5 августа – День памяти жертв массового убийства людей в Сандармохе, одной из самых крупных и кровавых расстрельных акций советских спецслужб.
Для меня это место памяти и этот день – особый. Где-то там, среди почти 7 тысяч истлевших скелетов – лежит мой дед, убитый из револьвера в затылок в одной из расстрельных ям 4 ноября 1937 года.
Но написать я хочу не об этой трагедии, о которой писал уже не раз. Я хотел бы задуматься о том, что такое вообще – историческая память? Нужна ли она? И если да, то зачем? И можно ли ставить знак равенства между историей как наукой, то есть беспристрастным знанием о прошлом – и памятью, то есть морально окрашенным социальным мифом? И можно ли вообще считать историю наукой, если она ничего не может доказать при помощи наблюдения или эксперимента? Или же история как наука – это просто «закамуфлированная память», то есть морально заряженный миф, а вовсе не беспристрастное знание?
Начну с истории. Думаю, что история, хотя и не точная наука (а значит, и не совсем наука), но в идеале стремится быть наукой. И уже за одно это должна быть отделена от «социальной мифологии».
Историки повествуют по законам научного дискурса, а не митинговой агитки. Они логически и аргументированно рассуждают, а не заклинают. Отвечают на вопросы: “Что?” и “Почему?”. То есть, устанавливают причинно-следственные связи, а не расставляют моральные акценты, не поясняют, что в прошлом было «хорошо», а что «плохо».
История как наука не знает добра и зла, а только причины и следствия. Ей одинаково интересны и жертва, и палач, и война, и мир, и гений, и злодейство. По крайней мере, историки обязаны хотя бы делать вид, что стремятся к этому, даже если внутренне они и не свободны от личных мемориальных пристрастий.
Память же – наоборот, существует только для того, чтобы расставлять моральные акценты.
История стремится к научной истине, хотя и не может ее достичь. Память – к моральной истине, которой, правда, также в полной мере никогда не достигает, ибо фальшь мифа всегда «предательски выглядывает» из-за того или иного величественного монумента.
Но может ли память вообще быть правильной? Да, может. “Правильная память” – это память, которая выбирает из прошлого то, что ей нужно, но при этом не фальсифицирует факты. При этом «правильный» мемориальный миф может быть как конструктивным, так и разрушительным – если под видом консолидации толкает общество в омут агрессии. “Неправильная память” – полностью лживая. И такой миф (а ля министр Мединский) всегда социально деструктивен, ибо разрушает общество изнутри, а отнюдь не консолидирует его.
Память лежит в основе самосознания любого общества. Без мифа о своих корнях, прорастающих из прошлого – в настоящее, социум просто не может образоваться и существовать.
При этом в подавляющем большинстве случаев память общества есть память о жертвах. И потому немецкий филолог и мемориолог Алейда Ассман предложила делить память на две «жертвенные» группы.
Первый вид жертвенной памяти – сакрифицированная, или героическая – память о героях, сознательно рискнувших собой или принесших себя в жертву сообществу.
Сакрифицированная память – либо о победах (менее травматичная и более спокойная), либо о поражениях (напряженная и реваншистская, требующая новой войны и победы).
Сакрифицированная память – милитаристская по своей сути, особенно та, которая нацелена на реванш.
Сакрифицированная память может существовать на протяжении столетий, со временем трансформируясь в ритуальное воспоминание группы о своих «истоках» и становясь частью фундамента коллективной идентичности.
Второй вид жертвенной памяти – виктимизированная, или скорбная, трагическая, это память о бессильных жертвах насилия.
Виктимизированная память – травматичная и болезненная, она существует лишь на протяжении поколений тех, кто страдал и кто помнит о страдании («живая память трех поколений»). После этого, даже если палач признал свою вину и покаялся, но исторически полностью не исчез, она лишь частично утоляется и в то же время переходит в сакрифицированный, агрессивно-экспансионистский формат, превращаясь в «память о страданиях предков как о подвиге» и становясь по сути частью текущей политики.
Виктимизированная память, таким образом, куда менее безобидна, чем может показаться, на первый взгляд. Она требует не просто «чествования жертв» и даже не просто реванша в виде победы. Она требует наказания «палача». И не в форме его «покаяния», а в форме его «исторической казни», а точнее – в форме политического демонтажа.
При этом виктимизированная память – безусловно оправдана и социально полезна. Но лишь как инструмент борьбы против исторических наследников тех структур, у которых стоят “скелеты в шкафу”: государств-преступников, организаций-преступников, идеологий-преступников и т.д. После демонтажа этих структур такая память должна переформатироваться и становиться частью культурной памяти, должна уходить из коммеморативных практик.
Именно поэтому бесполезно, как это делает, в частности, политолог Дэвид Рифф, призывать народы и сообщества к «забвению» своих травм и обид – во имя мира и спокойствия. Во имя того, чтобы не стремиться к реваншу и компенсациям, а значит – к новым конфликтам. Если травма не преодолена (если структура-палач не уничтожена и продолжает в том или ином виде существовать в качестве своего исторического продолжения), боль от травмы не забывается. Она продолжает, зачастую на протяжении столетий, существовать в виде самой агрессивной – реваншистской – сакрифицированной памяти, продолжает разъедать самосознание группы – как пепел Клааса продолжал стучать в сердце Тиля Уленшпигеля.
Но точно так же бесполезно пытаться продлить жизнь виктимизированной памяти более, чем на три поколения живых свидетелей трагедии, а также их родных и близких. В этом случае виктимизированная память неизбежно превращается в свою противоположность – в вариант сакрифицированной гордыни, которая немедленно становится инструментом Realpolitik. И «образцовое покаяние» Германии за Холокост оборачивается в итоге «главной» и во многом менторской ролью ФРГ в структуре Евросоюза. А политически институализированная скорбь Израиля в связи с гибелью 6 миллионов евреев в годы WW2 – в требование от международного сообщества не только мемориальных, но и политических преференций еврейскому государству на Ближнем Востоке.
Вот почему травмы должны преодолеваться не только на словах, но и на деле. То есть путём полного демонтажа преступных структур. А викитимизированная, требующая покаяния и компенсаций, память после этого – уходить в прошлое, уступая место более спокойным формам представления общества о себе и своём прошлом. Но всё это может произойти только после масштабного международного «переструктурирования».
В принципе, все те государства, которые в своей истории совершали преступления против человечности и которые в том или ином виде существуют по сей день, должны уйти в прошлое, демонтироваться – только тогда будет преодолена травма, которую они нанесли отдельным людям и целым обществам, даже если эта травма – очень давняя. В противном случае виктимизированная память всегда будет проступать сквозь «демократический грим», вновь и вновь являясь в качестве инструмента политической борьбы против существующего государственного порядка. (Обойдусь без конкретных отсылок к конкретным конфликтным тупикам из истории «стран золотого миллиарда» сегодня, тем более, что они – и так перед глазами). И чем дальше будет уходить сам момент преступления, тем всё более извращённой и далёкой от истинных идеалов покаяния и примирения будет оказываться эта мемориальная война.
Думаю, по этой причине до тех пор, пока не демонтируются такие богатые «коллекциями скелетов в шкафу» государства, как Британия, Испания, Германия, США, Франция, Китай и т.д. – проблема их “правильной исторической памяти” так и не будет решена и преодолена. На мой взгляд, эти государства просто должны будут в какой-то момент уйти вместе со своими “памятями”, насыщенными мировыми войнами, колониализмом, массовым террором, этническими чистками и прочими незабываемыми безобразиями – в прошлое. И Россия – как чемпион по части террора против собственного народа – думаю, призвана будет возглавить это шествие великих держав в историческое небытие.
Так что память – это не просто “забава для гуманитариев”, это очень активное и парадоксальное, обоюдоострое химическое оружие, которое не только консолидирует, но и одновременно разъедает и государство, и общество – если эта память оказывается слишком насыщенной страданиями, жаждой реванша, ненавистью или стыдом. От такой памяти как «пепла, ежесекундно бьющего в сердце», надо уходить. Но не путем забвения, а путем демонтажа виновников тех преступлений, о которых мы обречены помнить.
Сперва – освобождение от исторической власти палачей и их системных наследников. И только потом – мемориальное успокоение.
Даниил Коцюбинский
Английская версия текста – здесь.
