Она чуть больше десяти лет на сцене, но уже имеет звание заслуженной артистки России. Она супруга пресс-секретаря московского мэра, но говорит, что сама сделала себе имя на эстраде. О влиянии на судьбу Аниты Цой восточной философии и рынка в Лужниках она рассказала «Городу 812».
– Раньше нам песня строить и жить помогала. Сегодня помогает?
– Сейчас то же самое, ничего не изменилось. Иногда сила музыки и слов заставляет людей даже менять свою точку зрения. Артист каждый раз вкладывает новый смысл в ту песню, которую поет, – тот смысл, который он переживает в тот момент.
– Чем же может помочь “строить и жить” детский лепет “Фабрики звезд”?
– Когда-то надо начинать и лепетать. “Фабрика звезд” – вполне нормальное явление, пусть молодые выходят на сцену, пробуют себя. Пусть даже кому-то из них кажется, что они уже звезды, на самом деле эта “Фабрика” – лишь маленький трамплинчик.
– Говорят, что шоу-бизнес не только бизнес, но в нем есть и своя мафия…
– А у вас, у журналистов, мафии нет?.. Это есть в любом бизнесе, в любой профессии.
– Как же вам удалось пробиться?
– Я туда не пробивалась. Я не карьерист, у меня нет цели взять высоту во что бы то ни стало и стать первой звездой.
– И нет творческого честолюбия?
– Это разные вещи. Вот недавно я задала себе вопрос: ради чего я осталась на сцене? Я пришла на нее в 1997 году, а потом с 1999 по 2003 год был период, когда хотела уйти с нее. Тогда у меня было достаточно сложное положение, я на собственной шкуре испытала, что такое конкуренция на Западе, насколько это может быть некрасиво и нечестно.
Я спрашивала у себя: “Ради чего мне нужна сцена?” Прокормить себя я всегда смогу, у меня неплохо получается быть деловой женщиной. Ради того, чтобы стать звездой в первой десятке? Нет. Ради того, чтобы потешить свое самолюбие? Нет. Чтобы заработать много денег? Тоже нет. К тому же не секрет, что наши артисты не зарабатывают больших денег.
– Но и на трамвае они тоже не ездят.
– Это так. Но есть правила: если ты звезда, то ты должен иметь хорошую квартиру, дачу, машину, ездить отдыхать за рубеж. Мы сейчас подтягиваемся к этому уровню. Но опять-таки далеко не секрет, что у звезды может быть пустой холодильник, но она потратит последние деньги, чтобы прокатиться на белоснежном “лимузине”. Это статус обязывает. Ведь все знают, как на самом деле живет гениальная Людмила Гурченко. Или Алла Борисовна Пугачева…
– А что, Пугачева последние крошки считает?
– Не считает, конечно. Но если сравнить ее гонорары с гонораром, например, Элтона Джона, то это несопоставимые вещи.
Но я вдруг тогда поняла, что когда я на сцене, то чувствую, что людям в зале хорошо. Я даю им много позитивной энергии. Сейчас в жизни очень мало доброты, тепла. Почему ты так саркастически улыбаешься?.. Я вполне серьезно говорю. Может быть, я утопист. Я на сцене для того, чтобы песня строить и жить помогала.
– Вы на сцене всего-то десять лет, но уже имеете звание заслуженной артистки России.
– Когда я узнала, что мне присвоено это звание, мне стало неудобно. Я до сих пор считаю, что это некий аванс, потому что знаю, сколько и как трудился Иосиф Давидович Кобзон, чтобы получить это звание.
– То есть не все получают это звание заслуженно?
– Произошла парадоксальная вещь. Понятно, что артисты вынуждены зарабатывать деньги, но если кому-то из них предложат выступить перед ветеранами или детьми-инвалидами бесплатно, но при этом есть возможность выбрать хорошо оплаченный концерт, то большая часть артистов выбирает оплаченный концерт.
– А вы как поступаете?
– Кто бы нас ни попросил, и если это приличные люди, например, правительство России или Совет ветеранов, мы приезжаем и выступаем. А почему ты опять цинично улыбаешься?
– Просто вы сказали, что в правительстве приличные люди.
– Разные бывают истории. Бывали случаи, когда нас приглашали выступить в госпиталь перед ранеными ребятами, а там оказывался концерт за деньги. Я, конечно, выходила и пела, но для себя сделала вывод про организаторов.
– Как вы относитесь к критике?
– Как и все. Иногда обижаюсь, иногда соглашаюсь, скрипя зубами. Я учла критику прошлых лет и поменяла имидж. Это мне стоило больших трудов.
– Супруг тоже критикует?
– Конечно. Мой муж журналист, и неплохой журналист. Он очень тщательно просматривает тексты моих песен, и когда текст неважный, садится и правит, при этом говорит: “Такое ощущение, что ты никогда не читала Пушкина или японские хокку”.
– У вас три образования – педагогическое, юридическое, ГИТИС. Куда вам столько?
– Искала себя в жизни.
– Нашли?
– Нашла.
– Теперь успокоились, или поиски будут продолжены?
– Сейчас я знаю, что буду делать в ближайшие пять-десять лет. У меня есть мечта, но говорить о ней не буду.
– Мало кому известно, что ваша мама пострадала за поддержку академика Сахарова в 70-е годы. На вас как-то повлияла эта история?
– На самом деле все было глубже. Мама была химиком, работала в НИИ, никогда лично она не знала Сахарова, но была, можно сказать, поглощена его идеями. Когда его клеймили как врага народа, она выступила в его защиту, и ее увезли в психиатрическую клинику. Я тогда была очень маленькой, мне сказали, что “мама заболела”. Она полтора года провела в строжайшей изоляции, к ней никого не пускали. Никто в семье очень долгое время не знал настоящей причины ее “болезни”. Для нашей семьи это было очень трудное время.
Я училась в привилегированной школе в Кузьминках, куда попала, правда, совершенно случайно, нас, таких “простых”, в классе всего трое было. Меня хотели отчислить, было даже такое, что умышленно ставили “двойки” и “тройки”. Но мне повезло – меня очень любил директор, и он не стал меня отчислять, хотя в школу приходили запросы обо мне: отчислили или нет?
Потом, когда мама вышла из больницы, она пыталась поехать к Сахарову в Горький, ее снимали с поезда. Она до сих пор, кстати, находится под наблюдением врачей, такое “лечение” бесследно не проходит.
Прошло время, и, только уже став взрослой, я стала понимать, что мама совершала некий подвиг, который в то время никто не хотел оценивать и даже боялись оценивать.
Но я никогда не забуду 1986 год. Как-то вечером мы с мамой сидели дома, смотрели новости по нашему старенькому черно-белому телевизору. Вдруг диктор сообщил о реабилитации Сахарова, и что Горбачев разрешил ему вернуться в Москву. Надо было видеть в тот момент маму! Она медленно встала, а из глаз катились большие-большие слезы.
Недавно меня приглашали на ток-шоу, где обсуждали тему: хорошо или плохо, что Горбачев начал перестройку? Честно говоря, я не знаю, плохо это или хорошо. Но я знаю, что именно тогда моя мама была реабилитирована и для себя, и для семьи, и для всех. Поверьте, даже в семье не понимали, что с ней происходит. Вокруг все думали, что она больная: как же так, все говорят, что Сахаров – враг, а она говорит, что это не так?
– В 90-е вы торговали с подругой на рынке в Лужниках. Каково было это вам – грязь, семечки, шелуха, да и контингент, наверное, тот еще?
– Это не семечки и не шелуха! У меня было много знакомых и друзей среди ученых, в начале 90-х почти все они оказались на улице. Я пошла на рынок, чтобы заработать деньги на выпуск своего альбома, и, придя туда, удивилась, что любой, кто мог встать за прилавок, встал за него, хотя были и такие, кому это просто претило. Мы с подругой стояли и торговали рядом с профессорами, учителями, докторами наук. Ты не представляешь, какой потрясающий там был контингент! Рядом были и простые рабочие, те, кто никогда не смог бы, работая на заводе, купить квартиру или машину. Но тогда в них проснулась предпринимательская жилка, многие из них сейчас владеют магазинами, и мы до сих пор дружим.
– Но рынок все равно не ГУМ.
– Но тогда и ГУМа как такового, скажем честно, не было. Там было все для элиты, а не для народа.
Этот рынок был потрясающей школой. Он потрясал всем, начиная с организационных вопросов – как мы каждое утро ставили наши походные столики, натягивали цепочки, накрывали все тентом. Каждый старался, чтобы его “витрина” была лучшей, хотя все были одинаковые. Какая же замечательная это была школа!
Рядом со мной торговал мужчина лет 55, доктор филологических наук. Он, зазывая народ, кричал: “ПлатьЯЯЯ! КасмАтички!” Я его спросила: “Что за бред вы кричите? Вы же филолог. Какие платьЯ? Какие касмАтички?” А он мне говорит: “Знаешь, почему у тебя плохо покупают?.. Ты с народом интеллигентно разговариваешь, а он сюда едет из деревень, из дальних городов. Я докторскую по сленгу защищал, по простонародной речи, сейчас я тебя научу, как с народом надо общаться”. Ты не поверишь: два раза матом, два притопа, три прихлопа и – понеслось.
А какие анекдоты там рождались! Представь себе картину: лужниковский рынок, центральная аллея, мороз за тридцать, все греются чекушками, ноги в полиэтилене и валенках, на головах капоры, помнишь, были такие страшные шапки? Рядом со мной парень торговал искусственными цветами, они тогда только-только появились. По аллее идет парочка – во-от такая дородная хохлушка, за ней худой-худой мужичок тянет челночную тележку. Проходят они мимо парня с цветами, и мужичок говорит: “Дорохая, может, купим цветочков до дому?” Тут она разворачивается к нему всем своим организмом, руки в бока: “Ты шо, сдурел? Они же завянут!”
– Сами-то чем торговали?
– Чем только не торговали. Мы с подругой, как утописты, хотели продавать только хороший товар и ездили за ним в Корею и Италию. Оттуда привозили микрофайзеры, может, помните, были такие куртки – на вид как замша, но это был просто похожий на нее материал. Потом привозили капоры, шапочки в виде чулка, кроссовки “Найк”, подделку, конечно, кофточки всякие. Первыми привезли в Москву футболки-“хамелеоны”, бейсболки с гербами американских клубов.
– Откуда у вас жилка предпринимателя?
– Она всегда была. Когда я еще училась в педагогическом училище, так получилось, что в пионерском лагере работала с группой ребят из Польши. Мы подружились, и они пригласили меня в Варшаву. Я повезла с собой две кофемолки и продала там за 20 долларов. Хотелось купить подарки всей родне, и, чтобы хоть как-то окупить поездку, купила там разноцветные перчатки и цветные шнурки, они тогда были жутко популярны в Союзе. Правда, в Польше их использовали в качестве шнурков, а наши женщины наматывали их на хвосты. Несколько пар таких шнурков мне удалось продать на Рижском рынке по 15 рублей за пару.
Потом некоторое время я работала в туберкулезном санатории, но быстро поняла, что таким образом на альбом мне не заработать. К тому времени я уже стала мамой, и мы с подругой скооперировались и пошли в Лужники.
– На маршрутках и в метро вы в самом деле ездите или для пиара рассказываете об этом?
– Правда. Я люблю адреналин.
– Милиционеры не останавливают?
– Нет. Но я в метро нечасто езжу. Когда пишу песни, непременно хожу туда, где людно, пытаюсь что-нибудь подсмотреть. Бывает так, что просто в троллейбусе катаюсь.
– Отношения с корейской общиной поддерживаете?
– Конечно, но, к сожалению, это нечасто получается. Но вообще-то здорово, что мы живем в России, – у нас есть два Новых года: русский и корейский.
– Что любите из корейской кухни?
– Ким чи – это святое, вряд ли можно найти корейца, который не любит эту острую капусту. Из супов – тегир, и, конечно же, мясо кампе.
– Правда, что собачье мясо у корейцев считается деликатесом?
– Я попыталась выяснить историю возникновения этого блюда. Собачье мясо в Корее ели в старые времена, и ели не от хорошей жизни. Во время корейско-японской войны было совершенно нечего есть, и люди стали есть собак, причем выбирали дворняжек, так как считалось, что они питаются на помойках и едят не все подряд, а отбирают. Сейчас в корейских ресторанах собак не готовят, но где-то на окраинах могут приготовить на любителя. Но такого, чтобы это блюдо популяризировали, в Корее нет.
– Почему вы делаете именно шоу? Ведь есть же и другие примеры, когда певец мог выйти на сцену один, без подтанцовки и без ансамбля, и зал два часа слушал его. Вам хотелось бы так?
– Каждому жанру свое. Мне хочется другого. Я люблю смотреть шоу Мадонны или бабушки Шер. Или – посмотрите, какое шоу делал в 1967 году Принц. По нынешним меркам оно стоит 3 рубля 20 копеек, но эти золотые фонтаны, ветер! А Майкл Джексон!..
Мне нравится, когда на сцене есть действие. Конечно, когда человек может работать на сцене один, то это высочайшее мастерство, но это уже другая история. Это по-другому воздействует на психику, это больше для контингента, который задумывается над тем, что поется в песне.
Я не открою большой тайны, если скажу, что сейчас во многих странах упал общеобразовательный уровень, несмотря на то что университетов полно. Образование стало дорогим и многим не по карману. У нас же в стране ты или бедный, или богатый, середины нет. Если раньше среднее образование было обязательным и в институт или университет можно было поступить бесплатно, то сейчас критерии изменились. Может быть, и поэтому все опустилось до уровня популярной истории.
Но мое шоу – это нечто другое. Не важно, богат человек или нет, но он пришел на мой концерт и увидел на сцене экшен, увидел сказочное действие. Я понимаю, что уровень образования упал, но мне стыдно гнать голимую попсу. Но вот недавно я узнала, что есть такая группа “Варавайки”. Ты знаешь, что есть такая группа?
– Нет.
– Я тоже не знала. А мне все уши прожжужали про нее. Я сама пошла на “Горбушку” и чуть ли не по блату достала диск за 150 рублей с ужасным качеством.
Оказалось, что это три девчонки, они якобы сидят в тюрьме и поют песни на тюремные темы, о свободе, и вообще 80 процентов текста – сленг. На самом диске написано: “Каждый олигарх в нашей стране сидел”. То есть все просто и понятно всем – все мечтают о свободе. У всех, у кого я спрашивала про эту группу, все их слышали или слушают. Представляешь, что народ слушает! Я 80 процентов текста не поняла. Может, потому что не сидела.
Чем же можно еще привлечь зрителей? Только шоу. Я поставила себе цель – подтянуть аудиторию и чтобы те, которым кажется, что они уже все, что можно, видели на свете, удивились на моем шоу.
– Зачем вам нужно было петь михалковский гимн?
– К своему ужасу, я не знаю, кто его написал. Но, будучи пионеркой и комсомолкой, с гордостью пела советский гимн, он вызывал у меня бурю эмоций. Так получилось, что ребята с “Русского радио” предложили мне попробовать записать гимн: “Мы хотим его популяризировать, никто не знает его слов. Попробуй спеть так, чтобы слова дошли до сердца”.
Для меня это была сложнейшая работа. Если берешь музыку гимна и накладываешь слова, то получается какой-то кошмар. Убираешь музыку и читаешь просто стихи, то совсем другие ощущения. Что за фигня? Тогда я поняла, что записывать нужно совсем по-другому, и попросила переаранжировать гимн. Получился балладный рок.
Теперь, когда я исполняю его на своих концертах, вижу, как люди плачут… Когда я стала петь гимн на форуме в Гохштадте, то люди в зале стали танцевать медленный танец. Потом ко мне подходили наши предприниматели и спрашивали: “А что это за песня такая красивая о России?”
– Вам какая философия ближе – восточная?
– В русской философии есть много хорошего и глубокого. Она еще перекликается с восточной в главном: встать, идти и не сдаваться. Но у русских есть еще одна особенность. Что бы ни говорили про то, что народ испортился и стал циничнее, русские всегда пригласят в дом, поставят чекушку и дадут колбасу с хлебом. Такого нет ни в одной стране мира.
Восточная философия мне нравится тем, что она учит жить не только сегодняшним днем, нужно не забывать, что есть дети, которые идут после тебя, и важно, какое имя ты им оставишь, как оно отразится на них.
– Есть предел вашей активности?
– Я не могу сидеть на одном месте. Для меня одиночество – смерть. Знаешь, корейские бабушки и дедушки имеют при себе маленький кусочек яда, он называется “ям-нам”. Когда я была маленькой, то спросила у дедушки, зачем ему нужен этот ям-нам? Он мне ответил: “Самое страшное – быть обузой для близких”. Тогда я ничего, конечно, не поняла. Теперь все по-другому. У меня уже был период, когда я полгода была прикована к постели с переломом позвоночника. Но, если случится так, и я пойму, что мне не выкарабкаться из ситуации, то я сделаю “ням-ням”.
Андрей Морозов
