Фильмы режиссера Клинта Иствуда делятся на те, в которых играет актер Клинт Иствуд, и те, в которых он не играет. И это два совершенно разных типа фильмов.
Первые основаны на жестких сюжетных схемах, их интонация резка и категорична, а покрывающееся с годами всё более изощренным рисунком морщин лицо самого Иствуда – их главный стилистический прием, он же – идеологический посыл. Вторые же, где Иствуд не играет, меланхоличны и пронзительны, как соло на джаз-саксофоне за полночь, их напряжение ищет не развязки, а сочувствия; их мир сложен и дымчат, а герои обречены на усталость. В уходящем сезоне Иствуд выпустил по фильму обоих типов; вышедший ныне “Гран-Торино” относится к первому.
В просвещенных киноведческих кругах разговоры о Клинте Иствуде обычно начинаются с характеристики, некогда выданной ему Годаром, – или заканчиваются ею, или вокруг нее вьются. В 1972 году в своем знаменитом открытом письме Джейн Фонде Годар мимоходом назвал Иствуда фашистом. Тогда, на закате Вьетнамской войны, Годар переживал пик крайне левых убеждений, Иствуд же был правым; однако жестоко ошибутся те, кто сочтут годаровское словцо просто неким “чрезмерным”, в запале сделанным полемическим выпадом в сторону политического противника. Обладая гениальным чутьем на киноязык, Годар приметил, что героев Иствуда всё чаще начинают снимать “нижним ракурсом” – а в кинематографе этот прием четко маркирует тему “сверхчеловека”, поставившего себя выше мирских законов и “обычной морали”.
Чутье Годара не подвело: не успел он вымолвить свое роковое слово, как был запущен в производство сериал о “грязном Гарри”, где главный герой в исполнении Иствуда творил самосуд над отморозками всех мастей, минуя законы людские, не говоря уже о Божьих. Гарри наводил ужас на местных беспредельщиков, и те дрожали, чуя последний бой. Так дрожали, скукоживаясь, гитлеровцы, а потом и проклятые капиталисты перед могучим красным армейцем на плакатах Кукрыниксов. Героям Иствуда нетрудно было доказать широкой аудитории свое право безраздельно карать и миловать: возвыситься над жертвами им помогал нижний ракурс.
Не вдаваясь в детали этого, вот уж почти сорок лет ведущегося спора, стоит, однако же, отметить вещь бесспорную. Клинт Иствуд, каких бы убеждений он ни придерживался, режиссер не только хороший, но и умный. Он может снять фильм морально небезупречный, но никогда не опустится до грубой агитки в стиле “Ворошиловского стрелка” (хотя режиссеры, работавшие с Иствудом как с актером, бывало, опускались). Все мотивировки его героя будут обстоятельно предъявлены, и на беззаконие он решится лишь тогда, когда зрителя многократно убедят в невозможности всех иных, законных выходов. Разумеется, ни один жанровый фильм не может обойтись без разного рода “допусков” (т.е. прорех в логике сюжета), — однако на то и нужны звезды в жанровом кино, чтобы зритель этих прорех не заметил. А уж харизматичности Клинта Иствуда может позавидовать даже Джек Николсон.
“Гран-Торино” – рассказ об одиноком старике, отпетом мизантропе, своевольном и деспотичном. Зовут его Уолт Ковальский, по происхождению он поляк, – что, однако, не мешает ему относиться с лютой брезгливостью ко всем прочим национальностям, населяющим США, будь то мексиканцы, ирландцы, итальянцы или китайцы. (Так называемых “чистых” американцев, WASP’ов, то есть “белых англосаксонских протестантов”, в фильме нет ни единого; Иствуд умен). Как и полагается истинному южанину-консерватору, у него есть звездно-полосатый флаг у входа в дом и заряженный винчестер. Иствуд не скупится на резкие, порой до гротеска, краски, рисуя своего героя в начале фильма личностью малоприятной. Перелом произойдет незаметно, но быстро: живущая по соседству семья китайцев, при виде которой поначалу Ковальский лишь плюется, подвергается нападению китайской же уличной банды. Что главного героя заинтересовало бы мало, если бы в пылу потасовки бандиты не заступили бы границу его газона. Отогнав нарушителей с помощью верного винчестера, Ковальский удостаивается пылкой признательности соседей. Дальше всё – как по нотам: постепенное сближение, общечеловеческая симпатия преодолевает национальные предрассудки, люди делятся не на белых и желтых, а на добрых и злых, – ну и так далее.
Не будь тут Клинта Иствуда, сценарий был бы невыносим. Но благодаря иствудовскому обаянию и уму дутый сценарий становится выносимым, не становясь правдоподобнее. Если присмотреться, Иствуд, дабы оправдать “духовную эволюцию” своего героя, вынужден идти на подтасовку, которая ставит под сомнение весь пафос не только сценаристов, но и его, режиссера, собственный. Неистовая, тотальная ксенофобия Ковальского, как только это становится нужно по сюжету, ловко выдается за врожденную сварливость характера; та же, получасом позже и с временным переходом в комедийный регистр, – и вовсе за специфику натуры “настоящего мужчины”. Он, мол, просто так общается – но за дубленой кожей скрывается высокий дух. Ему нужен лишь случай, чтобы подойти поближе и убедиться в том, что его соседи-китайцы совсем не так плохи, и дела сразу пойдут на лад.
Впервые попав в дом к соседям, он брезгливо морщится на окружающих, но – само собой, не так ли? – автоматически гладит по голове маленькую девочку. И с головой выдает трюк, то есть фальшь, исходного положения, которое-де таким чудесным образом превратится к финалу в свою противоположность. Мистер Иствуд, расскажите нам об антисемитах, которые уничтожали в лагерях лишь взрослых евреев, оберегая их детей. Или о ксенофобах, которые никогда не тронут таджикской девочки – ведь она сама невинность. Фильм “Гран-Торино” построен умно и хитро. Но на таком материале перехитрить можно лишь самого себя.
