Арсеньева, закончившая Театральную академию, выбрала для себя жанр – кабаре. Ксюша Арсеньева с 1999 года вместе со своими музыкантами развлекает народ старинными романсами, песнями французских шансонье и головокружительными костюмами. Даже не верится, что кто-то может так готовиться к выступлению в ресторане. Она громко рассказывает посетителям о своих песнях, отвлекая их внимание от тарелок.
– Вы выступаете в заведениях, где люди едят и пьют под вашу музыку. “А “Мурку” можешь” спрашивают?
– Бывает. Есть коллективы, которые специально легализовали эту “Мурку”, но мы пока упрямимся. Наш честно сделанный вариант “Мурки” еще не созрел. Поэтому мы отказываем, говорим, что очень дорогая песня. Если хотите щелкнуть пальцами и потребовать конкретную песню – пожалуйста, мы споем, но это будет дорого стоить. А высокая цена обычно людей остужает.
– Вообще, публика стала лучше себя вести, привыкнув к ресторанным концертам?
– Да, все окультурились. Люди стали отличать лабухов от концертного коллектива, понимают, что надо держать себя в руках. Если человек употребил слишком много горячительного напитка и буянит, то друзья или родственники подсказывают ему, что это лишнее, что стоит присесть и отдохнуть где-нибудь в предбаннике. Конечно, и сейчас случается, что кто-то начинает выступать, но уже не так часто, как раньше. У нас был один раз случай. Смотрю, у гитариста моего с лицом что-то не в порядке, будто окаменение случилось. А к нему периодически подходил человек и что-то говорил. Оказалось, он хотел, чтоб мы спели “Усталую подлодку”, а мы все не пели, и он разнервничался, начал пистолетом махать.
– У многих кабаре ассоциируется с канканом. У вас без канкана?
– Я тоже ногами машу – на песне “Бублички”. И, главное, стараюсь как можно выше задрать ногу. Люди очень любят этот мой номер.
– И что они видят?
– Панталоны – это же чудо что такое, и жалко, что их больше не носят. Раньше же все было длинное и интриговало. И когда танцовщицы задирали длинные юбки, а там панталоны почти по колено – люди в зале думали “ох, ну ничего себе”. А сейчас много открытого, голого тела. И всем понятно, как это тело должно выглядеть и в каких местах накачано. Скучно это.
– Не надоело за десять лет находиться в глубоком клубном подполье?
– Да нет. Мы за эти годы периодически выбирались на сцену Театра эстрады, посещали телеканал “СТО”, и кто-то нас там даже видел. Конечно, всенародной славы мы не обрели. Но возможно, все еще впереди.
– Вы не пытались приложить усилия, чтобы это “все” настало поскорее?
– А как их прикладывать? Это ж должно само происходить. Как мы знаем из голливудских фильмов, сначала тебе 18 лет, потом 25, потом 30 или больше, ты себе спокойно работаешь – и вдруг открывается дверь, оттуда вырывается слепящий свет, а вслед за ним медленно входит человек и говорит, что в тебя надо срочно вложить сто миллиардов долларов. Мы-то сами ничего не можем. Мы можем только петь.
– Но многие артисты обивают пороги продюсеров.
– Так кто-то делает, правда? Может, мы сегодня поговорим, и я задумаюсь, а почему я, собственно, не взяла однажды свой диск и не поехала обивать продюсерские пороги. Пока я считаю, что такого таланта у меня нет.
– Вы же закончили театральный институт – почему поете?
– Артисты люди послушные. Они выполняют любые приказы режиссера – помню, как мы делали для детей какую-то штуку, и мне нужно было на велосипеде съезжать по очень крутым ступенькам. Это было так страшно! Я орала, но ехала. Сказали же – выполнять. Так и с пением. В одной постановке режиссер сказал мне: пойди, разучи и спой.
– Вы выбрали своеобразный жанр. Кабаре – не самая востребованная сегодня вещь.
– Не то чтоб я его выбрала. У меня все само происходит. Единственный выбор, который я сознательно сделала, – это стать артисткой. Не знаю, почему это случилось. Мне понятно, когда артистами становятся актерские дети. Куда они еще могут деться. А дети из порядочных семей, у которых бабушка – врач, мама – микробиолог, а папа энергетик, почему им приходит в голову мысль стать артистом? Но я всегда была счастлива этим своим выбором. Конечно, мне бы хотелось, чтобы залы, в которых мы выступаем, были побольше и чтобы нам было попроще собирать эти залы.
– Так я почему и спрашиваю про жанр – с залами, где можно играть кабаре, у нас серьезные проблемы.
– Да, у нас с этим настоящее безумие. Аренда зала сейчас просто безумных денег стоит. По стоимости она больше подходит для Петросяна и прочих, которые могут позволить себе продавать билеты дороже тысячи рублей. Поэтому нам безумно сложно найти подходящий зал. Мы же сами этим занимаемся, сами платим деньги.
– А где вы берете эти деньги, если выступаете по маленьким залам и билеты на вас стоят недорого?
– Из толстых кошельков. Серьезно – мы работаем и с богатыми людьми, которые, оказывается, любят наши песни. Мы довольно востребованы.
– У вас много песен, которые пели Пиаф, Дитрих. Не боитесь, что можете что-то испортить?
– У меня были сложные отношения с “Je ne regrette rien” Эдит Пиаф. Мне казалось, что я никогда ее не буду петь. Но зарекалась свинья, это называется. Знакомая девушка, аккордеонистка попросила меня спеть эту песню на ее экзамене. И я подумала, что не надо упорствовать. Всегда может наступить такой момент, когда ты можешь вдруг сказать песне “да”.
– Артисты почти поголовно жалуются на кризис – нет выступлений, нет денег.
– Ой, у меня мама любит новости смотреть. Звонит мне потом в ужасе, рассказывает, как банки в Америке людей увольняют. Я говорю, зачем ты это смотришь? Ты ж разве что-то можешь изменить? Не смотри новости, погуляй лучше. Вот у всех кризис, а я в Париж съездила. Раньше я думала, что в Париж невероятно сложно попасть – слишком много денег нужно. А тут у нас как раз отменилась работа в Новый год. Я 10 лет подряд встречаю Новый год на работе и совершенно не понимаю, что делать, если работы нет. Порубить салат и с этой миской куда-то пойти? Или кого-то позвать к себе. Как вообще люди Новый год встречают? Тут мне в голову приходит мысль, что надо поехать в Париж. И все сложилось волшебным образом. Люди дешевых путевок месяцами ждут. А мне сразу досталась.
– А зачем вам в Париж?
– Мамонов говорил, что человек развитый, у которого все в порядке с душой, может вечно сидеть на одном месте, быть вполне самодостаточным и ни в какой Париж не ездить. Видимо, у меня пока еще не все в порядке с душой. Мне очень важны зрительные впечатления.
– В “Олимпию”-то зашли?
– Полюбовалась снаружи, представила надпись на фасаде “Ксюша Арсеньева” – ничего так, хоть и длинновато.
– Есть что-то общее между нашим и французским шансоном?
– Между любыми городскими песнями есть много общего. Наш шансон, конечно, опошлился. Его подмяли под нары. Хотя в тюремной лирике тоже есть восхитительные шедевры. А есть и дурацкие, когда люди просто самовыражаются под самоигралку. Впрочем, когда любой человек пишет песню, он наверняка старается. Но вот у меня, видимо, такого дара нет – песни писать.
– Расстраивает?
– Нет. Бродский сказал, что если человек выучил стихотворение наизусть и читает его вслух, то это он его написал. Это правда.
– В этом году, 30 мая, в честь десятилетия концертной деятельности вы даете большой концерт в Театре эстрады. После того как Театр эстрады возглавил Юрий Гальцев, вам стало легче туда пробиваться?
– Пока не знаю. Но аренда поднялась. Да и чем знаменитые артисты могут помочь нам, незнаменитым?
– Нет желания переехать в Москву и начать все сначала там?
– Нет, я теперь только в Париж.
