А потому неизвестны широкому кругу читателей. К примеру, не опубликованы полностью постановления Военного совета Ленинградского фронта, не опубликована в полном объеме переписка руководителей города с Москвой, материалы партийных собраний, производственных совещаний на заводах.
Только сейчас мы занимаемся подготовкой к печати полностью постановлений обкома и горкома партии вместе со стенограммами обсуждений. Только сейчас сотрудники архивов готовятся к публикации стенограммы заседаний Ленгорисполкома.
– Если эти документы будут опубликованы, они изменят наше представление о блокаде?
– Самое главное, у всех интересующихся – как профессиональных историков, так и любого человека – появляется возможность ознакомиться с подлинными документами и вынести на их основании свое суждение. А трактовать все можно по-разному. Например, за первые полгода войны, вплоть до зимы 1941 года, подавляющее число решений горкома было связано исключительно с производственной сферой – в основном с производством вооружений, а вопросам жизнеобеспечения города уделялось значительное меньшее внимание. Как это расценить? Можно – как невнимание к нуждам города, а можно – как желание максимально помочь фронту.
Всю блокаду повседневной жизнью города фактически руководил секретарь обкома партии Алексей Кузнецов. Но мы не знаем, в какой степени решения, принятые в Ленинграде, были инициативой наших руководителей, а в какой степени это было выполнением директив, данных Москвой. Причем по широкому спектру решений, не только по военным вопросам. Нам предстоит еще очень много исследовать…
Практически все документы партийного архива имели гриф «совершенно секретно», и до перестройки без специального допуска получить их было невозможно. С начала 1990-х годов положение улучшилось, историки с ними знакомились, однако обращение к ним носило отрывочный, фрагментарный характер. В настоящий момент ведется плановое рассекречивание. К примеру, материалы бюро горкома сегодня полностью рассекречены.
Другой вопрос – насколько эти материалы востребованы. Ажиотажа нет. За пятнадцать лет в листе использования большинства архивных документов, связанных с блокадой, всего полтора-два десятка обращений.
– В последнее время те, кто излагает взгляд на блокаду, альтернативный советской героике, получают обвинения в том, что они хотят очернить подвиг и фальсифицировать историю.
– Знаете, если некое событие было – значит, оно было. Как правда может быть очернением? Я вообще не понимаю, как можно очернять историю, если исследовать ее добросовестно?
Да, в документах отражались факты и неблаговидного поведения руководителей разных уровней. Но является ли это очернением?
Это примерно то же самое, как с подвигом 28 героев-панфиловцев. Историкам известно, и документы подтверждают, что в том виде, как этот подвиг описывался многие годы, его просто не было. Является ли это утверждение очернительством?
Никто не отменяет героизм, но давайте все-таки будем придерживаться исторической достоверности. Я стараюсь выносить свои суждения на основании исторических источников.
Вот в моих руках документы: планы производства продовольственной продукции в Ленинграде на декабрь 1941 года, на январь 1942 года. В декабре 1941 года в плане значится 43 500 гектолитров пива, то есть 4,35 миллионов литров. Зачем это блокадному городу? И 135 тонн кондитерских изделий, 1840 тонн конфет, 200 тонн пряников в январе 1942 года. Есть основания полагать, что большая часть от запланированного действительно производилась. Куда она шла? Будет ли предание гласности этих фактов очернительством?
Понимаете, историк выносит суждение, опираясь на комплексный анализ источников, а не на фантазии и домыслы. И это суждение должно быть вынесено добросовестно. Такова суть истории как науки. А когда во главу углу ставится задача публицистически-политического характера, это к добру не приведет.
– Одна из самых дискуссионных тем – настроения жителей осажденного Ленинграда. Согласно постсоветской версии, горожане вовсе не были единым монолитом. После революции прошло чуть больше двадцати лет, а после «большого террора» еще меньше… Потому было немало тех, кто не испытывал симпатий к советской власти и надеялся, что оккупанты «отменят большевиков». Об этом говорят и блокадный дневник Елены Скрябиной, и недавняя книга Никиты Ломагина «Неизвестная блокада». Что скажете по этому поводу?
– Давайте для начала разложим по полочкам, чем мы располагаем, чтобы вынести свои суждения по этому вопросу. По настроениям горожан есть документальные источники – это информационные сводки органов госбезопасности, партийных органов, цензурная перлюстрация корреспонденции, различного рода донесения, рапорты с мест, в том числе из низовых партийных организаций, заявления и письма граждан и руководителей низшего звена. Кроме того, безусловно, документы немецкой разведки. И есть источники личного происхождения: в большей степени достоверности – дневники, в меньшей – воспоминания.
То, что настроения в блокадном городе были разные, совершенно очевидно. Безусловно, тогда никто не проводил социологических опросов, и мы не можем говорить ни о каком процентном соотношении применительно к настроениям жителей города. Однако самое главное для меня лично следующее: насколько слова человека, даже записанные им на бумагу или сказанные где-то публично, показывают его истинные настроения. Что кричит солдат, когда идет в атаку? Чаще всего просто матерится. И это понятно. Где его настроение в этой ситуации? Вполне возможно, что он говорит в эту минуту не очень лестные слова по поводу своего командования. Но при этом он, стиснув зубы, идет в атаку. Умирает или побеждает…
Так же и жители блокадного Ленинграда. Они могли говорить одно, но проявляется человек все-таки делами – и на бытовом, и на гражданском уровне. Надо понимать, что истинное настроение проявляется не в словах, а в делах. Для меня это основополагающий факт.
У нас нет достоверных фактов о каких-то массовых коллективных действиях протестного характера в блокадном Ленинграде. Однако есть немало фактов, когда народная инициатива снизу опережала действия городского руководства. Но это не носило протестного характера. Скорее, это было желанием улучшить ситуацию.
– Какая доля ответственности за огромное число жертв блокады лежит на руководстве города?
– Чтобы рассуждать о качестве системы управления, нужно анализировать архивные документы в комплексе. Не выхватывать один, два, три документа, а брать весь комплекс за определенный период, и тогда анализ оказывается более достоверным. Сейчас такой процесс только еще начинается.
Главное, надо четко понимать, что это была сталинская система управления, и все ее черты отчетливо проявлялись и в блокадном Ленинграде. Следовательно, надо разделить то, что принадлежит системе в целом, и то, что относится специфически к конкретным ленинградским руководителям.
Один из главных признаков этой системы, по моему мнению, заключался в том, что интересы простых людей никогда не являлись приоритетными. Во главу угла ставилось выполнение определенных задач по самосохранению самой системы управления. Так было заложено в ней самой. Отсюда – многочисленные действия, которые далеко не всегда были инициативой ленинградских руководителей. Но они просто не могли поступать иначе.
Приведу пример. В самом начале войны на первое место в работе городских властей выходила задача производства военной продукции, обеспечение фронта ресурсами, мобилизация на оборонные работы. И только когда наступила первая, самая страшная блокадная зима, вопросы обеспечения функционирования города стали выходить на первое место. А к тому времени многие предприятия остановились.
Повторю еще раз: до начала декабря 1941 года вопросы жизнедеятельности города не стояли в центре внимания городских властей. Они оказались в центре внимания потом, когда ситуация уже стала катастрофической, когда власти получили первые сводки умерших от дистрофии, то бишь от голода, в середине ноября. Трудно судить, было ли это неожиданностью. Но власти явно не были готовы к массовой гибели людей от голода…
И вот что важно: лечебные стационары при предприятиях, где можно было обогреть, накормить, поддержать ослабевших людей, стали создаваться по инициативе снизу. Первое, обращаю внимание, решение сверху по этому поводу было только 27 декабря 1941 года. Более того, решения о привлечении экскаваторов и подрывников для рытья братских могил на Пискаревском кладбище – это уже конец января 1942 года. В данном случае важной представляется мотивировка: предотвратить угрозу эпидемии, которая может перекинуться на армию. Это было сказано непосредственно на бюро горкома – сохранились стенограммы.
Важнейшим фактором было не только продовольствие, но и топливо, точнее, его распределение. Речь идет про бензин, керосин, уголь – «донтопливо» (донбасское топливо), электроэнергию. Документы свидетельствуют: топлива было мало, оно плохо подвозилось в город и плохо заготавливалось. Мало принималось мер по переводу электростанций на торф. В результате электростанции дают мало электроэнергии, под угрозой остановка насосных станций водопровода, а следовательно, подача воды на хлебопекарни предприятиям, а потом под угрозой и деятельность самих хлебопекарен.
Только в начале января 1942 года бюро горкома принимает постановления о мерах по стабилизации деятельности хлебопекарных предприятий, а именно – поставке туда дизель-генераторов для выработки электроэнергии, создании аварийного запаса воды.
– По всему выходит, что эти решения явно запаздывали.
– Вообще, как ни странно, в Ленинграде не было плана действий в чрезвычайных ситуациях. Все меры приходилось принимать на ходу, отвечая на создающуюся ситуацию. Мало того, есть свидетельства о том, что и мобилизационного плана для предприятий не было как такового. То есть то, что должны были делать предприятия в прифронтовой ситуации, – эти решения принимались тоже буквально на ходу. В основном все происходило путем чрезвычайных распоряжений.
Еще одно существенное обстоятельство. Подобные действия были в немалой степени вызваны постоянными надеждами на то, что пройдет буквально две недели, месяц, и блокада будет прорвана, в Ленинград пойдет первый эшелон с Большой земли. Косвенно эти настроения подтверждал сам Алексей Кузнецов, когда он, выступая на бюро горкома, упрекал в этом руководителей низшего звена. Мол, те ничего не делают, ожидая, когда блокада будет прорвана. Но это, естественно, было свойственно не только им, но и руководителям среднего и даже высшего звена.
Наконец, еще один момент – определенное нежелание руководителей города посмотреть в глаза происходившей катастрофы. Какую ситуацию мы видим в декабре 1941 года? Смерти от голода приобретают массовый характер. В этих условиях на ряде предприятий, в первую очередь на Кировском заводе, выходят с инициативой в Москву для принятия постановления Совнаркома. Оно касалось только Ленинграда. В нем говорится, что работникам даже законсервированных, остановленных предприятий разрешается платить зарплату. Весьма характерно, что это было принято 17 декабря – это единственный день осенью-зимой 1941 года, когда Жданов был на приеме у Сталина в Москве. Есть все основания думать, что постановление Совнаркома было последствием этой встречи.
Реакция ленинградских властей на это постановление была по большей части негативной. По крайней мере, в середине февраля 1942 года, не менее тяжелого месяца, состоялось большое обсуждение на бюро горкома, на котором было принято постановление «Об устранении недочетов в оплате рабочих, инженерно-технических работников и служащих на предприятиях, временно переведенных на консервацию». Алексей Кузнецов заявил тогда: «По-моему, нужно озаглавить: не об устранении недочетов, а об извращении в оплате рабочих, инженерно-технических работников и служащих на предприятиях, временно переведенных на консервацию».
В результате бюро горкома постановило: те, кто не является на предприятие или отпущен по причине простоя, не должны получать зарплату. Не трудишься на заводе – тогда работай на общественных работах в рамках трудовой повинности. Из постановления следует, что жители города просто не хотят работать, притворяются слабыми, больными, немощными. А на самом деле они – здоровые, только трудиться не хотят, да еще и потребляют запасы продовольствия и топлива.
А что происходит, если работника оставили без зарплаты? Ведь продукты по карточкам выдавались не бесплатно, а продавалась за деньги. Вся же остальная торговля происходила на черном рынке. И там те же самые товары продавались во много раз дороже. Из перлюстрации писем и спецсообщений НКВД известно, что на рынке 100 грамм хлеба и 100 грамм сахара стоили по 30 рублей, килограмм картошки и литр молока – от 50 рублей. При этом средняя зарплата на предприятии – 500-600 рублей…
– Иными словами, история с этим постановлением Совнаркома от 17 декабря – классический прием сталинской системы, когда на местах принимается постановление о том, что решение «верхов» извращено. Тем самым оно практически отменяется.
– Да, кстати, в ходе этого обсуждения говорилось, что люди жульничают, стараются взять лишнюю пайку. Приведу еще одну цитату из того же заседания бюро горкома от 9 января 1942 года: «Тов. Григорьев: За последнее время, в связи с плохим питанием, мы в городе не имеем охраны. Я ходил по району в час ночи и абсолютно никого нет. Можно делать, что угодно. Я разговаривал с начальником отделения милиции, и он говорит: уходит милиционер на пост и говорит: пошлите за мной, боюсь свалиться. Тов. Кузнецов: Они врут, распустились. Все они на котловом довольствии, 3 раза в день получают пищу и обязаны работать».
А вот цитата из выступления Кузнецова на заседании бюро горкома от 16 февраля 1942 года: «У нас везде и всюду говорят о слабости населения. Один больной, другой больной, третий не может и т.д., а за этой слабостью, за разговорами скрывается бездеятельность и руководителей, и нежелание работать самого населения». Или вот еще цитата из стенограммы выступления Кузнецова на том же заседании: «У нас кое-где злоупотребляют этим – слабость, слабость… Выкинуть нужно это слово из нашего лексикона, чтобы его не было. Хватит».
Что в этот момент на самом деле происходило в городе, мы знаем. Знал ли об этом Кузнецов? Вполне мог…
Иными словами, в блокадном Ленинграде в полной мере проявились пороки сталинской системы управления. Кроме всего сказанного выше, это отсутствие стратегического планирования как такового, а также нарушение экспертности. Судите сами: в горкоме было несколько органов, которые занимались разработкой производственных программ.
В результате этой неразберихи принимались постановления, а следовательно, использовались ресурсы предприятий для производства заведомо не вполне правильных и практичных изобретений. Типа самонаводящихся сухопутных торпед или ампулометов, которые ставились на самолетах – для стрельбы зажигательной смесью. А производство агитационных бомб, которые потом были не востребованы фронтом! Понимаете, все это было от надежды, что придет какой-то народный изобретатель и придумает некое супероружие…
Еще один порок системы – нарушение иерархичности, то есть излишняя централизация. У предприятий различных наркоматов не было официальной процедуры передачи оборудования с одного на другой. Для этого требовалось решение горкома.
В результате централизации горком занимался самыми мелкими делами, поскольку не было процедуры передачи полномочий на самый низший уровень.
– Но Ленинград выстоял. То есть эта система управления показала свою эффективность?
– Эффективность есть соответствие затраченных усилий полученной цели. А какая цель ставилась руководством города? Победить и выжить в той мере, в которой выживание способствовало победе. В этой парадигме система выполнила свою задачу. А вот была ли цель сберечь максимальное количество жителей города?..
Продолжая эту мысль – вы же не думаете, что целью руководства страны было сберечь как можно больше солдат на фронте? Нет, главной целью было нанести как можно больший урон врагу.
Назовите мне хоть одного крупного военного руководителя, которого бы наказали за большие жертвы подчиненных ему солдат. Вот если не взял что-то к сроку – точно могли наказать. А за то, что много людей положил, но выполнил приказ, никаких наказаний не было. Так почему же Кузнецов и другие руководители Ленинграда должны были действовать иначе?
У них было две главнейших задачи. Первая – не допустить немцев в город. Вторая задача – производить при этом оборонную продукцию, которой пользовалась вся страна. Отсюда следовало, что в первую очередь надо беречь специалистов и квалифицированных рабочих, деятелей технической науки. Именно потому, что они были нужны для реализации поставленных задач. Если их не будет, то некому будет выполнять задачи. Подростки у станков – это хорошо, но они не могли выполнять работу на уровне высококвалифицированных специалистов.
Даже в решении горкома от 27 декабря 1941 года о создании городского стационара говорится, что он предназначен в первую очередь для деятелей культуры и искусства, стахановцев и руководящих работников партийных, советских и хозяйственных органов. И на уровне районов было то же самое…
Есть стенограммы заседаний бюро горкома в блокадную зиму 1941–1942 годов. Там нет обеспокоенности тем, что люди умирают. Наоборот, говорится прямо противоположное. Вот характерная цитата из выступления Алексея Кузнецова на заседании бюро горкома 9 марта 1942 года при обсуждении вопроса «О работе почты и телеграфа г. Ленинграда»: «Вы сами, т. Чернышев, распустились, и людей распустили. Вы первым из почтовиков оказались моральным дистрофиком. Легли на всю почтовую корреспонденцию, на все мешки с письмами и лежали, дожидаясь тихой кончины. А мы не хотим умирать. Мы перспективу видим и неплохую перспективу».
Сергей Долинин
