В рамках подготовки к гастрольному сезону в Мариинском театре прошла премьера одноактных опер, данных в один вечер: «Алеко» Рахманинова и «Иоланты» Чайковского. Постановщик Мариуш Трелиньский был уже известен питерским меломанам своими постановками «Мадам Баттерфляй» и «Короля Рогера» – и особого подвоха от него не ждали. Однако на премьере впечатления и оценки публики расположились в секторе от недоумения до возмущения.
Постановку “Алеко” можно было бы смело предварить подзаголовком “Она хохотала”, поскольку Земфира постоянно хохочет – независимо от того, бьют ли ее по лицу, объясняется ли она с мужем, предается ли страсти с юным любовником или получает удар ножом в живот. “Мужья! Идите над рекой могилы свежие копать”, – говорит Старая цыганка в финале. Однако цыгане уносят лишь труп Молодого цыгана, а Земфира остается лежать на сцене.
Поскольку я был за рулем и исконно русский способ постижения смысла “режиссерского замысла” мне был противопоказан, в антракте я купил буклет – это ныне очень модная штучка среди глубокомысленных режиссеров, в которой они разъясняют простому зрителю масштаб своих откровений. Открыв, я начал читать те вдумчивости, что объясняли зрителю Мариуш Трелиньский и Петр Грущиньский – “литературный консультант и оперный драматург” режиссера: “Земфира умирает, до конца издеваясь над Алеко, который вел себя как самец и поступил не по-мужски”. Видимо, “по-мужски” – это отправить жену с молодым любовником в месячный вояж на Кипр. А вот и еще одна разгадка: “Тело Земфиры лежит, не замечаемое никем, как падаль”. Здорово – но при чем здесь опера Рахманинова?
Впрочем, и к опере “Иоланта” следующая постановка имела очень опосредованное отношение. Действие начинается с видеопроекции в стиле телепередачи “В мире животных”: во время исполнения интродукции по марлевому занавесу резво носится в разные стороны какая-то антилопа гну. Затем ее, похоже, убивает охотник – и марлю поднимают. (Позже тушку антилопы с перерезанным горлом ни к селу, ни к городу опустят на веревке из-под потолка на сцену.) “Красивый сад с роскошной растительностью. Павильон в готическом вкусе… Иоланта собирает плоды, ощупью ища их на деревьях”, – написал Модест Чайковский в либретто; то же – и у его брата в музыке. Ан нет, не угадали! – “В пустой, убогой комнате – одинокая Иоланта”, пишет Трелиньский в своем синопсисе, и мы видим на сцене некий куб без трех стенок.
Дальше впечатление дурдома усиливается. Со словами “Вот тебе лютики, вот васильки” подруги Иоланты, наряженные сестрами милосердия, устраивают нечто вроде эротических упражнений у ложа дочери короля (Иоланта все время валяется в кровати строго по центру куба). Альмерик, оруженосец короля, обряжен в совершенно дурацкий костюмчик и выглядит точь-в-точь как гнусный бюрократ с карикатуры журнала “Крокодил” (напомню, согласно композитору и либреттисту, действие происходит в горах южной Франции в XV веке). Роберт и Водемон почему-то появляются в спортивных костюмах и с лыжами; Знаменитое ариозо “Кто сможет сравниться с Матильдой моей” Роберт исполняет, ежесекундно прикладываясь к карманной фляге. “В ней все опьяняет и жжет как вино!” – заканчивает он и поспешно уносится за угол – а вскоре появляется снова, застегивая штаны и вытирая об них руки…
Подобными помойками с сетчатым забором – так оформлена сцена в “Алеко”, оснащены все мельчайшие оперные театры Германии, где в таких интерьерах режиссеры-“модернисты” ставят всё – от мюзикла “Чикаго” до “Онегина”. Вращающийся куб отсылает нас к постановке “Макбета” в Ла Скала Грэмом Виком, а его обжитое пространство – к “Риголетто” Дэвида Паунтни. Ручные фонари в руках персонажей “Иоланты”, черно-белое оформление сцены и фьюжн психбольницы со станцией скорой помощи, кажется, прямиком пришли в Мариинский театр со сцены Амстердамской оперы из “Иоланты” 2004 года режиссера Иво ванн Хове. Просто раньше мы резко критиковали такие режиссерские откровения, а теперь сами начали лепить одноразовые постановки. Впрочем, продукция эта сделана “в доле” с фестивалем в Баден-Бадене – отсюда и Трелиньский, и типично германская похабщина на сцене.
Кстати, о музыке: “не нравится постановка – закрой глаза и слушай”, часто шутят операманы, основываясь на горьком опыте. И тут мы подошли к самой печальной странице повествования: дирижер Павел Смелков в “Алеко”, казалось, просто спал – настолько размазаны были все темпы; оркестр играл, как ансамбль на танцах в парке культуры и отдыха. Женская часть хора звучала, как встреченные Остапом Бендером во 2-м доме Старсобеса седенькие старушки в платьях из наидешевейшего туальденора мышиного цвета, которые что-то пели, напряженно вытянув сухие шеи. Мужская же группа пела, как хор МВД на второй день после недельной рыбалки. А если бы вы действительно закрыли глаза, то решили, что Сергей Семишкур (Молодой цыган) весь спектакль болтался в петле на виселице, пытаясь при этом выкрикивать рубленые стихотворные строфы Маяковского. У исполнительницы партии Земфиры Вероники Джиоевой из всего диапазона были хорошо слышны всего несколько нот. Как только г-жа Джиоева начинала петь, мне хотелось воскликнуть вслед за Алеко: “Молчи! Мне пенье надоело, я диких песен не люблю”.
На уровне столичного театра выступили только Сергей Алексашкин (Старый цыган) и Эдем Умеров в роли Алеко. Под стать им был и Александр Гергалов (Эбн-Хакиа в “Иоланте”), хотя в этой опере можно было наблюдать чудовищный miscasting, то есть явные ошибки в назначении солистов на роли: по-хорошему обладатель яркого лирического баритона Гергалов, несомненно, должен бы был петь Роберта, а исполнявшему эту партию Владиславу Сулимскому надо занять почетное место солиста хора: для его тембра голоса это – потолок. Певший Водемона г-н Скороходов – очень выразительный характерный тенор, которому не стоит выходить за круг таких ролей, как гудошник Ерошка и стрелец Кузька. В утешение меломанам басу Михаилу Киту удалось создать могучий и скульптурный образ исполненного благородства Короля Рене.
Занятая в заглавной роли Ирина Матаева сценически была довольно убедительна – однако ее голос, прекрасно подходящий для опер Моцарта и композиторов эпохи барокко, для Иоланты откровенно маловат. Более того, слишком “крепкими” партиями она так расшатала свой вокальный аппарат, что надтреснутые и визгливые ноты в верхнем участке диапазона звучат душераздирающе, а пока еще звучащий на центре голос вот-вот истает.
Единственный раз режиссер вспоминает в своем пояснительном буклете о Чайковском, который – согласно Трелиньскому – “совершил странное самоубийство: стакан воды с бациллами холеры решил вопрос”. Среди выходившей после премьеры из театра публики то тут, то там можно было услышать вздохи смутного сожаления о том, что “вопрос” с постановщиком “Алеко” и “Иоланты” не был решен подобным образом.
