На уход Мединского
Закончился министр культуры на букву «м». Все его действия вызывали ощущение надвигающейся катастрофы. Он был одним из средств реализации государственной концепции ликвидации культуры по той модели, которую гениально кратко, как и все, что он делал, сформулировал Ильич: «Я, знаете, в искусстве не силен… Искусство для меня — это что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его — дзык, дзык! — вырежем. За ненужностью».
И все же не просто так Мединский культуру уничтожал. Это только нам казалось, что он безграмотная посредственность, а он – гениальный менеджер. Это нам разъяснили в интернет-журнал общественной и художественной критики «Разногласия», в тематическим номере, который вышел в 2016 году и был назван «Музеи. Между цензурой и эффективностью». Это, если говорить просто, последний писк московской моды на манипуляцию словами.
Пока мы недоумевали, что министерство культуры и Мединский творят с Русским музеем и Российской национальной библиотекой, на авансцену вышли идеологи, которые нам всё-всё разъяснили. Что речь идет не о уничтожении, а о целенаправленных изменениях по осмысленной программе. А Мединский – это не посредственность, а светоч неолиберализма.
Для меня несомненно, что синхронизация выхода «музейного» номера «Разногласий» со скандалом вокруг Русского музея, как раз дошедшего до точки кипения вследствие ареста заместителя министра Пирумова с целой группой то ли единомышленников, то ли подельников, не является случайностью. Номер журнала – идеологическое прикрытие на основе направления, которое красиво называется институциональной критикой, т.е. критикой культурных институций: театра, музея, библиотеки, архива, кинотеатра, чего угодно, хоть пункта приема посуды, если бы таковые у нас остались.
Берется, скажем, музей в его традиционной форме, она анализируется, после чего делается заранее заготовленный вывод: устарела, надо всё менять.
Почему надо всё менять? Базовая причина проста: нынешней власти культура в том виде и – главное – в большом количестве, в котором она досталась от прежних времен, практически не нужна. Слишком много памятников, музеев, библиотек…
Финансировать все не хочется, жалко, нефте-газовые пузыри лопаются, и денег не хватает даже на ракеты и подлодки. Но сразу избавиться от культуры неудобно, поэтому создается вербальная маскировка в виде институциональной критики, а сокращение финансирования красиво именуется программой неолиберализма. Это сильно напоминает то, что нацисты называли Endlösung, но применительно к культуре.
В «Разногласиях» был напечатан перевод статьи 1978 г., посвященной критике Музея современного искусства в Нью-Йорке. Текст я бы определил как нелепый, потому что обнаружив в музее как таковом архаические протоформы – храм, святилище, лабиринт – авторы лондонского журнала сразу сделали вывод, что устарела и современная культурная форма музея.
Если бы авторам той статьи довелось ознакомиться с «Поэтикой сюжета и жанра» Ольги Фрейденберг (да и с другими работами культурологической школы акад. Н.Марра), они бы узнали, что еда, похороны, смех и жилище тоже имеют архаические прототипы. Однако все-таки ни еду со всеми ее ритуалами, ни стоечно-балочную конструкцию никто видоизменять не предлагал и в естественные укрытия – пещеру или землянку – звать не стал. А вот предложить изменить музей – это запросто.
И на такой смехотворной методологической основе, найденной на задах западной мысли конца 1970-х годов, социолог Александр Бикбов, вслух выговаривает то, что Мединский делает молча.
Мы-то думали, что он дурак дураком и ненавидит культуру, а Бикбов, напротив, утверждает, что дураки мы, потому что хотим сохранить Русский музей и Российскую национальную библиотеку в прежнем виде, который уже никому не нужен, а Мединский остро чувствует современность, он в тренде, он передовых взглядов человек и потому является светочем и одним из главных промоутеров экономического неолиберализма в культуре.
Что за этой словесной эквилибристикой стоит? Идея проста: давать тем же музеям из бюджета как можно меньше денег, при этом тем, кто заработал больше, давать на 5 – 7% больше субсидий, то есть внедрять конкуренцию и заставлять зарабатывать самим.
«И часто за его (Мединского. – М.З.) крайне неприязненными высказываниями о современном искусстве или документальном театре остаются незамеченными абсолютно интернациональные, ультрасовременные, ясно сформулированные менеджериальные мотивы, – захлебывается от восторга Бикбов. – В деятельности Министерства культуры эти мотивы – не просто формы риторики, а вполне осязаемые административные решения. Например, по итогам учета посещаемости культурных институций, в частности, театров и музеев наиболее посещаемые из них премируются дополнительно». То есть, как формулирует координатор НИИ митингов, минкульт запускает «дарвинистскую борьбу за выживание». Скажем, Третьяковку профинансируем, а уж ГРМ пусть покрутится сам.
Конечно, у Бикбова есть некоторые претензии к Мединскому и его «маркетинговым стратегиям» (сожалеет, что это не «маркетинговые стратегии компаний мобильной связи», которые основаны «на принципах всеобщей конкуренции, зависимости положения работника от финансовой эффективности учреждения, от охвата аудитории или вклада в завоевание новых аудиторий»). Но в целом Бикбов ставит Мединскому оценку «хорошо» за тягу к «эффективности».
Стоит ли удивляться, что Владимир Гусев жаждет во дворах Михайловского дворца построить комбинат бытового VIP-обслуживания, а министерство культуры не только не возражает, но даже подталкивает к нарушению закона, охраняющего памятник архитектуры федерального (и общемирового) значения. А вот лучше зафигачим внутри двора новое 5-этажное здание: на первом этаже «винные погреба», на втором – ресторан, на третьем – VIP-отель, на четвертом – офис банка, а на пятом – терраса для обозревания окрестностей. И посредством такой гусевизации завоюем новые аудитории. Правда, как намекает ФСБ, подлинная цель у подобных негоций типа грандиозного строительства и реконструкции оказывается немного иной, когда за дело берутся господа Пирумовы, но ясно, что словесный мусор от Бикбова и призван нечто прикрывать. Нечто чисто конкретное, типа «не дадим денег», а в пределе криминальное («получим откат»).
Одновременно Бикбов предлагает «научное» обоснование сокращения финансирования: ведь «из энциклопедии культурной памяти музей превращается в презентационную площадку, на которой регулярно проводятся единичные тематические мероприятия. Статус музея как институции, близкой библиотеке или архиву, сменяется статусом центра по предоставлению культурных и зрелищных услуг. Это общемировой сдвиг, который с конца 2000-х утверждается и в российской музейной политике». В общем, брюки превращаются… бкюки превращаются… в элегантные шорты.
Но, во-первых, неизвестно, кто и когда доказал, что Русский музей должен подвергнуться укорочению и превратиться из «энциклопедии» в «площадку»; во-вторых, вся эта дикарская аксиоматизация просто доказывает бескультурье Бикбова, Мединского и минкульта; в-третьих, перефразируя проф. Преображенского, спрошу: где этот апостол экономического либерализма Фридрих Август фон Хайек написал, что государство не должно финансировать государственные музеи, являющиеся национальной культурной памятью, а должно превращать их в самофинансируемые учреждения для развлечений, запуская конкуренцию за бюджетные крохи?
А из болтологии Бикбова, озвучивающего тайные доктрины минкульта, следует, что государство именно не должно обеспечивать средствами в нужной мере государственный музей, хранилище национальной культурной памяти, а должно стимулировать превращение музея в комбинат бытового обслуживания, предоставляющего культурно-зрелищные услуги.
Музею же не надо стремиться пополнять музейное собрание (раз это не «энциклопедия культурной памяти», то на фиг), не надо заниматься научной работой, реставрацией, а надо думать о «единичных мероприятиях», о необычных тусовках, которые увеличат охват аудитории и завоюют новые. Потому что «главными в музее становятся зрелищность и привлекательность для новых аудиторий, а приоритетной публикой – уже не ценители, историки искусств или внимательные читатели учебников истории в средней школе, а, скорее, зрители исторических блокбастеров».
Фактически устами Бикбова минкульт сообщил: денег будем давать меньше, зарабатывайте сами, как хотите, а музей в старом виде нам не нужен. Короче, устарел там, не устарел – не нужен и всё. Надоели нам ваши дурацкие музеи, тусоваться хотим, а не на картинки смотреть. Кому надо – в интернете уже посмотрел. И не искусствоведы и экскурсоводы там должны работать, а менеджеры и массовики-затейники. И добывать прибыль.
Другой точкой приложения институциональной критики стала Российская национальная библиотека (РНБ). «Известиям» директор департамента науки и образования минкульта Александра Аракелова сообщила: оказывается, «библиотека в новых условиях – это не только институт сохранения и организации доступа к “окаменелым” знаниям, но и площадка для межкультурного диалога, социального общения».
Опять то же самое: у Бикбова музей «презентационная площадка», у Аракеловой – площадка для диалога и общения. Ну, не книги же, блин, читать в научной библиотеке в начале XXI века!
Они – «окаменелое знание», они в прошлом, а нужно общаться: межкультурно, социально, РНБ теперь «площадка»… Раньше была танцевальная площадка, детская площадка, площадка молодняка в зоопарке; теперь «площадкой» стала бывшая научная библиотека. У РНБ теперь новая функция – это зрелищное учреждение, и оно должно привлекать новые аудитории. Не библиотечной же или библиографической работой отчитываться – в минкульте это нынче «не звучит».
Полнота комплектования уже и сейчас не важна абсолютно, а старая цель – иметь все книги, журналы, газеты, изданные в России, а желательно и в большом «русском мире», – эта цель уже отменена.
Библиотека уже понимается не как научное учреждение, а как промежуточный этап на пути к глобальному интернет-кафе. Не случайно доску у входа со стороны пл. Островского с надписью «Научные читальные залы» заменили на просто «Читальные залы».
Все это идеи бредовые, но вспоминается эпиграф из Бердяева к роману Хаксли «Прекрасный новый мир»: «Но утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления».
Михаил Золотоносов
