Такой язык не был дан великому народу
Возможно, никто этого не заметил, но прошел праздник. День русского языка. Отмечается в день рождения Пушкина.
Премьер-министр Медведев поздравил всех с этим праздником. «Благодаря Пушкину у нас есть современный литературный язык», – говорится в поздравлении. А нас призывают сохранить красоту и чистоту русского языка.
С красотой и чистотой явные проблемы. И не в последнюю очередь их создает сам премьер-министр Медведев. Который порой говорит так, что становится ясно: Пушкин зря старался, создавая современный литературный язык. Чиновники все равно им не пользуются.
Но я не чиновник. Я журналист и даже некоторым образом литератор. И все же я понимаю, что мой литературный язык далек от языка классиков. И дело не в степени таланта, а в чем-то другом.
Говорят, русский язык засоряют иностранные слова. Что ж, возьмем величайшее произведение русской литературы. «Войну и мир». Начинается этот роман так: «Еh bien, mon prince. Genes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte».
Тут как бы все наоборот. Тут если что и засоряет, так это русское слово «поместья».
Я думаю, дело не в иностранных словах. А еще я думаю, что чистый и красивый литературный язык погиб и не воскреснет.
Язык не существует сам по себе. Язык – производная. От нас.
Помню, Путина попросили разрешить мат в художественных произведениях. Путин сказал, что Толстой и Чехов как-то обходились без мата. Значит, и современные писатели смогут обойтись.
Я понял, что наш президент не сторонник реализма. Это, конечно, его дело. Но великая русская литература выросла на реалистических традициях.
Льву Толстому было хорошо. Он обходился без мата. Поскольку герои у него были специфические. И говорили они своеобразно. Не совсем так, как путинские чиновники.
Денисов делает предложение Наташе Ростовой. Вспомним:
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
И Наташа Ростова вдруг отвечает:
– Василий Дмитрич, иди ты на…
Как-то не очень. Как-то нереалистичненько получается.
А в это время Николай Ростов хочет жениться на Соне. А мамаша его вразумляет:
– Твоя Соня, сынок, полный отстой. Лохушка она, Коля, и нищебродка.
– Ну, знаете ли, maman, – обалдевает молодой граф и отбывает в полк.
Или, предположим, беседует Андрей Болконский с Пьером Безуховым. Князь Андрей слушает и говорит:
– Бог не фраер, Пьер. Он все видит.
«Не верю!» – кричу я вслед за Станиславским. Потому что «бог не фраер» – это не князь Андрей. Это орловский губернатор Потомский.
И вот пишу я роман. И мои герои должны говорить. Но они не могут говорить, как Андрей Болконский. Они должны говорить, как губернатор Потомский. Потому что вокруг меня нет Болконских, а есть Потомские.
Орловский губернатор, кстати, еще ничего. Его язык хотя бы яркий. А в основном слышишь язык до того убогий и бедный, что за него и не зацепиться.
У Горького забавно разговаривают босяки. Зощенко гениально передавал язык советского мещанства. А что делать мне?
Ехал недавно в маршрутке. Рядом со мной сидела девушка и болтала по телефону.
– Ты, короче, слушай, – говорила она. – Я типа такая… Ну да… я и говорю, я типа такая, короче. Ну да, короче, подхожу я такая… Короче, ты слышишь?
И так десять минут.
А вы говорите: Пушкин! Письмо Татьяны к Онегину.
Я к вам пишу – чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Найдите мне такую Татьяну.
«Я тебе написала и чо?» – вот какое письмо отправит нынешняя Татьяна.
«Серьезные отношения не интересуют», – ответит Онегин.
«А если просто потусить?»
«Посылаю вам три лайка
Ну давай, до встречи, зайка».
Между прочим, неплохая затравочка. Пойду-ка я лучше писать роман. В трех частях. С прологом и эпилогом.
Глеб Сташков
