«Войну и мир» Льва Толстого американский Newsweek этим летом назвал главной книгой человечества. Радоваться этому факту праправнуку великого русского писателя и директору музея «Ясная Поляна» Владимиру Толстому некогда. Он решает, как дальше жить заповеднику. Из двух предложенных Минкультом вариантов – казенный паек или свобода – Толстой выбрал свободу.
Бунт на корабле
– Почему понадобилось срочно делать выбор?
– Директоров федеральных музеев собрали в два часа пополудни в Министерстве культуры и предложили к восьми утра следующего дня определиться – в какой организационно-правовой форме будет жить каждый из нас с 1 января 2010 года. Списки должны быть сформированы прямо сейчас, они уже в правительстве. К октябрю должен быть принят закон с длинным и, как всегда, лукавым названием – о внесении изменений в законодательные акты РФ с целью совершенствования правовой деятельности государственных (бюджетных) учреждений. Он вступит в силу с 1 января. Он подразумевает новый тип государственных муниципальных учреждений – казенные. В казенные учреждения постановлением правительства будут переведены армия, милиция, суды, тюрьмы. Они будут полностью содержаться за счет государства, но им запрещены любые виды деятельности, кроме основной. Фактически запрещена деятельность, приносящая доход. Если таковую все же разрешат, то деньги будут изыматься государством. Сейчас предпринимаются попытки добиться, чтобы хоть какая-то часть денег оставалась в учреждениях. Но Минфин довольно жестко стоит на своем. Кстати, получать гранты, спонсорские пожертвования и прочие доходы казенным учреждениям тоже собираются запретить.
– А что будет с теми, кто не стает казенным?
– Все остальные будут переведены в так называемые бюджетные учреждения нового типа – БУНТы, которым разрешены смежные виды деятельности. Но государство не несет субсидиарной ответственности по их обязательствам. Не обеспечивает бюджетного финансирования по смете всех видов деятельности, а только выделяет некие субсидии на выполнение государственного задания. Бюджетное учреждение может свободно распоряжаться заработанными средствами, брать кредиты, создавать дочерние предприятия и т.д.
– Объясните попроще.
– Первый путь – это записаться в камеру с обеспеченным содержанием. Второй – отправиться в путешествие в ореховой скорлупке по бушующему океану. Собственно, третьего не предлагается.
В “тюремном” случае обеспечена пайка, но все остальное тебе запрещено. При этом есть гарантии того, что тебя не упразднят, не ликвидируют и что государство будет содержать то, что сочтет возможным. Государство для казенных учреждений будет решать – какое имущество необходимо для выполнения основных функций. А какое – лишнее.
– И что музеи об этом думают?
– Руководители большинства музеев сейчас рвутся в казенные учреждения, в их числе и ряд музеев-заповедников – Спасское-Лутовиново, Тарханы, даже Вешенская. Сейчас они пишут аргументацию – почему их нужно сохранить в казенной структуре. Потому что при резком сокращении возможностей это хоть какая-то гарантированная защита. Меньше рисков.
– А Ясная Поляна не хочет?
– Для Ясной Поляны этот путь абсолютно неприемлем. Для нас это означает возврат назад. Наши детские сады, железнодорожная станция и ряд филиалов, – все это государство вряд ли сочтет имуществом, необходимым для выполнения основной функции.
1 августа будет 15 лет, как я в Ясной Поляне. Мы выбрали инновационный путь развития.
– Что это значит?
– Естественно, сердцем остается усадьба. Это то, ради чего мы существуем. Но для того чтобы это сердце билось ровно, нужно создать инфраструктуру вокруг. Она помогала бы этому всему функционировать. И защищала бы. То есть это некая буферная зона из наших филиалов и из всех других видов деятельности. Кроме того, усадьба не может не вести хозяйственную деятельность. Если есть усадьба, в которой имеются леса, парки, конюшни, сады, теплицы и так далее, то это должно жить. Вообще музеи-заповедники до сих пор находятся вне правового поля – такого названия не существует ни в одном законодательном акте России. Поэтому мы существуем де-факто, а де-юре нас нет. Мы существуем и кое-как защищаемся благодаря тому, что в советское время, в середине 80-х годов, были приняты акты, которые закрепили границы охранной зоны. Хотя суды начинают оспаривать правомочность советского законодательства.
Словом, за 15 лет удалось постепенно создать то, чем мы сейчас располагаем. И отказаться от этого, с моей точки зрения, было бы неправильно. Поэтому мы одни из немногих выбираем самостоятельность и более рискованное путешествие.
Если бы Толстой вернулся
– Дом Толстого был разным в разные годы его жизни. На какой период вы его сохраняете?
– С домом все абсолютно понятно. Мы стремимся к тому, чтобы его интерьеры сохранялись на момент ухода Толстого в 1910 году. Я это объясняю так: если бы он вернулся, то нашел бы все на своих местах. Даже книги на полках в том же порядке, в каком они тогда стояли. Единственное, за что мы бились, – не позволить закрыть дом на реставрацию. Такие попытки предпринимались, и давление на меня в самом начале было довольно серьезное. Дескать, дом нуждается в основательной реставрации, его нужно закрыть, вещи вынести. Произвести работы и потом занести все обратно. Я категорический противник этого: мы знаем, что порой происходит при тотальной реставрации, при этом утраты подлинности неизбежны. Поэтому в течение 15 лет вели и продолжаем вести реставрацию без закрытия дома. Два раза в год дом закрыт на неделю, 10 дней, две недели – в наиболее влажный период. И есть санитарные, выходные дни, которые позволяют точечно вести эту работу. Мы следим за состоянием дома. И я убежден, что в таком режиме его можно продолжать поддерживать еще достаточно длительное время.
– То, что вокруг усадьбы, тоже должно соответствовать 1910 году?
– Никак невозможно принять то, что усадебная среда должна соответствовать 1910 году. Потому что в 1910-м Льву Николаевичу до состояния усадьбы было, как бы сказала современная молодежь, фиолетово. И фотографии того времени говорят о том, что это период заметной запущенности усадьбы. Поэтому мы следуем такой в некотором смысле лукавой формулировке: мы стремимся, чтобы каждый фрагмент усадьбы выглядел, как в период его процветания. Вот, скажем, Лев Николаевич увлекался разведением садов и лесов, и в тот период они выглядели идеально. Сейчас мы начали обновление садов Ясной Поляны.
– То есть вырубаете деревья, которые помнят Толстого, и сажаете новые?
– Мы имеем три разные позиции. Деревья, которые помнят Толстого, – например, прижизненные яблони. За ними бережно ухаживаем и не требуем, чтобы они приносили плоды. Основная часть садов посажена была в послевоенное время – там, где были сады у Льва Николаевича. Мы считаем, что как плодовые деревья они деградировали, эстетики тоже тут нет. И Лев Николаевич вряд ли стал бы с этим мириться. И эти сады требуют обновления, поскольку они не мемориальные. Мама Льва Николаевича в свое время заказывала саженцы в питомнике в южном Тироле – тогда это была территория Австро-Венгерской империи, а сейчас – Италии. Мы нашли этот питомник, и его специалисты по нашей просьбе восстановили старинные сорта, для нас их вырастили. И вот сейчас их высадили – 20 сортов, 500 саженцев. В том числе итальянцы привезли около сотни саженцев самых современных. Пока мы высадили их отдельно в питомнике. Дальше будем думать. С одной стороны, я думаю, что Лев Николаевич, который всегда стремился к самому совершенному и современному, с удовольствием бы посадил новые сорта в своем саду. С другой стороны, у нас есть еще и другие усадьбы, и можно это направление современное сортов высадить там.
– С березами-осинами то же самое делаете?
– Да. Вымирает береза – на ее месте сажается береза. Вымирает липа – на ее месте должна быть посажена липа. Если есть конюшня, в ней должны жить лошади. Если Толстой увлекался пчеловодством, значит, должна быть пасека. То есть должны быть живые – не театрализованные, не бутафорские вещи, а нормальная усадебная жизнь.
Один из наших проектов – возрождение уездного города Крапивны. Некоторые дома сохранились – это примерно то, что видел Толстой и его современники, хотя бы в плане градостроительном. Мне кажется, это для России в целом чрезвычайно важно – попытаться сохранить некую атмосферу уездного города середины – второй половины XIX века.
У нас есть усадьба Никольское-Вяземское – родовое имение Толстых. Там прекрасная усадебная среда, мы можем представить формы хозяйствования, свойственные XIX веку. То, что делал сам Лев Николаевич здесь, или то, что делали его братья в других имениях. Последнее из переданных нам – имение Мансурово, в котором жил мой прадед Илья Львович. Оно, с точки зрения исторической, музейной может вообще не иметь глобального значения. Но с точки зрения архитектуры это наиболее интересный ансамбль из всех, которые у нас есть. Маленькая Стрельна – очень изящная, с прекрасным парком. Место, которое как раз возможно для самых невероятных сценариев развития.
– Реставрацией других усадеб вы тоже занимаетесь?
– Все это, к сожалению, передается нам, как вы сами понимаете, не с иголочки. А в полуразрушенном виде, фактически в руинах. И мы понимаем, что Ясная Поляна поможет вытащить все остальное. Ресурсы распределяем на другие усадьбы, это позволит постепенно поднять еще почти с десяток достаточно значимых объектов. Это памятники федерального значения, но брошенные. Государство не в состоянии их поднять. Пусть хотя бы даст свободу.
То, что каждая из усадеб будет иметь свое предназначение, помимо всего прочего, позволит нам перенаправить потоки из Ясной Поляны. Дом не может выдержать такой нагрузки. К сожалению, в него попадает треть от тех, кто хотел бы попасть. Все время идет борьба внутренняя. Как, с одной стороны, не создавать для посетителей искусственные препоны. А с другой – сохранить дом. Понятно, что есть пиковые сезоны, есть более спокойные. Хотя мертвого сезона в Ясной Поляне нет.
Шекспир + Толстой – это сила
– Большинство музеев борется за посетителя, а у вас почему-то нет такой проблемы.
– Вообще это общемировая проблема, и поверьте – привлечь посетителя в музей Гете в Веймаре ничуть не легче, чем, допустим, в Музей Достоевского в Петербурге. Другая ситуация у Стратфорда-на-Эйвоне и у Ясной Поляны. Потому что здесь не только имя Шекспира и имя Толстого, но еще пространство. И в сознании людей это имя связано именно с этим местом. Стратфорд себя всю жизнь позиционировал как место Шекспира. И куча всего придумана там – театральные спектакли и фестивали. То есть очень много современных средств привлечения с использованием имени Шекспира. Некий похожий ряд с Ясной Поляной происходит. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что часть посетителей приезжает сюда, потому что это одно из немногих сохранившихся ландшафтных мест. Мало задумываясь о творческих и философски-религиозных взглядах Льва Николаевича. Приходят молодые мамы, гуляют с колясочками по аллеям. И очень хорошо, ничего в этом зазорного нет. Совершенно необязательно, чтобы все сто процентов людей, которые проходят даже через дом Толстого, были глубоко в него погружены. Кого-то заденет что-то в доме, кого-то – могила. Я видел сам не один раз, когда подростки там судорожно вытаскивали из ушей наушники от плееров. Потому что производит впечатление – в лесу, одинокий холм.
И потом, мы же продолжаем работать на популяризацию, распространение наследия. У нас резко вырос за эти годы процент зарубежных посетителей. Например, через нашу выставку в Тайване прошло полмиллиона человек. После чего число посетителей из Тайваня, которых раньше у нас не было вообще, растет на глазах. Они едут и едут.
– Была идея объединить Толстого с Шекспиром. Это нормально?
– Мы придумали проект “Шекспир – Гете – Толстой” и пытаемся его расширить. Осенью объявим о проекте “Великолепная семерка”. К этой тройке присоединятся Сервантес, Данте, Гюго и Джойс. Семь стран, семь авторов. И я хочу в течение семи лет провести во всех этих странах фестивали, посвященные слову этих авторов. Ведь они дали толчок десяткам композиторов, режиссеров, художников. Надо защищать высокую культуру, классическую литературу. Надо защищать даже наших, казалось бы, не требующих защиты авторов. Мы все время как-то пребываем в уверенности, что вот Достоевский, Толстой, Пушкин – они незыблемы. Но они незыблемы в нашем сознании. И, к сожалению, уже не настолько незыблемы сегодня в тотальном смысле. За последние 10 – 15 лет в мире совершенно изменилось информационное поле. И если мы не будем на нем работать активно, тогда наш посетитель постепенно будет вымирать. Хотя Толстого переводят сейчас просто в невероятном количестве. В Англии в этом году выходит три новых перевода “Анны Карениной”. В одной Англии! На один английский язык!
– Слышала, что есть переводчик, который родился в год ухода Толстого из Ясной Поляны?
– Совершенно феноменальный старик, незрячий – сын предводителя петербургского дворянства Кирилл Зиновьев. Я его спрашиваю: “А сколько времени у вас занял перевод “Анны Карениной”?” – “Девять месяцев”. – “?!” Он объясняет: “Я ее перевел первый раз 60 лет назад, и тогда это заняло несколько лет”. Но “Каренину” не издали в тот раз. Права выкупил издатель, а потом передумал – увлекся французской литературой. Затем он умер, и права перекупил другой человек. Пришел к Зиновьеву и говорит – хочу издать. Тот заявил, что должен работать над текстом заново. К этому времени он уже потерял зрение, его жена-англичанка выучилась читать по-русски и вслух читала весь роман, не понимая ни слова. Потом читала перевод, и Зиновьев вносил правку довольно значительную. В свои почти сто лет!
И вот эти переводчики собираются в Ясной Поляне каждый год в конце августа. Академические ученые тоже у нас собираются, текстологи, религиозные философы, богословы, теологи. Мне кажется, что такая жизнь должна кипеть. А потом это начинает уже туда распространяться – Дни русской литературы в Мексике, Дни Толстого в США.
Было ли отлучение
– Некоторое время назад вы обратились к руководству РПЦ с просьбой переосмыслить решение об отлучении Толстого от церкви. Не собираетесь поднимать вопрос об отмене того решения Синода?
– Это немножко неточно и некорректно сформулировано. Я действительно обращался к патриарху Алексию в 2001 году, когда было 100-летие опубликования этого определения Священного синода. Я обратился с предложением, можно сказать, с просьбой, о том, чтобы вернуться к осмыслению этого акта и его последствий для истории России, церкви, государства. Я не имею никакого права обращаться к церкви с просьбой об его отмене. Во-первых, сам факт отлучения юридически спорен. Было определение Священного синода, которое говорило об отпадении графа Льва Толстого от лона православной церкви. Такая формулировка вообще не носит юридического характера. И потом мы не имеем права ничего решать за Льва Николаевича. Он не может сказать своего нового слова, он все сказал.
Если то, что он говорил, по-прежнему не устраивает православную церковь, то она вправе относиться к его словам так, как относилась сто с лишним лет назад. Но недооценивать значение и влияние этого, с моей точки зрения, ошибочного акта нельзя. Это как люди – они могут просто разойтись и не встречаться, если им неуютно вместе. Но совершенно необязательно делать это через суд или предавать огласке. Это частные отношения двух людей. В случае Толстого и церкви – это удар, который был нанесен по обществу. По каждому православному русскому человеку, в сердце которого живет и храм, и великий русский писатель. Многое, что происходило потом, – последствия этого акта. На фоне драматической истории страны в двадцатом веке, на мой взгляд, можно было бы пересмотреть взаимоотношения Толстого и церкви с точки зрения общества и людей. К сожалению, ответа на мою просьбу не последовало. Просто молчание.
– Так надо обратиться с этим вопросом к новому руководству РПЦ.
– Несколько лет назад в Ясной Поляне был нынешний патриарх Кирилл. Можно сказать, с частным визитом. Мы сидели под яблонькой, разговаривали. Он сказал, что его частное мнение по этому поводу не имеет никакого значения, потому что он не имеет права его высказать. Он тогда был митрополитом. А в сегодняшнем своем качестве, наверное, тем более не может этого сделать. Я сейчас не считаю возможным возвращаться к этой теме. И у РПЦ, и у Кирилла, может быть, есть сейчас более существенные и важные вопросы. Но если через некоторое время желание возникнет, то к этому разговору можно вернуться. Не с точки зрения возвращения или невозвращения в лоно церкви. Это ведь не как с партией – исключили и приняли обратно. Но поразмыслить об этом мне казалось полезным. Это одна из незаживающих ран. Пока они остаются, они все равно раскалывают общество, создают ненужные сложности в восприятии Толстого.
Кстати говоря, в этом смысле очень интересно сопоставление взглядов Толстого и Достоевского. И задуманная вместе с Петербургским музеем Достоевского выставка позволит поднять неисследованные пласты. Православная церковь Достоевского считает чуть ли не выразителем чаяний, а Толстой – как бы за ее пределами. А взгляды-то по многим позициям тесно соприкасаются. Именно совмещение творчества Толстого и Достоевского и есть выраженная христианская мысль русской литературы.
– Вы собираетесь отмечать 100-летие со дня смерти Толстого. Разве это прилично?
– Вообще государство под предлогом того, что принято решение не отмечать юбилеи смерти, пытается 100-летие памяти Толстого игнорировать. Прежде всего, это неправославный взгляд. Если говорить о датах поминовения святых, то это даты их ухода. А какая дата в жизни Толстого важнее 1910 года? Что может быть важнее с точки зрения общественной значимости? Весь мир следил тогда каждый день за тем, как дышит этот человек, замер в ожидании – выживет или не выживет. Для меня эта дата в гораздо большей степени важна, чем грядущий 28-й год – 200-летие со дня рождения Толстого.
