Неизвестно в связи с кризисом или почему другому, но наши кинематографисты с фамилиями взялись за фантастику. Федор Бондарчук снял «Обитаемый остров» по Стругацким, а Егор Кончаловский взялся за роман Василия Головачева – по его мотивам снимают фантастический боевик «Смерш-XXI». Впрочем, некоторые отличия есть, Кончаловский выступает тут не как режиссер.
– Почему вы сами не стали снимать?
– Мне предложили снять фильм в качестве режиссера-постановщика. Но я не люблю компьютерную графику. Я люблю именно кино, а уж если анимация, то я предпочитаю делать ее в чистом виде. Поэтому я решил стать одним из исполнительных продюсеров, взяв на себя творческую часть.
– Вы выбрали в качестве режиссера Константина Максимова, у которого совсем не было кинематографического опыта, он снимал только рекламу.
– Это как раз было плюсом. Реклама – это высокотехнологичная отрасль: эффекты и все то, что с некоторым опозданием приходит в кино, уже несколько лет существует в рекламе. Проза Головачева своеобразна, поэтому и постановка должна быть тоже своеобразной.
Еще один важный момент заключается в личности Василия Головачева, который не только автор книги и сценария, но еще и продюсер картины. Он – человек радикальный, жесткий в отстаивании своей позиции. А люди, работавшие в рекламе, умеют находить компромиссы, потому что в рекламе без компромиссов невозможно. Человек тридцать от рекламного агентства сидят на площадке и твердят: “Нужно, чтобы чашечку с кофе подносили именно так, а не иначе”. Так вот рекламщики умеют с легкостью выходить из тяжелых ситуаций, находить компромиссы. Но не как флюгеры, а ловко лавировать между своими идеями и мнением других.
– И какая перед вами стоит самая сложная творческая задача?
– Перед нами стоит очень сложная задача – сделать Зло действительно злым, достоверным. Современного зрителя удивить уже ничем нельзя. Знаете, как бывает, получился неплохой фильм, но когда в финале появляется страшное зло, становится немножко смешно. Поэтому Костя Максимов серьезно работал над концепцией этого Зла.
– И какое оно, это Зло?
– Его видение Зла не похоже на все то зло, которое мы уже видели в наших и западных фильмах. Но одно дело – придумать, другое – воплотить эти идеи в визуальные образы.
– Фильм собирается конкурировать с лучшими образцами подобного жанра?
– Об этом говорить сложно, потому что конкурентоспособность фильма измеряется совершенно разными параметрами. Выходило немало хороших картин, которые проваливались в прокате. Фильм Филиппа Янковского “Каменная башка” очень скромно выступил в прокате. А фильм хороший, на мой взгляд. Или хороший фильм Валерия Тодоровского “Тиски”, в прокате прошедший не очень удачно.
Если же подходить к вопросу с точки зрения индустрии, то здесь важно то, каким образом этот фильм будут продвигать. В этом смысле должна быть заметна деятельность продюсера. У нас постоянно говорят о конфликте между двумя важными единицами – режиссером и продюсером. То есть они, как два полюса, как плюс и минус. А на самом деле они должны существовать, как братья-близнецы, они должны, условно говоря, спать вместе. “Смерш-XXI” – это продюсерский коммерческий фильм, и в работе с такой картиной необходимо понимать, как она делается и как ее продавать.
– Продать можно любую картину или только сделанную правильно?
– Если говорить абстрактно, то раскрутить можно любую картину. Существуют специальные технологии для успешного показа даже самых плохих картин. Например, был фильм “Скорость” – неплохой экшен, и был фильм “Скорость-2” – плохой экшен. Так вот плохой экшен выпустили сразу на 20 тысячах копий, и сарафанное радио не успело разойтись, все уже посмотрели фильм и сказали: “Ой, нас обманули”. Но зритель у фильма был.
У нас о таких технологиях нельзя говорить, потому что в СНГ на 250 млн человек приходится примерно 1800 залов, в Америке на 300 млн – 36 000 залов, то есть в 20 раз больше. В нашей стране снимается много коммерческого кино, а к таким картинам нужен соответствующий подход. И главным является вопрос – как их продавать.
– Попутно с фантастикой вы работаете над проектом “Москва, любовь моя”, где вы всё – режиссер, творческий руководитель, креативный продюсер. Зачем столько?
– “Москва” случилась из-за фильма “Париж, любовь моя”. В свое время мне предложили участвовать в съемках парижской истории…
– А вы как – хорошо знаете Париж?
– Концепция “Парижа…” такова, что можно снять пятиминутку об этом городе, даже если никогда его не видел. К примеру, я в студенческие годы оказался случайно, проездом в Антверпене, и в нем я провел одну ночь на вокзале, выйдя в город лишь затем, чтобы купить сыр и печенья. В зале ожидания я познакомился со шведом, которого обокрали, и который два дня жил на вокзале в ожидании, когда шведское посольство подготовит ему новые документы. Помимо всего прочего, пока он спал, у него украли ботинки. Мы с ним разговорились, и он мне рассказал, что ему срочно надо лететь в Лос-Анджелес, где его должны судить. “За что?” – спросил я его. “Я изнасиловал своего адвоката”, – сказал он мне. А потом добавил: “Хороший мужик”… Так что про Антверпен я могу снять короткометражку.
А в Париже я жил, и сестра моя там живет, и мачеха старинная. И даже агент у меня там есть.
– Но вы же в проекте про Париж не участвовали.
– Не срослось, слишком, на взгляд продюсеров проектов, неполиткорректную историю про араба я придумал – у них тогда национальная проблема в очередной раз обострилась. И тогда я подумал: “А почему бы не сделать такой же фильм про Москву?”
– А про Петербург?
– Нет, в Питере я себя чувствую как-то чересчур расслабленно. Мне кажется, города должны организовываться естественным образом. Как только город начинают строить, исходя из политических, стратегических соображений, люди, его закладывающие, утрачивают чувство пространства. Их не волнует, что, возможно, это не самое лучшее место именно для этого города. Поэтому Питер такой – сколько его ни латай, ни реставрируй, он все равно плывет. И ты вместе с ним.
– “Париж, любовь моя” – это киноальманах короткометражек, снятых двумя десятками режиссеров. У вас будет по-другому?
– У нас та же концепция, абсолютно примитивная.
– Сложнее не придумать?
– Это не значит, что примитивным будет фильм или что его легко снять. Напротив, он очень сложный – 20 режиссеров, 20 операторов, 20 композиторов и все со своей манерой съемок, видением, темпоритмом. Я думал, что поседею на этом проекте.
– Опять будет “ура-патриотизм” в духе газмановской песни про Москву?
– Что приятно, совершенно не получается “гимн о Москве”. Но одно из условий проекта – послевкусие от этой картины должно быть позитивным, несмотря на то что в ней есть истории про киллера, про умирающего в одиночестве человека, или, скажем, история про работницу метрополитена, которая почти никогда не видит дневного света.
– А вы сами любите Москву?
– Безусловно, я очень люблю Москву. И все же нельзя не признать: Москва – нездоровый город. Она заряжена негативом. Конечно, когда ты – молодой, когда каждую ночь можешь ходить в ночной клуб, ложиться в 5 утра, а в 9 уже вставать, то город – это то место, где хочется быть. Сейчас на меня город давит. У меня достаточно большая квартира, и все же в городе я все время ощущаю тесноту. Но опять же – это все очень индивидуально. Например, моя жена не любит спать в большой комнате. А я могу спать хоть на футбольном поле.
– Вы чувствуете себя защищенным?
– Как сказать… Как большинство моих ровесников, достигших определенного социального статуса, финансового благополучия, чувствую себя вполне защищенным, как будто. Но в то же время ты понимаешь, что жизнь – особенно у нас – такая штука, что никогда не знаешь, что с тобой будет завтра. Если ты готов к худшему, легче держать удар. Это как в армии, в которой бывало всякое. И попав в которую я, 18-летний юноша из очень благополучной семьи, долго не мог понять: “за что-о-о! за какие такие грехи меня сюда отправили?!” Надо отдать мне должное, ни разу не было такого, чтобы я не сопротивлялся. И однажды мне это чуть не стоило жизни – били меня человек 12, били долго, сильно, и я уже стал прощаться с жизнью. К счастью, на помощь подоспел мой товарищ с компанией сослуживцев.
Признаюсь, я параноик – у меня много страхов. Правда, я их люблю. Знаете, такая отрадка, когда можно воскликнуть: “ой, как страшно” и забиться в угол или накрыться одеялом.
– Чего вы боитесь?
– Боюсь начинать работу, боюсь ее заканчивать – вдруг не получится. Опасаюсь глобальных неожиданностей, возможности упустить ситуацию из-под контроля. Я даже первую картину снял исключительно из-за чувства страха.
– В смысле?
– Когда мне предложили снять художественный фильм, я согласился только потому, что если бы отказался, то все подумали бы – испугался, что не соответствует фамилии…
– А вы как? Соответствуете?
– Сын Кобзона как-то классно подметил: “Это не природа на детях гениев отдыхает, это дети гениев отдыхают”. В отношении меня это правда. И что теперь? Я пытаюсь занять свою, а не отцовскую нишу. А то, что в кинематографе, так это естественно – трудно этого пути избежать, с рождения находясь в киносреде и постоянно слушая бесконечные разговоры о кино.
– Вы знакомы с нашей провинцией?
– Я не могу сказать, что хорошо ее знаю. Но за последние 10 лет я поездил по стране. Красноярск для меня почти родной город, потому что там родился Суриков и там остался его дом. Это мой прапрадед, половина корней семьи Михалковых из Сибири, из Красноярска. В Красноярске меня поражает широта мышления. Они говорят про Иркутск – “наши соседи”, хотя города разделяют тысячи километров. И, конечно, поражает масштаб природы, ее мощь.
Рыбинск в Ярославской области тоже связан с нашей семьей, потому что там было и сейчас есть имение Михалковское. Сейчас оно, к сожалению, сильно запущено, поскольку его сложно поддерживать в нормальном состоянии. В нем располагается детский дом.
Очень люблю Нижний Новгород. Помню, как прошелся по этому городу, разглядывая купеческие дома. Красиво. Потрясающее впечатление на меня производит Валдай. Я выбирал там натуру для “Охоты на пиранью”. Но вместо этого фильма снял там “Побег”. Это одно из моих любимых мест в России – ровно между Москвой и Питером.
И вообще сейчас больше люблю жизнь за городом – там мне приятно осознавать, что хаос начинается не за дверью моей квартиры, а гораздо дальше. У меня есть хобби – я строю. То офис новый обустраиваю, то квартиру ремонтирую. Мне нравится, когда на участке копошатся строители, растут стены. Я вот за это лето построил еще один дом, рядом с первым.
– Неплохое вложение денег.
– Конечно. Все-таки дом – это то, что остается.
