Ирина Шалина: «Если этот проект, не дай Бог, осуществится, мы будем иметь абсолютно новодельный Михайловский дворец».
21 мая должно состояться следующее заседание суда по иску хранителя отдела древнерусского искусства Русского музея Надежды Пивоваровой, ведущего научного сотрудника того же отдела Ирины Шалиной и журналиста Михаила Золотоносова, требующих признать незаконным согласование КГИОПом проекта реконструкции музея и утвержденного предмета охраны.
Главная претензия истцов – разрушающее действие согласованного проекта, по их мнению, наносящего непоправимый ущерб целостности и подлинности Михайловского дворца и в значительной мере превращающего его в новодел. В частности, истцы не согласны с произвольным, по сути самоуправным, определением предмета охраны – составленным и утвержденным так, чтобы дать возможность раскурочить и переиначить именно те части архитектурного памятника, которые намечены для разрушения и переделки подготовленным планом реконструкции.
Не менее опасным, по мнению истцов, является и то, что за скобками согласованного проекта осталась судьба фондохранилищ, бронекладовых и реставрационных мастерских и если план будет реализован, это нанесет непоправимый ущерб уникальной коллекции произведений искусства, хранящейся в Русском музее.
«Город 812» попросил одного из авторов иска – Ирину Шалину, ведущего научного сотрудника отдела древнерусского искусства ГРМ, – дать оценку тем угрозам, которые несёт с собой, по её мнению, согласованный охранным ведомством проект реконструкции Русского музея, а также прокомментировать те возражения, которые были сделаны в ходе судебных слушаний в адрес истцов со стороны КГИОП и администрации Русского музея.
Искусствовед Ирина Шалина. Фото А. Соповой
– Прежде всего, напомню, что Русский музей занимает бывшие дворцовые помещения, в XIX веке предназначавшиеся для жилых целей и проведения светских приёмов, одним словом, для нужд их хозяев – великокняжеской семьи.
Когда в 1895 году было решено передать это здание музею, то по высочайшему повелению был привлечён тогда ещё очень молодой (ему было всего 30 лет!) архитектор Василий Свиньин. Перед ним была поставлена очень сложная задача, до того времени никем не осуществлявшаяся, – переделки жилого здания в музей, с которой он блестяще справился. В результате его работы была создана одна из лучших в мире моделей музейных экспозиций и фондовых помещений, сохраняющая своё значение и поныне, которую мы обязаны сохранить. Ни один музей мира не может сравниться с идеальной анфиладной экспозицией двух этажей Русского музея.
С этой целью Свиньин закрыл все двери, которые вели из парадных во внутренние залы, сделал новые проемы для создания сплошных анфилад, снял во всех залах роскошные печи и камины С.С. Пименова, убрал драгоценную мебель, фарфор, зеркала, даже «слепые» декоративные двери – для освобождения на стенах максимальной экспозиционной площади. Все экспозиционные залы оказались в итоге световыми, их окна выходят на внешние пространства, а все фондово-служебные помещения остались скрытыми за стенами анфилад и сосредоточенными вокруг служебных дворов. Туда и по проекту Карло Росси, в основном, выходили служебные помещения: кухни, сервизные, ванные комнаты и т.д. Конечно, эти дворы не отличаются роскошью и имеют скромное архитектурное убранство, но зато как они были задуманы Росси, так по сей день и сохраняются. Сохранил их в исходном виде и Свиньин, сосредоточив вокруг них все служебно-фондовые помещения. Таким образом работники музея остаются практически незаметными для посетителей.
Специально отмечу, что именно этот – реконструированный Свиньиным – вариант здания музея и находится под охраной. Постановлением правительства РФ от 10.07.2001 № 527 (ред. от 13.10.2008) «О перечне объектов исторического и культурного наследия федерального (общероссийского) значения, находящихся в г. Санкт-Петербурге», принято полное наименование Объекта: «Дворец Великого князя Михаила Павловича (Русский музей Императора Александра III: корпус главный Русского музея, 1819–1825 гг., арх. Росси К.И., ск. Пименов С.С., ск. Демут-Малиновский В.И., 1895–1897 гг., арх Свиньин В.Ф.».
Таким образом, в 1960 году был принят на охрану не просто Объект «Михайловский дворец», но и Русский музей Императора Александра III, включающий в себя как архитектурные особенности, созданные Росси в 1819–25 гг., так и коренную переделку этих особенностей, произведённую Свиньиным в 1895–97 гг.
Однако, намеченная реконструкция двух дворов – Сервизного и Церковного – затрагивает практически все служебно-фондовые помещения, а частично и экспозиционные залы. И что в итоге? Фактическое уничтожение того, что сделал В. Свиньин и что позволило Михайловскому дворцу стать Русским музеем. Ни авторы проекта, ни КГИОП не столько проигнорировали эту внутреннюю планировку музея – сколько, полагаю, просто ее не поняли в силу своего непростительного невежества.
– Что конкретно проектировщики сделали не так?
– Всё, начиная с первых своих шагов. С чего они должны были бы начать, если бы действительно думали о пользе для музея, а не о том, чтобы освоить 20 миллионов долларов? Они должны были думать, в первую очередь, о том, чтобы создать новые, современные, лучшие, чем те, которые мы сейчас имеем, фондохранилища и реставрационные мастерские. Они также должны были бы подумать о том, как не потревожить научную библиотеку, которая с 1915 года находится в трёх мемориальных залах, также расположенных вокруг двора, и которая насчитывает почти 200 000 томов. Это уникальная библиотека по русскому искусству, одна из лучших в мире! Причем в ней сохраняется дворцовая мебель последних владельцев дворца – графов Мекленбургских, оставивших для музея около 400 единиц мебели. Роскошные старинные библиотечные шкафы, которые стоят на своем родном месте, разборке не подлежат. Если освобождать от них помещение, их просто придётся сломать и выбросить. Но В.А. Гусев, мне кажется, об этом вообще не думал, если принимая такие решения, допустил появление на месте библиотеки туалетов…
Вообще, если анализировать проект, возникает ощущение, что дирекция Русского музея, с которой он был согласован, просто забыла о том, что в нём есть фонды – икон, живописи, что есть библиотека, что есть две особые бронекладовые – хранилища, где находятся произведения искусства из драгоценных металлов. И всё это исчисляется тысячами экспонатов! Например, – около 6 тысяч икон и 12 тысяч предметов древнерусского прикладного искусства, две бронекладовые, насчитывающие около 8 тысяч экспонатов.
Я уже не говорю о том, что как только Михайловский дворец будет реконструирован и приспособлен к современным нуждам, к нему будут предъявлены новые требования по пожарной безопасности. А это значит, что на фасадах дворца появятся уродующие его пожарные лестницы.
Наконец, реконструкция музея – это закрытие на долгие годы половины экспозиционных залов Михайловского дворца: полное «очищение» помещений и выселение всех экспонатов и сотрудников, обитающих вокруг Сервизного двора…
– Но ваш иск был вызван всё же не тем, что город на несколько лет лишается доступа к половине экспозиции Русского музея?
– Наш иск стал своего рода кульминацией накопившегося среди подавляющего большинства сотрудников музея неприятия тех планов по реконструкции, которые дирекция Русского музея продавливала на протяжении нескольких лет.
Первое, что бросается в глаза, когда смотришь на этот проект, это его, с одной стороны, абсолютная непродуманность, а с другой стороны, как будто намеренно созданная сложность и «замысловатость». Предусмотрено создание огромного количества переходов, дверей, которые открываются в залы. Всё это уничтожает предыдущие помещения и не создаёт ничего нового. Большая часть залов, которые когда-то были фондами, просто превращаются в проходные помещения: например, чтобы инвалид выехал из лифта на экспозицию первого и второго этажей, причём почему-то ни в одну сторону, а сразу в оба направления.
– Но цель, вроде бы, благая – сделать экспозицию доступной для людей с ограниченными возможностями…
– Цель благая, но достичь ее можно самыми скромными средствами, не нарушая ни исторической инфраструктуры музея, ни архитектуры Михайловского дворца (о чём я подробнее скажу чуть далее).
– Так что конкретно послужило причиной столь бурного протеста, переросшего в судебный иск?
– На протяжении нескольких лет мы пытались убедить дирекцию в недопустимости задуманной реконструкции. Последней каплей, которая побудила нас осенью обратиться в суд, стало заявление Владимира Гусева о том, что мы должны чуть ли не в двухмесячный срок перевезти все наши экспонаты из фондов – в новые помещения. Причём эти новые помещения были предусмотрены далеко не для всех фондов. Администрация, похоже, просто забыла, что есть, например, бронекладовая фонда икон – режимное помещение, требующее, согласно инструкции, совершенного особой организации. Мы не можем перевезти экспонаты из бронекладовой «абы куда». Сейчас она занимает идеальное положение – выходит во внутренний «необитаемый» двор, поэтому достаточно наших решёток на окнах, что очень хорошо для экспонатов, поскольку по инструкции для икон необходим рассеянный дневной свет. Между тем, те помещения, куда нас хотят переселить – абсолютно неприемлемы для такого хранилища и перевозить туда уникальные экспонаты – подвергать их бессмысленному риску. Кроме того, там требовался ремонт, создание оборудования, сигнализации, вентиляции, подведение воды, закрытия окон и т.д. Между прочим, охранных россиевских окон! Но даже если КГИОП в итоге согласует эти планы, на это уйдёт, минимум, 5-6 месяцев. Как же можно было планировать изначально переезд «за два месяца»?..
– Неужели проект не предусмотрел необходимость создания на время реконструкции новых хранилищ, адекватных всем нормам?
– Проектной документацией вообще не предусмотрено перемещение музейных экспонатов! Она предусматривает только реконструкцию двора и окружающих его внутренних помещений.
– Но можно ли всерьёз рассматривать такой проект, которые по сути требует заведомого нарушения закона?
– Дело в том, что КГИОП, как заявил его представитель на суде, не рассматривает причины появления нового проекта и все сопутствующие обстоятельства. Когда судья спросила: «Когда вы согласовывали проект, вас не интересовали цели, назначение этого проекта?» – последовал ответ: «Нет, нас не интересуют цели и назначение этого проекта. Мы смотрим только на то, чтобы он не наносил ущерб зданию». То есть если завтра во внутренних помещениях Русского музея решат сделать отделение городского морга, видимо, КГИОП тоже согласует, если это не будет «угрожать зданию».
– На ваш взгляд, такая позиция КГИОП может считаться действительно направленной на охрану исторических памятников?
– Нет, поскольку бессистемное возвращение к так называемым «решениям К. Росси» прямо противоречит действующим нормативно-правовым актам (постановлениям правительств РФ и Санкт-Петербурга), Предмету охраны, а также презумпции сохранения Объекта, установленной Законом 73-ФЗ. Таким образом, согласование проекта было недопустимо по одним только этим основаниям.
Но, конечно, по закону, КГИОП должен был рассмотреть также цели и назначение проекта реконструкции. Иначе в чём смысл согласования проектной документации по культурному объекту в комитете по охране исторических памятников?
– Ну, хорошо, а сейчас, когда чиновникам КГИОП уже всё подробно объяснили в ходе судебных слушаний, почему они не отзовут назад своё согласование?
– Упорно считают, что всё, что они сделали, они сделали правильно.
Разумеется, главная ответственность за сложившуюся ситуацию лежит, на мой взгляд, на непродуманных решениях Минкульта РФ и на директоре музея, который не озаботился тем, чтобы запросить необходимые средства для строительства новых фондохранилищ, качественной организации перевозки фондов в эти новые хранилища, ремонта помещений в филиалах Русского музея, куда будут перевозиться эти фонды и т.д.
Вообще, любая перевозка экспонатов – это риск. Мы подвергаем риску бесценные объекты культуры, уникальные экспонаты, которым многие сотни лет. И такой риск оправдан только в том случае, если эти экспонаты переезжают из плохого помещения – в лучшее. Или если экспонат, занимающий временное хранилище, переезжает в постоянный фонд. Но подавляющее большинство фондов, которые находятся вокруг дворов, должны – согласно проекту – переехать во временные помещения!
Хочу особо отметить: несмотря на то, что, согласно приказу директора, мы должны были чуть ли не за два месяца собраться и переехать, почти никто из хранителей этого не сделал. Переехал лишь фонд мебели, причем сделал это в разгар зимних морозов и – во временное помещение театра Михайловского замка, на первый этаж, с дверью, выходящей на улицу, – что вообще недопустимо по инструкции!
И ещё одна существенная деталь, связанная с переездом. Поначалу Министерство культуры пообещало выделить для этого 56 миллионов рублей, потом сократило до 22…, а в итоге в конце декабря приказало Русскому музею переезжать за свой счёт. И в итоге мы профинансировали этот переезд своими премиями, зарплатами и теми бонусами, которые сотрудники заработали своим трудом, но так и не получили …
– А как Гусев всё это комментирует?
– Никак. Он избегает любых интервью.
– Получается, что большинство отделов проявили что-то вроде гражданского неповиновения директору?
– Именно так. Правда, надо сказать, что мы проявляем это неповиновение ещё и потому, что все те помещения, которые предлагались для переезда, не соответствовали требованиям инструкций по хранению.
– Но ведь и мебель переехала туда, куда не должна была переезжать?
– Да, увы… Вообще, когда летом нам объявили о переезде, в музее поднялось почти восстание. Мы передали В.А. Гусеву письмо за подписью 96 человек. Для музейной среды это – невероятное количество людей, которые решились подписать письмо довольно резкого содержания.
– И как Гусев на него отреагировал?
– Никак. Созвал пресс-конференцию для журналистов, где в течение долгого времени рассказывал, как в музее всё хорошо. Как на его веку открылось пять филиалов, как замечательно реконструировали Летний Сад, Михайловский замок (на самом деле с диким количеством нарушений). Но он не сказал о тех сложностях, которые возникают при переезде. Так и не пояснил, почему, если стройка должна была официально начаться 1 ноября 2018 года, В.А. Гусев заявил о планомерном переезде фондов лишь в конце июля – начале августа? Почему до этого момента не были ни определены новые помещения, ни установлен график переезда, ни собраны все отделы, ни выслушаны пожелания хранителей?
– И почему же? Всё-таки сложно предположить, что Гусев – просто спонтанный и некомпетентный руководитель, который вообще не способен планировать свои действия хотя бы на шаг вперёд…
– Я думаю, дело в том, что только к лету были собраны все необходимые документы и министерство выделило реальные деньги.
– Но почему в итоге возникла такая срочность с переездом?
– Потому что всё время проговаривается как некая «фетиш-страшилка» фраза о том, что, если мы не уложимся в срок, Всемирный банк не даст 2,5 миллиона долларов. «Если к 1 ноября мы не переедем, Всемирный банк денег не даст!» Потом: «Если к 1 декабря мы не переедем, Всемирный банк денег не даст!» 4 декабря был собран – по-моему, первый раз за 12 лет – учёный совет Русского музея, где Гусев опять говорил, что мы обязаны, кровь из носа, переехать к 1 февраля: «Иначе Всемирный банк денег не даст!» Наконец, последний срок был 1 апреля. К этому времени никто не переехал, и Всемирный банк заявил, что денег не даст. Но, видимо, временно. Потому что, несмотря на официальное заявление, что реконструкция накрылась медным тазом, как нам стало известно, проект был тайно направлен в ИКОМОС (Международный совет по сохранению памятников и достопримечательных мест – International Councilon Monuments and Sites) на экспертизу. Значит, зачем-то она нужна и отказ от реконструкции – просто временный манёвр.
– Но ведь Министерство культуры, вроде, выделило на проект 17,5 миллионов долларов, то есть как раз ту сумму, которая предусмотрена сметой проекта выигравшей тендер кампанией? Тогда почему проект «накрылся медным тазом» из-за не полученных 2,5 миллионов долларов из Всемирного банка? Зачем нужны эти «сверхсметные» миллионы?
– Этого никто не понимает. Но факт тот, что ФИСП – Фонд инвестиционных строительных проектов – уходит из проекта якобы именно потому, что Всемирный банк не дал денег, хотя Минкульт выдал сумму, полностью покрывающую смету, предложенную самим же подрядчиком и утверждённую заказчиком – ФИСПом.
– Итак, Минкульт обратился к ФИСПу провести тендер. ФИСП провёл тендер, победило (по мнению ряда экспертов, вполне предсказуемо) АО «Ренессанс-Реставрация», которое взялось реализовать проект за 17 миллионов долларов, Минкульт выделил эту сумму, но потом оказалось, что Всемирный банк не даёт 2,5 миллиона долларов и по этой причине ФИСП отозвал свой «заказ», после чего началось новое международное согласование проекта в ИКОМОСе, чтобы, вероятно, вновь вернуться к получению каких-то международных средств?
– Да, скорее всего, так и есть.
– То есть доминируют, как можно заключить, даже не столько интересы реализации самого проекта, сколько интересы построения неких финансовых схем, которые были изначально запланированы, но сегодня – благодаря вашему иску – оказались поколеблены. И создатели этих схем пытаются их теперь реконструировать. То есть им даже не столько пандусы для инвалидов хочется построить, сколько именно провернуть задуманную финансовую «многоходовочку». Так?
– Судя по всему, так. Вообще, на мой взгляд, корни этой истории надо искать в событиях пятилетней давности, когда 12 марта 2014 года зам. министра культуры Г.У. Пирумов согласовал задание на заведомо незаконное проектирование перестройки Михайловского дворца. И это задание утвердил директор ГРМ В.А. Гусев. Через два года 15 марта 2016 года Пирумов был задержан, позже арестован, обвинение было предъявлено по ч. 4 ст. 159 УК «Мошенничество в особо крупном размере, совершенное группой лиц», а затем и осужден за хищения. Сейчас он по-прежнему находится в заключении. Но «проектный маховик» уже был запущен. Хотелось бы в этой связи добавить, что сумма в 17 миллионов тоже, скорее всего, сильно завышенная. Все наши консультации с вполне авторитетными архитекторами говорят о том, что этот предложенный проект не стоит и 5-6 миллионов долларов.
– Попробуем резюмировать всё то, что позволяет говорить о проекте реконструкции Русского музея как, по меньше мере, сомнительном. Итак, во-первых, он не учитывает интересы сохранения фондов. Во-вторых, он наносит урон архитектурному облику Михайловского дворца, для чего совершенно искусственно из-под охраны выведены некоторые части здания. В-третьих, он вообще мотивирован не столько, т.с., содержательно, сколько чисто финансово. Но остаётся главное: доступность Русского музея для людей с ограниченными возможностями, ради которых, вроде бы, вся история с реконструкцией Русского музея и была затеяна…
– Инициаторы называют три основные причины нужды в реконструкции: необходимость в лектории (который планируют создать в крытом дворике), расширение экспозиционных площадей и, наконец, доступность для инвалидов. Но все эти аргументы – ложные.
Во-первых, у ГРМ уже есть несколько современных оборудованных лекториев, создавать ещё один, к тому же микроскопический – бессмысленно.
Во-вторых, 8 залов (из всех 36 в Михайловском дворце) нынешней экспозиции (22, 31, 33, 35 – на первом этаже, 8, 10, 12, 16 – лучшие залы второго этажа), согласно проекту, «дырявятся» где попало – притом именно там, где сегодня висят картины, а новые помещения для размещения экспонатов не пригодны, ибо это будут проходы, туалеты, офисы и прочие «подсобки».
В-третьих, что касается инвалидов. Начнём с цифр. За последние 20 лет, согласно статистике, Русский музей ежемесячно посещают в среднем 1,2 человека с ограниченными возможностями. И эта статистика была бы гораздо ниже, если бы из-за границы не приезжали целые группы инвалидов – по несколько десятков человек.
– Но, может, потому местные инвалиды и не посещают Русский музей, что он не оборудован соответствующими пандусами и лифтами?
– Во-первых, все-таки Русский музей доступен: для этого используется пандус центрального входа, который специально открывается и пропускает инвалидов сразу на первый этаж, там его встречает администратор, который тут же вызывает двух такелажников, которые – если это необходимо – поднимают посетителя на второй этаж.
Во-вторых, в музее есть два лифта для инвалидов, но беда в том, что они не работают уже много лет. Спрашивается: если дирекция музея так обеспокоена созданием доступной среды, что мешает просто починить эти лифты, не устраивая гигантскую стройку и не переворачивая вверх дном весь музей?
Наконец, в-третьих, если вести разговор о создании специального подъемника для инвалидов на второй этаж, то его можно сделать в том же Сервизном дворе, при этом не уничтожая архитектурный облик Михайловского дворца, который сегодняшним проектом попросту уродуется.
– А вы предлагали такой вариант Владимиру Гусеву?
– Думаю и так очевидно, что легче попросить 10 тысяч долларов на создание легкого лифтового сооружения, чем 20 миллионов на полную реконструкцию музея. И ради этого можно было бы пожертвовать лишь одним окном, превратив его в дверь. И, самое главное, в этом случае не надо было бы нарушать 73-й ФЗ, который гласит, что наша главная задача – сохранять объект культуры, а не решать какие-то иные задачи.
Конечно, Русскому музею необходимы ремонт и переоборудование большинства фондохранилищ, а также создание новых, потому что в старых нам очень тесно. Внутренние дворы Михайловского дворца также нуждаются – но не в перекрытии и осовременивании, а в срочном косметическом ремонте, который и нужно производить, не тратя бешеные деньги на ненужные лектории и лифты. Вместо того, чтобы думать о расширении экспозиции Михайловского дворца за счет внутренних дворов площадью в 140 кв. м., лучше не сдавать в аренду тысячи кв. м площади в принадлежащих ГРМ дворцах – Строгановском, Мраморном, Инженерном замке.
И нужно, конечно, сделать Русский музей более доступным для инвалидов. Но сделать это надо так, чтобы не разрушать фасад Михайловского дворца и не разорять фонды. А то инвалидам после такой «реконструкции» и смотреть будет нечего, кроме огромных лифтов, туалетов и новодельных запутанных коридоров.
– А что конкретно надо переоборудовать в фондах, на ваш взгляд?
– Все фонды, которые находятся вокруг служебных дворов, пребывают либо в очень хорошем современном состоянии – но таких единицы (например, фонд живописи XVIII-XIX вв.), либо в очень плачевном состоянии, как, например, фонд икон. До сих пор все наши древнейшие иконы, начиная с XII века, хранятся на деревянных стеллажах, которые были сколочены из ящиков после возвращения икон из эвакуации в 1945 году. Вместо того, чтобы выделять миллионы на реконструкцию дворов, правильнее было бы потратить их на реконструкцию помещений фондов. Но об этом администрация вообще, похоже не думает! Вместо этого иконы собираются перевозить в ещё худшие условия…
В корпусе Бенуа у нас есть временное помещение, где хранятся иконы. Практически каждый март там происходят протечки, потому что конденсат на крыше, которая была в своё время неправильно сделана, создаёт такую течь, что на иконы обрушиваются просто потоки воды. Верхняя часть стеллажей у нас постоянно закрыта полиэтиленом. И так повторяется из года в год. И нам сегодня предлагают уплотнить этот аварийный фонд, перевези туда иконы из помещений, находящихся вокруг внутренних дворов! Вот почему я глубоко убеждена, что весь этот проект реконструкции от начала и до конца – не только ненужный, но вредный и опасный.
Так в ГРМ хранятся старинные рамы
Если этот проект, не дай Бог, осуществится, мы будем иметь абсолютно новодельный Михайловский дворец. Главная «инженерная» задача «реконструкции» – создать, как в муравейнике, входы-выходы, которые не только нарушат анфиладный принцип и комфортность расположенной здесь экспозиции, но и уничтожат многие из наших экспозиционных площадей. И всё это – под флагом «возвращения к проекту Росси». Но, во-первых, это нонсенс: зачем возвращаться к проекту жилого здания и разрушать всё то, что сделал Свиньин, который как раз исходил из интересов превращения жилого дворца – в музей? Во-вторых, это ещё и незаконно, потому что предметом охраны, как я сказала, является именно тот Михайловский дворец, который был перестроен Свиньиным. А в-третьих, это никакое не возвращение к «проекту Росси», а чистая профанация – там, где у России были печки, теперь запланированы двери, там, где симметрично располагались двери – теперь планируется асимметрия, проломы исторических стен в тех местах, где у Росси никаких дверей не было и т.д.
Одним словом, проект уничтожает уникальный анфиладный замысел Свиньина и пытается доказать допустимость частичной и бессистемной демузеефикации Объекта, которую он называет «восстановлением проектных решений Росси». При этом умалчивает, что такое восстановление, во-первых, невозможно, а во-вторых, бессистемно, т. е. производится лишь в некоторых местах – там, где проектировщику хочется проломать исторические капитальные стены.
Не будем также забывать, что прямо над парадными экспозиционными залами территории музея будет ко всему прочему установлен огромный строительный кран – со всеми вытекающими из этого издержками и рисками.
Ещё один аспект – изменение внутреннего климата музея, которое случится неизбежно, если внутренние дворы будут перекрыты стеклянными колпаками, нарушающими естественную вентиляцию. Ни одна из проведённых экспертиз этот вопрос даже не рассмотрела. Какие будут температура и влажность? Сегодня климат в музее очень стабильный, и даже временное отключение отопления не приводит к его заметному изменению, Но если этот климат искусственно нарушить, то возникнет ещё одна угроза для сохранности экспонатов – многие из них почти неизбежно «заболеют» из-за того, что попадут в другие условия. Это было бы настоящей катастрофой для самых ценных и древних сокровищ: раскрытая от поздних записей и олифы икона на дереве наиболее чутка даже к минимальным колебаниям температуры и влажности.
И всё это, повторяю, – только ради того, чтобы реализовать некую мутную многомиллионную финансовую схему.
По моему глубокому убеждению, проект реконструкции Русского музея должен быть решительно похоронен, а вопрос создания для инвалидов более доступной среды необходимо решать, исходя из интересов, во-первых, Русского музея, а во-вторых, самих инвалидов, а не присосавшихся к бюджетным кормушкам чиновников.
– 30 апреля состоялось выездное заседание Куйбышевского суда во главе с судьей Ириной Воробьевой на место предлагаемой реконструкции – в Михайловский дворец. Вам удалось предоставить суду необходимую информацию?
– На мой взгляд, да, хотя сделать это было и непросто, учитывая позицию, занятую представителями ГРМ.
С самого начала мною был предложен и суду, и администрации ГРМ продуманный маршрут по осмотру Михайловского дворца, с включением всех горячих точек проекта. Но администрация музея проигнорировала его и издала приказ об ином пути следования. Из него были исключён Михайловский сад, который закрыли на просушку, а значит, попасть туда могли только через выход из самого дворца и по особому указанию. Это было сделано намеренно, чтобы суд не увидел западный и восточные фасады, к которым собираются пристраивать уродующие их и искажающие замысел Росси пожарные лестницы. Были полностью исключены все парадные залы дворца, где собираются делать проломы. Администрация музея попыталась ограничить доступ в Бронекладовую (по приказу туда могли войти только 5 человек), чтобы визитёры не увидели уничтожения этого фонда и дворцовой мебели.
Администрация надеялась, что, послав к судье главного архитектора ГРМ И.В. Тетерину (сотрудника отдела кап. строительства и одного из главных интересантов осуществления проекта), они смогут отодвинуть истцов на задний план, явно недооценили и не рассчитывали, что проект нам знаком до последнего кирпича. Мы заранее заготовили на планшетах все планы, детали планов, фото и пр., чтобы в каждом месте, где осуществляются переделки и проломы, можно было наглядно продемонстрировать судье, что будет испорчено и искажено.
Уже на месте первой остановки в главном парадном дворе, у входа под пандус, где планировалось сделать спускное устройство для инвалидов в цокольный этаж, И.В. Тетерина попыталась свести всё к разборке 12 ступеней, которые в 2008 году заменили по ветхости, и подчеркнула, что они – новые и исторической ценности не представляют. При этом ни слова не сказала о самом спускном устройстве, кровля которого должна подняться над цоколем почти на 1,4 м. и которое изуродует главный фасад. Пришлось демонстрировать суду эти решения на собственных планшетах.
Наш специалист А.А. Кононов – заместитель председателя Совета СПб отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, член Совета по сохранению культурного наследия при Правительстве Санкт-Петербурга, член Градостроительного совета Санкт-Петербурга, член ОНЭКС, член Совета ИКОМОС Санкт-Петербурга – давал по ходу следования подробные разъяснения относительно, незаконности планируемых изменений. Например, залов 8 и 10 (залы Рокотова и Левицкого), где в нарушении когда-то существовавшей у Росси симметрии двух дверных порталов на южной стене, предполагается пробить лишь одну крайнюю дверь, полностью нарушив интерьерный принцип ампира.
Основные споры разгорелись, как я и надеялась, в парадных залах, куда по моему настоянию суд все же проследовал. Помимо 8 и 10, это еще 12 (Боровиковского) и 16 (Сильвестра Щедрина, голубой с кариатидами), единично сохранившие интерьер Росси, где по проекту предусмотрены новые проломы стен. Одно дело, когда в суде называешь просто номера залов и факты вторжения в них, другое, когда появилась возможность показать это суду воочию.
При этом главный архитектор ГРМ И.В. Тетерина показывала места новых дверных проемов, устно поясняя, что они здесь были. Мною же демонстрировались суду исторические планы Росси, где картина везде оказывалась совершенно иная.
– Представители КГИОПа и администрации ГРМ пытались вам возражать?
– Да, но все эти возражения были до убожества стандартные. Всякий раз утверждалось, что на месте нового пролома когда-то существовала дверь или ниша, неважно – у Росси, в середине XIX века или в 1870-е гг. (хотя в проекте провозглашается, что его авторы «возвращаются к Росси», что «ничего не ломают, а восстанавливают старое»). И им неважно, например, что там были парные порталы с пышными антаблементами пр., а их заменят на новодельные простые двери в стене, облик которых никак не соответствует старым проемам. Ни размеры их, ни формы не осмыслены и не подкреплены никакими архивными документами и старыми фото. А сделать этого проектировщики попросту не могли, поскольку в проекте отсутствует необходимое и подробное Историко-культурное исследование, которое заменено 13 страницами общих слов. А ведь именно на основе этого важнейшего документа должны приниматься любые решения о новых реставрациях и перестройках! Представителю КГИОПа нам пришлось специально разъяснять абсолютную недопустимость планов по пролому капитальных стен, входящих в предмет охраны (ПО), поскольку позиция КГИОПа и ГРМ состоит, видимо, в том, что стены можно сверлить, штробить, долбить и проламывать – главное, чтобы они не рухнули…
Пришлось доказывать и ложность тезиса, который отстаивали наши оппоненты, – о том, что все окна, выходящие во внутренние дворы, якобы являются поздними, не имеющими отношения к Росси и даже Свиньину. Но это не так! В 1930-е гг. были переделаны лишь два окна в реставрационных мастерских, сильно расширены и подняты до кровли с заходом на последнюю, чтобы в мастерских был прямой дневной свет, необходимый для работы реставраторов, которые должны попасть «в цвет автора» при тонировках утрат, а сделать это при искусственном освещении невозможно. Причем, согласно проекту, оба эти окна должны быть заложены, но мастерские туда, в эти, ставшие тёмными, комнаты потом должны будут вернуться, что вообще абсурдно!
В процессе демонстрации во всех посещенных нами отделах и фондах оригинальных окон Росси, в проемах которых Свиньин заменил лишь дубовые тяжелые переплеты на железные, принятые для эпохи модерна, – которые предполагается в процессе «реконструкции» уничтожить (видоизменить в двери, заложить, растесать и пр.), представительница КГИОП заявила, что это пустяк. Достаточно-де во дворце сохранить одно оригинальное окно как исторический образец, остальные можно переделывать, закладывать, менять конфигурацию или заменить стеклопакетом. Но эта позиция абсолютно некорректна. Она просто не соответствует Порядку определения предмета охраны объекта культурного наследия, утвержденному приказом Министерства культуры РФ от 13.01.2016 г. И, к слову, КГИОП, если бы он добросовестно оценил суть проекта, должен был бы прийти к такому же выводу, ведь аналогичные окна со свиньинскими переплетами имеются во всех окнах анфилад 1 и 2 этажей, и там они в ПО включены! Во дворах же (где планируется реконструкция) идентичные окна исключены из ПО как якобы поздние.
Особенно яркими были посещения тех фондов, которые полностью уничтожаются при осуществлении проекта: библиотека, превращаемая в проходные и туалеты, два фонда иконописи и древнерусского прикладного искусства, располагающиеся в исторических помещениях, начиная с 1897 года. То же самое касается Бронекладовой: по проекту, её помещения превращаются в проходные комнаты для инвалидов или в служебные помещения, разделенные на многочисленные офисы. Важной точкой маршрута стал и отдел рисунка, который, согласно проектной документации, также превращается в проходное помещение.
Одним словом, мы постарались наглядно продемонстрировать, что проект реконструкции Русского музея фактически является проектом его уничтожения в том виде, в котором он просуществовал более столетия и в котором мы обязаны его сохранить!
Даниил Коцюбинский
