Это история про шахматы. Но начну с другого. В феврале 1974 года власти решили, что мы все легко обойдемся без Солженицына, и я прокололась. Я работала в «Смене», дежурила, и все время ТАСС сообщал: ждите, мол, важного сообщения. И вот под ночь сообщили, наконец, что Солженицын Александр Исаевич за совершение действий, несовместимых с гражданством СССР, из этого СССР выдворен.
И вот газету сдали, едем домой. А развозка тогда была – на машинах из гаража Смольного. Но мне домой удобнее было ехать не на сменовской машине, а с дежурной бригадой «Ленинградской правды». И дама из «Ленправды» спрашивает меня: а что молодежь наша? что она думает по поводу выдворения тех, которые продали нашу страну неизвестно кому и неизвестно за сколько? А я и говорю: вы на самом деле хотите знать, чего я думаю? Так я думаю, что он еще въедет сюда на белом коне, и будете вы все здесь трястись, чтобы остаться хоть на каком-то месте. Но заткнулась я довольно быстро, потому что понимала, что я такого не увижу, что никогда Александр Исаевич на белом коне сюда не въедет.
Наутро меня встречает редактор Балуев и парторг Лисочкина. «Иди-ка сюда», – зовут. Заводят в кабинет и строго так говорят: «Ты что ж до утра не могла потерпеть, чтобы все это сказать нам? Ты что же пасть-то разинула где не надо!» Выяснилось, что редактора уже вызвали за меня объясняться. А Герман Балуев добавляет: «Если ты, Ира, за пару часов не поумнеешь, то будут к тебе относиться, как в Люде Модиной». То есть не эксклюзивно, а как ко всем. Испугалась я такого отношения ужасно.
Обошлось мне. И даже редактору обошлось. Не было, думаю, твердых установок, как к этому Солженицыну относиться. Кстати, как выяснилось, вовсе не коллеги из «Ленправды» меня тогда сдали, а смольнинский водитель – прямо тут же, не отходя от баранки.
А я и вправду умнее, как мне казалось, стала. Только захочу что сказать, так спохватываюсь: нет, думаю, пойду, скажу сначала редактору. И все стало вроде на работе у меня хорошо.
- Ирина Чуди (слева) и Светлана Самолина в редакции “Смены”
И тут приблизился большой шахматный турнир, где играли Корчной и Карпов. А раньше было очень важно, кто в шахматы играет. Шахматы любили и в стране вообще, и в газете «Смена» в частности. Доски шахматные были во всех кабинетах, хотя играли в основном неважно.
Кроме того, Виктор Львович Корчной до этого был шахматным обозревателем газеты «Смены». И поэтому я за него болела.
А Анатолий Карпов был шахматным обозревателем газеты «Ленинградский рабочий». То есть он ходил по тем же коридорам «Лениздата», что и мы, и я его тоже знала – даже на «ты» была. Но он, в отличие от Корчного, был человек правильный, комсомольский. А мы в газете «Смена», хотя она и была комсомольской, к комсомольцам относились без особой любви. Никакой пользы даже от комсомольских конференций не видели. Только, помню, Саша Афанасьев сказал: ну должен я хоть что-то с этой конференции поиметь. И женился на делегатке конференции, в кружевном воротнике.
В общем, шахматы всех нас сильно интересовали. И вот опять я дежурю – а мне очень нравилось дежурить и ждать, когда сигнальные экземпляры газеты из ротационной машины вывалятся. Еще со мной дежурил зам. ответственного секретаря Боря Александров. Дежурить с ним было трудно и скучно, но в шахматы он играл лучше всех на нашем этаже.
Вообще-то, должность у меня была крутая – я была зав. отделом оформления, и что увидят читатели утром на полосах, зависело только от меня. Что прочтут – это все остальные, а что увидят – только я. Понимая, что идет такой большой шахматный турнир, заранее снимки заказала. А тогда это было непросто – надо было отдавать снимки в цинкографию, чтобы из них сделали клише (кого интересует, технические подробности отдельно как-нибудь расскажу). Довольно вредные картинки заказала. Карпова с его тренером Фурманом. И там было видно, что у Фурмана лицо еврейской национальности и что правильный комсомолец Карпов без этого Фурмана ничто и звать никак. Я точно понимала, что никаких неприятностей у меня за это не будет – потому что никто глубокого смысла картины не поймет, Фурман ведь и в самом деле был замечательным тренером Карпова. А для Корчного я выбрала шикарный портрет – несмотря на то что он лысеть начал, этого не было видно: на картинке он задумчиво смотрел в даль, думаю, в Голландию, где он через какое-то время и остался.
В тот момент Корчной еще был советским гроссмейстером. Но он был не в фаворе. Его разлюбили. Потому что появился Карпов – которого сильно полюбило ЦК. Он на вид был комсомолец-доброволец. И поэтому любой человек, который вставал попрек комсомольца-добровольца, воспринимался плохо, как помеха. А Корчной такой помехой на пути Карпова к шахматному чемпионству и был.
Итак, турнир идет, дежурство тоже. Наш ответственный секретарь посмотрел полосы, пошел домой. Время – около восьми вечера. А в начале девятого мне звонят снизу и просят спуститься вниз. Побежала. Стоит человек, говорит: «Меня к вам Борис Борисович Вахтин прислал и просил передать это». И передал мне несколько бумажек.
Борис Борисович Вахтин был совершенно особой фигурой в Ленинграде. Он был сыном Веры Федоровны Пановой. И даже Вера Федоровна Панова, простая советская писательница, ничего диссидентского не написавшая за всю свою жизнь, с помощью Вахтина и своего мужа Дара стала какой-то оппозиционно лежащей фигурой. Лежащей – поскольку она лежала и ходить не могла. А оппозиционной – потому что из-за этого она не могла выбирать гостей, которых к ней приводили Вахтин с Даром. А гости были ох какие.
Вахтин, кроме прочего, был писателем. Он писал, скорее всего, лучше всех тогда в Ленинграде. Ну, может, не лучше Голявкина, но все равно очень хорошо. Но Голявкина печатали, а Вахтина – нет. При Союзе писателей тогда была группа «Горожане», в которой собралось четыре человека – Вахтин, Марамзин, Ефимов и Губин, и ни одного из них нигде не печатали.
В общем, забрала я бумажки от Вахтина, но, как умная, стала их читать, только когда осталась одна. А на бумажках обнаружился совершенно балдежный текст Вахтина про Карпова и Корчного. Очень правильный и красивый текст. Объемом в полосу. То есть большую статью Вахтин написал.
Время уже девять часов. У меня на руках текст, никем из газеты не читанный и даже не набранный (а тогда тексты набирали на линотипе – что это такое, посмотрите в Википедии). В общем, поставить такое невозможно. Но текст хороший.
Иду к Боре Александрову. Никаких надежд у меня на него не было. Он потом кем-то там в Смольном трудился, то есть очень достойный, проверенный человек.
«Боря, – говорю, – посмотри, какая жалость, что нельзя такой замечательный текстик напечатать».
Уговорила его прочитать. Боря прочитал. Я не уверена, что он твердо знал, кто такой Вахтин и какое у него реноме. Но в итоге он говорит: «Да, хороший текст». Пошел и отдал его на линотип. У нас был такой линотипист Кирилл, который делал на гранку одну ошибку, а иногда ни одной. Обыкновенный парень без высшего и, по-моему, без среднего образования. И только наш старший корректор Нина Петровна бралась читать набранные им гранки, потому что очень трудно искать ошибки в тексте, где их нет.
«И что, Боря, будем делать?» – невинно спросила я.
«Будем делать две четвертые полосы, а там посмотрим».
Надо сказать, что это было мужественное решение – потому что ни верстальщики, ни корректоры не любили делать лишнюю работу. Но сделали. Тут и мои предусмотрительно запасенные фотографии пригодились. В общем, у нас появилась полоса только про шахматы, на которой стоял Карпов, глядящий на Фурмана, и Корчной, романтично глядящий вдаль.
Настало время выбирать, какую из двух четвертых полос ставить: ту, что была всеми согласована, или ту, что с текстом Вахтина. И тут Александров окончательно проникся. «Да, – говорит, – надо ставить шахматную!» И пустили мы в печать эту полосу. А ту, что раньше была сделана, отправили в запас.
Утром с ощущением хорошо сделанной работы я пришла на час раньше планерки. Обычно-то я на нее опаздывала. Взглянула на газету – все стоит на месте: и Карпов с Фурманом, и Корчной. Очень красиво. И чувствую я, что это праздник исключительно мой, поскольку вся вчерашняя бригада сегодня выходная.
И вот планерка. Редактор говорит: «Ну, пару слов про вышедший номер».
Я замерла, потому что он сказал это довольно сурово.
«Вот так и надо работать!» – сказал Герман Балуев. Просто, говорит, большие Александров с Ирой молодцы. Мало того, что нашли текст, который ни в одном издании больше не мог появиться, так и сумели его вовремя поставить и хорошо подать. Все что могу – так это по окладу каждому. Приказ уже в бухгалтерии.
- Герман Балуев. Экспедиция газеты “Смена” к Белому морю.
Я стою, гордая совершенно – как конь, получивший первое место в конкурсе за экстерьер.
Но недолго ходила я гордая. Минут сорок. Потому что мне позвонил дружок и говорит: а ты слышала радио «Свобода»?
«Нет, – говорю, – а в чем там дело?»
«По телефону не могу», – отвечает.
Встретились мы с ним на Фонтанке, и он мне рассказал, что все радиостанции – «Свобода», «Голос Америки» и BBC – сообщают, что на всю большую советскую страну нашелся только один человек отчаянной храбрости и справедливости, редактор ленинградской «Смены», который решился сказать правду относительно комсомольского ставленника Карпова (надо сказать, неплохо играющего в шахматы) и Виктора Корчного, немолодого еврея, который только волею судеб еще не чемпион мира.
Привычка такая поганая у этих западных радиостанций – каждые полчаса давать одну и ту же новость. И еще не синхронно у них эти новости выходят, поэтому можно было целый день слушать про комсомольского ставленника Карпова и смелого редактора Балуева. То есть надежд, что про это никто не узнает, не осталось никаких.
Обратно идти в «Смену» мне было не очень. Но я пошла. Прямо к редактору. «Знаешь?» – спрашиваю.
«Конечно», – говорит. А перед ним как раз эта полоса с текстом Вахтина лежит. Перечитал, говорит, текст, и вот в этом месте он (Вахтин то есть) очень удачно все развернул. А, говорит, этого Вахтина еще что-то почитать можно?
«Да не вопрос, – отвечаю, – достану».
Шахматная история закончилась так: в матче претендентов Карпов обыграл Корчного и должен был играть с Фишером, но Фишер не явился, и Карпов стал двенадцатым чемпионом мира по шахматам. А потом уже Корчной остался в Амстердаме и снова играл с Карповым, но уже в ранге предателя и отщепенца.
Ни мне ни Александрову ничего после этой истории не было.
А редактора Балуева через некоторое время с поста сняли и отправили заведовать публицистикой в журнале «Костер».
А редактором «Смены» в итоге стал Геннадий Селезнев, тоже неплохой редактор, но Вахтина мы при нем не печатали.
Ирина Чуди
