На территории Российского государственного педагогического университета им. А.И.Герцена открыли памятник поэту Николаю Гумилеву работы скульптора Алексея Архипова.
Дата открытия памятника -15 апреля – неслучайна: Гумилев родился в Кронштадте 3 (15) апреля 1886 года. Неслучайна и идея. Во-первых, еще 23 октября 2001 года появилось распоряжение администрации города № 1050-ра «Об установке в г. Кронштадте памятника-бюста Н.С.Гумилеву». Планировалось в 2002 г. провести открытый конкурс, а в 2006 году, к 120-летию со дня рождения, поставить памятник по адресу: Якорная ул., д. 2а. Однако конкурс проведен не был. Во-вторых, у Архипова давно была идея сделать для Царского Села парный памятник: стоящий Гумилев и сидящая Ахматова. Но и это не осуществилось.
Ректор РГПУ им. Герцена Сергей Богданов стал известен своей тягой к установке скульптур еще в бытность деканом филологического факультета Санкт-Петербургского университета. Во дворе филфака (Университетская наб., 9) возник целый «Парк современной скульптуры» – выставочный зал под открытым небом – с большим количеством очень интересных в пластическом отношении работ (самым первым объектом стала статуя А.А.Блока работы Евгения Ротанова, открытая 29 мая 2002 года). Поэтому нет ничего удивительного в том, что памятник Гумилеву оказался на новой подведомственной Богданову территории.
Однако небольшой двор филологического факультета и гигантская территория РГПУ – пространства принципиально различные по своим свойствам. И это обстоятельство выявило самую главную проблему этого памятника – его несоразмерность тому пространственному контексту, в который он введен. Высота фигуры – 80 см, общая высота объекта – 235 см. Памятник слишком мал, он задавлен и деревьями в сквере, рядом с которыми установлен, и высокими стенами учебных корпусов. Во дворе филфака университета, в «Парке современной скульптуры», он был бы уместен, здесь же он потерялся. Это не памятник, это, скорее, его макет.
Иными словами, место установки выбрано крайне неудачное, объект не собирает пространство, становясь доминантой, а тонет в нем, тонет в пустоте. Я уж не говорю о фоне: стене с отвалившейся штукатуркой и обнажившейся кирпичной кладкой, ржавым кровельным железом и желтыми газовыми трубами, протянутыми по наружной стене.
Впрочем, учитывая трагический конец расстрелянного поэта и его знаменитое предсказание (« И умру я не на постели, / При нотариусе и враче, / А в какой-нибудь дикой щели, / Утонувшей в густом плюще…», 1918) я бы прижал памятник к этой жуткой стенке, загнал в угол, в «щель», и это было бы и концептуально, и одновременно позволило бы оправдать размер фигуры.
Поэт, превращенный в ничтожную песчинку и гибнущий во время социальной катастрофы, не нуждающейся в поэзии; поэт – жертва сфабрикованного чекистами «таганцевского заговора», несуществующей террористической организации – это помимо всего прочего и крайне современно. Тем более, что и сам поэт такой свой конец всегда предчувствовал: «Все товарищи его заснули, / только он один еще не спит: / все он занят отливаньем пули, / что меня с землею разлучит» («Рабочий», 1916).
Однако памятник Гумилеву полностью лишен концептов трагизма, скульптор ушел от этого кульминационного момента в жизни Гумилева в некую внеконцептуальную абстракцию, и это первая странность. Поскольку для писателя, для поэта «пятый акт жизни», венчающий биографию – всегда момент важнейший. Особенно для Гумилева.
Вторая странность – то, что очень условно можно назвать постаментом, замысловатая, пластически многословная лестницеподобная конструкция, включающая в качестве опор фигуры самого поэта (в цилиндре – с парижской фотографии М.Волошина 1906 года), и Анны Андреевны со скрещенными на груди руками, какую-то африканскую маску и еще нечто, не определяемое словами, может быть, крокодилью кожу… Слава богу, сфинксов и «акулью уху», как Гумилев назвал Красное море, скульптор изображать не стал.
В сумме все это составило визуальный постмодернистский то ли ребус, то ли коллаж, который противоречит главной идее акмеизма – ясности образов, избавлению поэтической лексики от «туманностей» и намеков символизма, установка на точное предметное значение слова (см.: Тименчик Р.Д. Гумилев // Русские писатели. 1800 – 1917: Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 54 – 55). Однако первая же ассоциация, рождаемая памятником Гумилеву, – нагромождение и избыточность, которая к тому же резко контрастирует с пластической замкнутостью и лаконизмом фигуры, лишенной даже каких-либо психологических жестов. «Постамент» вторая странность работы Алексея Архипова.
Ну, а третья странность – церемония открытия, больше напоминавшая утренник в детском саду. Почему-то все ограничилось вокалом, включившим православные песнопения, словно это не открытие памятника, а панихида в церкви, и Гумилев – не поэт, а композитор. Чтение стихов – самое естественное при открытии памятника поэту – организаторы действа в него не включили, хотя естественно было бы услышать «Молитву мастеров» или гениальный «Заблудившийся трамвай». Но голос самого Гумилева так и не прозвучал.
Михаил Золотоносов
Уважаемые люди. Слева направо: с букетом в красной обертке – скульптор Алексей Архипов, Николай Буров, народный артист, советник врио губернатора , Сергей Богданов, ректор РГПУ им. А.И.Герцена, Нина Попова, директор Музея А.А.Ахматовой, представитель интересов вдовы, Елена Кальницкая, директор ГМЗ “Петергоф”.
