Вокруг имени Солженицына началась свистопляска – из него пытаются сделать «государственного писателя», к роли которого при жизни он был совершенно непригоден. На канале НТВ уже объясняют, что Александр Исаевич Солженицын был совсем не против государства, а лишь против отдельных его недостатков. И этой ложью Солженицына, который всегда боролся именно с государством и этим государством был выслан из страны в наручниках, пытаются включить в современную систему пропаганды.
20 лет назад, к 80-летию Солженицына, я написал статью «Бык у обломков дуба», она была опубликована в «Московских новостях». Про феномен Солженицына. Про отношение Солженицына к государству, народу и отечеству. Статья понравилась Наталье Дмитриевне Солженицыной – она звонила в редакцию, благодарила.
20 лет промелькнуло, как один миг . И вот уже 100-летие, и страна совсем другая, и люди другие, и мертвого Солженицына, которого в документах КГБ называли только кличкой “Паук”, государство присвоило и манипулирует им как своей собственностью, а боевая подруга Наталья Дмитриевна только поддакивает и кивает.
Бык у обломков дуба. Заметки к 80-летию Александра Солженицына
Подвиг Солженицына связан с противостоянием государству: от «Одного дня…» через «Архипелаг ГУЛАГ» (самое значительное литературное произведение А.И. и «великое» по гамбургскому счету в русской литературе в целом) – до «России в обвале», сквозь всё curriculum vitae.
В этом, собственно говоря, и заключена главная его связь с традицией русской интеллигенции: желание добиться свободы для личности, разрушив систему государственного подавления. Хоть сам Александр Исаевич изо всех сил нажимает не на личность, а на народ, хотя симпатизирует русским консерваторам, антинигилистам (Столыпин для него – лучший человек на все времена), историческая роль А.И. оказалась иной – роль идеолога разрушения государства. Таким он был в старые социалистические времена, таков же он и нынче. Главный его враг – по-прежнему российское государство в лице правителей, высших бюрократов, которые облегли Россию.
«Коммунизм» оказался лишь одной из преходящих масок главного врага. Примечательно, что «русофобия» надолго Солженицына увлечь не смогла и в качестве врага не удержалась – хоть миф и привлекательный, но малодостоверный, да и с государством никак не связан. Хотя в целом всю «фобийность», образующую субстрат русской культуры (в том числе и «ксенофобийность»), творчество Солженицына-романиста и Солженицына-публициста выразило сполна. И о Богрове – убийце Столыпина – было написано со вкусом, в лучших традициях. Но сейчас я буду писать только о главном.
Для характеристики «антигосударственничества» характерны две самые последние крупные публицистические работы: «“Русский вопрос” к концу ХХ века» (1994) и «Россия в обвале» (1998). Главная мысль обоих сочинений – патологическая, традиционная и ничем не преодолимая глупость российских правителей. «Русский вопрос» – это не просто вопрос о возможности выживания русских (быть народу или не быть), но именно о политике элиты, которая ставит под вопрос выживание русских. С глупостью связаны упущенные возможности внутреннего развития и растрата народных сил, направленных на ненужные России внешние цели (особенное внимание А.И. уделил «роковому панславистскому увлечению» в прошлом веке; ср. с нынешним интересом Думы к Сербии). Политическая элита, управлявшая русскими едва ли не с самого начала и по сегодняшний день, предстает у А.И. компанией двоечников. Так прошли XVII – XIX века, с тем же пролетел и наш ХХ век. «…Для государственного руководства слишком мало у нас людей, кто б одновременно был: мудр, мужественен и бескорыстен». И так всегда. Причем, «слишком мало» – этто так, для красного словца. На самом деле – никого.
Когда А.И. вернулся в 1994 году, через 20 лет после высылки, он буквально сразу же принялся – как тогда казалось по инерции – обличать и новую Россию. Помню, что тогда это многих покоробило и было воспринято комически. Дескать, прибыл предсказанный Войновичем (в «Москве 2042») Сим Симыч Карнавалов на белом коне, автор «Большой зоны», и закричал звонким голосом о «заглотной власти». Закричал, даже не разобравшись, именно по инерции.
Но наступил август 1998 года, и «демократическая семилетка» с шумом провалилась, подтвердив правоту солженицынской идеологической инерции. Другой вопрос: насколько неизбежным был этот провал, насколько научно или, наоборот, «на фу-фу» действовали реформаторы? Получилось же в итоге, что Солженицын со своей вечной критикой России опять (всегда?) прав.
Может быть, такова особенность России, в которой все проваливается? И именно при России и должен состоять Вечный Критик? Он без нее не может, без нее его функция не реализуется, а правота не получает столь убедительных доказательств. Вот странная судьба – и страны нашей, и русского писателя Солженицына. Он думает что он строитель (последняя глава «России в обвале» так и называна: «Строительное»), а он – разрушитель, антигосударственник. Одним словом, бык.
Дело тут не в России вовсе. И прибыв на Запад, А.И. тут же оказался чужим. «…Запада я не ощущал кончиками нервов. Я никак не ощущал, что поворот от меня ведущей западной общественности даже уже начался два года назад: от Письма Патриарху – за пристальное внимание к православию, от “Августа” – за мое осуждение либералов и революционеров, за мое одобрение военной службы (в Штатах это пришлось на вьетнамское время!)… А для Запада это выглядело так: от лютого советского правительства они защищали меня как демокрпатического и социалистического героя… Спасли меня – а я, оказывается, нисколько не социалист, и предлагаю авторитарность, и тому драконскому правительству какие-то переговоры.. И после близких недавних восторгов – полилась на меня уже и брань западной прессы…».
Это цитата из сочинения, которое «Новый мир» (1998, №№ 9, 11…) публикует именно к 80-летию писателя – «Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания». С одной стороны, это продолжение «Теленка», история публикации сочинений в «юридическом мире» («Вступив в юридическую эру и постепенно заменив совесть законом, мир снизился в духовном уровне»), описание «политической мельницы» и хитрых, предприимчивых людей, думавших только о наживе (одна из них – Ольга Карлайл, любимый объект бомбометания «Литературки» 1970-х гг.). С другой стороны, это тонкая метафора того, что произошло с писателем в 1994-м и последующие годы, после репатриации. Те правила, которые вывелись на Западе (типа: «с людьми неясными – лучше всего не встречаться, чтобы не дать им возможности потом придать встрече ложное истолкование») заработали, судя по всему, и в Москве. Где неясными оказались едва ли не все.
Как и на Западе, Солженицын и в России оказался сам по себе, вне какой-либо стаи, не вписался в московскую культуру с ее тейпами, с ее родо-племенным устройством в области литературы и журналистики. Нужно, действительно, иметь силы на самостоянье, быть духовно самодостаточным, чтобы на родине продолжить путь эмигранта: жить вне «союзов», как пушкинский «царь» («Ты царь. Живи один. Дорогою свободной…»). Никому А.И. не подошел в виде знамени или хоругви, у всех нашел несвободу, продажность, корысть и быстро об этом сообщил своим странным, ни что «телевизионное» непохожим образным языком и форсированным, открывающим горячую заинтересованность голосом. Недаром его еженедельные телевизионные лекции оказались недолгими: кто же у нас после десятилетия гласности потерпит правду? И зачем этот внепартийный писатель, который бьет по всем подряд (и никогда не знаешь, кто будет следующим в этой очереди)?
Да и сама горячность, детская вера в силу слова (рожденная еще в те поры, когда он своим голосом мог перекрыть общий гул современности) испугала. Привыкли либо к искусственным истерикам и паясничанью (внутренне холодному и рассчитанному), либо к безразличию профессиональных хитрованов, для которых публичное выступление – способ скрыть свои мысли и просто помелькать, чтоб электорат не позабыл. А тут – все наоборот! Славы столько, что хватит на всю партийно-чиновную рать, на пост президента или хотя бы депутата не претендует (а стало быть – существо второго сорта, бирюк, не стремящийся к веселой светской жизни), главное же – мысль разрешить и публично высказать.
Кстати сказать, Солженицына его роль Вечного Критика, приведшая к изгойничеству, как раз и спасла от опасности стать комическим персонажем после возвращения в Россию в 1994 году. Дурного вкуса медленное приближение к Москве по глубинке, напомнившее «сто дней» Наполеона; присланные перед этим манифесты – «Как нам обустроить Россию?» (18 сентября 1990 г. его распечатала «Комсомолка», а потом и многие газеты) и «“Русский вопрос” к концу ХХ века» (1994); предсказание Войновича про политическую клоунаду Серафима Карнавалова, как казалось тогда, уже сбывающееся, – все это работало объективно против А.И. Все замерли: осрамится или нет? Ведь ощущение было таким, что он не понял, в какую страну вернулся, что эпоха одного слова правды, которое весь мир перетянет, невозвратно прошла, что в России «правда» стала профессией, и не ему соревноваться с «профи», что здесь уже никто никого не слушает и что вообще сильна опасность стать героем фарса и «выговориться… в балаболку», которую сам Солженицын ощутил, едва прибыл на Запад в 1974 году (см. об этом в «Зернышке»).
Но, слава Богу, помогло наше непобедимое российское хамство: Солженицына не «переогромили», а просто заткнули рот, ибо для всех он приберег неприятные слова. И больше всего – для ельцинского режима. «Своих» ни во власти, ни в оппозиции А.И. не обнаружил.
Вот тут, на мой взгляд, главный урок: Вечный Критик – неисправимый индивидуалист. И именно в этом – учитель жизни и великий человек. Как и положено интеллигенту, он не транслирует групповые догмы, а высказывает собственное мнение, которое никому не пригождается и никакой группе или организации не служит идеологическим подспорьем. Ни власти, ни оппозиции. Так было в те годы, когда из Америки Солженицын призывал каждого из нас к моральному сопротивлению (помню, какое глубокое впечатление этот призыв произвел на меня лично и во многом меня сформировал); так и сегодня. А.И. показывает, что можно и нужно жить вне стаи; что только так интеллигент может сохранить собственное достоинство. Никому не поддакивать, никого не обслуживать, не соблюдать условности, участвуя в лживых государственных или общественных ритуалах. Не давать собой пользоваться. Писатель видит всех и всё, но сам невидим. Как выразился А.И. в «Зернышке», он желал «иметь преимущество наблюдать за страной, а не чтоб она наблюдала за мною через корреспондентов и фотографов…». Любопытно, кстати, звучит эта фраза сегодня, когда любая тля стремится произнести что-то шокирующее и стать объектом наблюдения.
Довольно долго, подвергая племя российских правителей и чиновников перманентной уничтожающей критике, Солженицын столь же последовательно и «инерционно» защищал русский народ. Народ, согласно исторической концепции А.И., никогда не был виноват в своей истории, в том, что его регулярно превращали в «экспериментальный лепной материал». И в последней книге можно найти ритуальную критику обвинений русского народа в испорченности (восходящую, как неверно утверждает А.И., к троцкистам и меньшевикам). Но вместе с тем впервые появились формулировки недостатков русского национального характера, слова о необходимости этот характер перестроить. По сравнению с войной, объявленной когда-то русофобам (главным из них «вермонтский обком» назначил Андрея Синявского) и до сих пор (например, в той же «России в обвале») возникающем призраке всемирного заговора против беззащитного и незлобивого русского народа («чтобы нас, русских, обезличить») – слова о народных недостатках означают несомненный прогресс. Народ-богоносец – и вдруг сам виноват в собственных бедах!..
Новация симптоматичная и явно связанная с пятилетним пребыванием на Родине. Наконец, критика охватила и ту зону, которая прежде от критики была защищена и для всех народников (каковым и является А.И.) была табуирована. Государство, теперь народ… В итоге осталось одно Отечество – «это то, что произвело всех нас. Оно – повыше, повыше всяческих преходящих конституций». Оно – и не государство, и не народ, а идеальная сущность, мозговая конструкция, аналог Царства Божьего внутри нас. Только его Вечный Критик пока и оставил.
Он считает себя писателем, вынужденно занимающимся политологией и историей, поскольку коммунисты всех поуничтожали. Я же не случайно вел речь обо всем, кроме художественных произведений, слишком «сделанных» и чересчур идеологизированных (таково и наилучшее из них – роман «В круге первом»). Солженицын потому и писателем стал, что только тут, в художественной литературе, еще можно было в хрущевские 1950-е годы заняться политологией и «социальными вопросами» — под видом романов и повестей. (В другие места не пускали. Его и сейчас стараются не пускать туда, куда можно не пускать при нынешней свободе.) И в то же время свобода политическая для А.И. – это метафора свободы творчества, ибо в центре мироздания – собственная писательская судьба. Отсюда и такая энергия в публицистике. Все закручено в круг, все друг друга питает. Так возник и так существует этот сложный феномен – писатель Солженицын, учитель жизни, Вечный Критик и Разрушитель.
Жизнь Солженицына – самое лучшее и самое бесспорное его произведение. Тут, действительно, не о чем спорить – когда человек не жалеет себя и своих близких и жертвует собой и ими ради нашей и вашей свободы (напомню, что, например, в августе 1971 года КГБ пытался убить «Паука» — Солженицына во время его поездки в Новочеркасск путем некоего укола, от которого внезапно и для самого А.И. беспричинно по всему телу пошли ожоги, волдыри… Подробнее см. парижскую «Русскую мысль», 1992, 29 мая). Праведность всегда требовала в России героизма, а подвижничество недаром однокоренное со словом подвиг.
Михаил Золотоносов
