55 лет назад, в 1964 году, в советских газетах («Известия», «Советская Россия» и др.) были опубликованы «Предложения по усовершенствованию русской орфографии», подготовленные комиссией при Институте русского языка АН СССР. Как водилось в те времена, еще в 1963 году в «Известиях» появилась статья о низком уровне грамотности в стране и о назревшей потребности орфографию упростить. Затем родилось постановление президиума АН, от него пошла комиссия, а уже она и создала «Предложения».
Просто, совсем просто и еще проще
У интеллигентной части населения эти предложения вызывали смех, причем у смеха был политический подтекст. Все слышали, как на родном языке мучительно пытается говорить руководство страны, путая падежи, не зная ничего об управлении, согласовании и примыкании, не умея склонять числительные, не выговаривая половины звуков и т.п. Этот звуковой фон, составленный из смеси русского и украинского «люмпенских» диалектов, сразу объяснял потребность в упрощении орфографии. Стало понятно, что заказ идет с самого верха, от Хрущева, обожавшего все простое: простую литературу, простую живопись, простую орфографию.
Так, например, предложениями ликвидировался твердый знак как разделительный, и по-новому писать надо было «подьезд», «волеизьявление» – с мягким знаком. В комментарии при этом говорилось, что правило писать «ъ» после приставок для обозначения звука «j», а в остальных случаях «ь» сложно, ибо «во многих случаях в современном языке трудно вычленить приставку». Тут же приводились примеры таких трудных случаев: «отъявленный», «съемка»… Чем эти случаи так уж трудны с точки зрения выделения приставки, не пояснялось. То очевидное соображение, что «ь» в разделительной функции приводит к искажению произношения («оть – явленный») игнорировалось тем обычным способом, каким власть в России всегда игнорирует все очевидное. Просто в комментарии декларировали, что эта новация к искажениям произношения не приводит. Действительно, при той каше во рту, с какой руководство обычно изъяснялось, об «искажениях произношения» говорить было просто смешно.
Не меньше смеха вызвало предложение всегда писать «и» после «ц». «Циган», «огурци», «бледнолиций». В комментарии отмечалось, что по действующим правилам есть четыре исключения, когда в корнях пишется не «и», а «ы»: «цыган», «цыпленок», «цыц» и «на цыпочках». Чтобы не было исключений, эти слова буквы «ы» лишались, в окончаниях тоже надо было ставить только «и» («молодци», «засранци»). Забавно, что в обосновании авторы реформы пугали: дескать, если всегда после «ц» писать «ы» («цывилизацыя»), то тогда надо идти дальше и писать «ножы», «грошы», «скажы». Так уж лучше пусть будет «ци»…
Затем придумали после шипящих под ударением писать «о», а без ударения «е» (почему-то исключение сделали для «ещё», которое не рекомендовали превратить в «ещо»). Получалось «дирижор», «стажор».
Еще предложили не писать «ь» после шипящих, чтобы письмо украсилось словами «доч», «мыш», «рож», «спряч». В обосновании указывалось, что после реформы 1918 г. «ъ» исчез в конце слов «ножъ» и «грошъ», а мягкий знак кое-где сохранился. Долой теперь и его! Кстати, таким образом «доч», «мыш», «вош», «ноч», «печ» и другие жертвы из женского рода переводились в мужской, и в результате этой принудительной операции по смене пола разрушалась система языка, морфологически выраженные аспекты картины мира, законсервированной в языке. Но на это никто из реформаторов из АН СССР внимания не обратил. Попутно получалось, что скажем, родительный падеж от «мыш» был уже не «мыши», а «мыша», «ноч» – «ноча» и т.д. А если иначе, то появлялись новые исключения и новые трудности.
Пол-литра как образец
Отменялись чередования в корнях, так называемые внутренние флексии («предлогать», «загареть», «косаться», «ростение», «возрост», «плавец» и «плавчиха»); ликвидировались суффиксы «-енский» (писать «фрунзинский») и «-ец» (писать «платьице»), а также двойные согласные в иноязычных словах («тенис», «корозия», «корупция», «граматика», «коментарий», «Голандия», «ирациональный», «мисия», «опозиция», «колона»); «пол» всегда предлагалось писать через дефис (как в культовом слове «пол-литра», которое принималось за образец), а частицы – только раздельно; наречия, оканчивающиеся на «-цки/-ски», «-ому/-ему» с «по-» в начале слова пишутся слитно («поленински», «попутински»); ликвидировались исключения и отныне появлялись «жури», «брошура» и «парашут», «деревяный», «стекляный», «оловяный»; слова «достоен» и «заец», «заечий» (по образцу «европеец», «партиец»).
Наконец, допускалось факультативное написание флексий существительных: можно писать «на линии», а можно и «на линие». Пишеш так, как слышиш. И все будет порусски и в соответствие с правилами граматики. Еще больше свободы выбора (как слышится, так и пишется) предлогалось в сфере пунктуации. Это была попытка демократизации русской грамматики. Не совсем еще новояз по Оруэллу, но нечто промежуточное на пути к нему. Кстати, были опубликованы и те правила орфографии, которые изменить хотели, но пока не стали этого делать, а то бы предложили писать «мгновеней» (вместо «мгновений») и «разписаться» (вместо «расписаться»).
Самое же смешное заключалось в том, что в грамматике даже после всех упрощений все равно оставались исключения, а сама она (грамматика) все равно оставалась сложной. Например, одной из целей была ликвидация аналитической работы при письме. Чтобы во время письма не думать о правилах. Но, скажем, даже при отмене двойных согласных в иноязычных словах оставались исключения: «ванна», «гамма», «сумма», и список оставался открытым! Потому что слово «металл», например, латинско-греческое и должно трансформироваться в «метал», но слово «метал» имеет другое значение (глагол прошедшего времени). Все равно всё сложно, только вместо старых сложностей возникли новые.
Конечно, «заец», «мыш» и «возрост» были ходом сильным и здорово упрощали обучение грамоте, заметен был немалый комунистический прогрес, однако на самый радикальный шаг – объявить, наконец, что если хочеш, то пишеш так, как слышиш, борци за новую граматику не решились. Надували щоки, пытались что-то делать поновому, а пришли лишь к опортунистической версие новой граматики. Боролись и с твердым знаком, и с мягким, с флексиями и снаружи, и внутри, а что в итоге?.. Гора родила мыш.
Думаю, что именно из-за этого реформе правописания не дали ход, забыли о ней на 37 лет, а вспомнили только в 2001 году (см. статью В. Лопатина, председателя Орфографической комиссии РАН, в «Новом мире», 2001, № 5), но с тем же эффектом. Видимо, и тогда потребовалось отвлечь внимание на ерунду, говоря словами Ильича, «бросить песок в глаза рабочим и крестьянам». И все по команде загалдели.
Hе сократить ли алфавит?
Стоило бы сперва разобраться: о ком мы печемся, стараясь упростить правописание? Если речь идет о школьниках и студентах, которым трудно усвоить его в полном объеме, то можно дать поблажки и не считать за ошибки какие-то конкретные нарушения. Если речь идет об упрощении работы корректоров, то тут хлопотать нужды и вовсе нет. Корректоры все правила и все исключения помнят. Остальным проблемы орфографии по большому счету безразличны, потому что никто за правописание оценок не получает. Так ради кого эти фальшивые хлопоты?
Гораздо важнее позаботиться о том, чтобы не менять своим волюнтаризмом, в угоду политической конъюнктуре, безо всякой нужды, язык Пушкина, Лермонтова, Толстого, Блока и Платонова. Чтобы была культурная преемственность. Чтобы мы оставили себе не новояз для докладов и доносов, а гибкое средство выражения мыслей.
Если же под языковой реформой понимается упорядочивание написания названий учреждений (Дума, администрация президента и т.п.) с прописной или строчной буквы, то довольно издать в очередной раз справочник корректора. Hа реформу правописания такая ерунда не тянет.
Что же касается медленных изменений в правилах правописания, то математико-статистические исследования показывают, что за большой исторический промежуток уменьшается избыточность литературных текстов и повышается их энтропия. Hа эту тему есть очень любопытная статья У. Дж. Пейсли «Влияние авторства, темы, структуры и времени написания на избыточность букв в английских текстах». Hа примере переводов XIV, XVI и XX вв. на английский язык одного и того же текста – Евангелия от Матфея – Пейсли показал, что избыточность английской буквы уменьшается, а неопределенность (энтропия) растет. При этом он сослался на теорию «наименьшего усилия» Ципфа, которая предполагает, что уменьшение избыточности связано с исчезновением из языка лишних букв. Один из его выводов: «В процессе эволюции языка имеет больше шансов выжить та графема, которая несет ту же информацию с наименьшей избыточностью».
Примечательно, что большевистская реформа 1918 года действовала именно в направлении уменьшения избыточности, т.к. удалила «лишние» буквы (ять, и десятеричное, ижицу и фиту), и, скажем, два омофона «мир» и «мiр» стали обозначаться одной графемой «мир», избыточность которой уменьшилась. Вместо «фиты» и «ферта» оставили одну «ф», буква «е» стала выполнять функции и старого «е», и буквы «ять»…
Нынешним реформаторам, если уж хочется с ускорением двинуть Россию по пути прогресса, в том числе и языкового, имеет смысл подойти к проблеме научно и продумать вопрос об удалении из русского языка не нескольких исключений, а одной буквы или даже двух, скажем, буквы «ю» и «э». Многие уже и сейчас говорят «пуре», «турьма», «етаж». Вот тогда никаких «парашютов» и «жюри» не осталось бы автоматически. Ето был бы по-настоящему револуционный акт, к тому же он, несмотря на некоторый епатаж, соответствовал бы имманентным тенденциям языковой еволуции, кроме того, заставил бы лудей надолго запомнить реформатора.
Михаил Золотоносов
