Если для немцев воздвигнутая в 1961 году Берлинская стена всегда считалась символом германского раскола, то для остального мира это была еще и передовая холодной войны. Только здесь, в центре Берлина, стояли лицом к лицу русские и американцы. Так что 20-летие падения Берлинской стены, которое отмечается 9 ноября, не только немецкий праздник. О том, почему стена пала именно тогда и могла ли она не упасть, «Город 812» беседует с Андреасом Майер-Ландрутом, в 1989-м послом ФРГ в СССР.
– Вы активно участвовали в переговорах СССР и ФРГ, приведших к объединению Германии?
– Да. Мы работали каждый день практически. Очень было сложно, но мы нашли общий язык, хотя и на Западе было очень много противников воссоединения Германии. Мадам Тэтчер этого совсем не хотела, и у нее даже был особый совет, который работал против объединения Германии. Что до советской стороны, то у меня сложилось впечатление, что все, что касалось внешней политики, было в руках Шеварднадзе, хотя и роль Горбачева никак нельзя умалять. Он для нас, для Германии, сделал очень многое.
– Считается, что визит Горбачева в Берлин в октябре 1989-го по случаю 40-летия ГДР заметно ускорил объединение Германии.
– Безусловно, это именно так, но незадолго до этого, в июне был визит Горбачева в Западную Германию, сыгравший тоже огромную роль. У нас ведь тоже всегда боялись войны, побаивались СССР, а тут приехал президент этой великой державы и легко, позитивно общается с людьми. Для западных немцев это было настоящее облегчение. Горбачев в свою очередь узнал, что люди у нас открыты, общительны, и получил от них представление об истинном положении дел в ФРГ. И, уже будучи после в Восточном Берлине, он сказал о том, что нельзя сопротивляться текущему моменту, хотя в историю ключевая фраза из-за ошибки переводчика вошла как “Кто опоздает, того накажет жизнь”, что было воспринято как выпад против правительства ГДР, и Хонеккер через десять дней был отправлен в отставку.
– Насколько я понимаю, казус имел место и 9 ноября, когда правительство ГДР объявило об открытии границы?
– Выступавший на пресс-конференции, которая транслировалась в прямом эфире по телевидению, секретарь ЦК СЕПГ Шабовски, чтобы успокоить население своей страны, объявил, что ГДР разрешит своим гражданам выезд на Запад. Когда же из зала последовал уточняющий вопрос, мол, когда это решение вступает в силу, он стал изучать полученный от политбюро листочек, не обнаружил там даты и, смутившись, сказал что-то вроде: “Думаю, с того момента, как об этом будет объявлено”. Жителям Берлина этого оказалось достаточно, чтобы устремиться к пропускным пунктам, где пограничники не смогли остановить толпу. Открытие стены стало полной неожиданностью для Горбачева, он был крайне недоволен случившимся, потому что русские до того момента контролировали ситуацию. Без их прямого указания не принималось никаких определяющих действий, а тут были стихийно нарушены многие годами действовавшие договоры, хотя бы по четырехстороннему соглашению союзников и разделению Берлина на сектора. Ситуация успокоилась только после экстренного разговора Горбачева с Колем по телефону.
– Если бы жителям Восточного Берлина не дали 9 ноября повода собраться у стены, могли ли события пойти по другому сценарию?
– Думаю, через день-другой стену все равно открыли бы, напряжение людей было уж больно велико. Просто все было бы более цивилизованно, люди пришли бы, заполнили анкеты и попали на Запад.
– Находившиеся в ГДР советские войска в ситуацию не вмешивались. А вы этого опасались?
– Было такое опасение, но военнослужащие проявили благоразумие и сыграли свою положительную роль. Они же затем еще пять лет находились в Германии. Я присутствовал на торжественной церемонии прощания с советскими военнослужащими в Берлине. Были приглашены все маршалы, которые воевали на немецком фронте, шли большие приемы, возлагались венки к советским захоронениям. К сожалению, господин Ельцин был настолько пьян, что его поведение стало, конечно, недостойным.
– Наших руководителей до сих пор зачастую обвиняют в том, что они слишком мало взяли с Запада за объединение Германии…
– Был подписан серьезный договор и заплачено 8,5 миллиарда марок. В моем представлении, это немало. Другое дело, что на эти деньги должны были быть построены дома для возвращающихся домой офицеров, но много, как я понимаю, воровалось. А уж то, что эти деньги пошли не по назначению, извините, не наша вина.
– Граждане СССР не понимали, да многие и сейчас не понимают, стремления немцев к объединению. Ведь уровень жизни в ГДР был значительно выше, чем в Советском Союзе.
– Все это миф про высокий уровень жизни в ГДР и про то, что страна была десятой в мире по развитию промышленности. Как и в СССР, в ГДР слишком много инвестировали в военную технику. За счет кредитов, которые брали на Западе. К концу 80-х ГДР была уже практически банкрот, платить долги было нечем. Ну, а накормить и одеть 17 миллионов куда проще, чем 250.
– Есть ли сейчас среди немцев разочарованные объединением?
– Есть, конечно, через пару лет эйфория прошла, люди стали более трезво оценивать произошедшее. Каждый должен был найти свое место, получилось не у всех, так что ностальгия присутствует. Мол, пусть при коммунизме было и не так хорошо, зато все находились в равных условиях. Многие с Востока уехали в западные земли, теперь в городах бывшей ГДР пустуют целые кварталы. Но есть и такие, кто едет с Запада на Восток. Так что за 20 лет все смешалось, граница если и осталась, то только в головах.
– Свою дипломатическую карьеру вы начинали в СССР в середине 1950-х. Работа в Советском Союзе воспринималась как ссылка или, наоборот, вы были на передовом дипломатическом фронте?
– Сотрудником МИД я стал в 1955 году, когда попал в Бонн по окончании Геттингенского университета. Как раз шла подготовка к визиту Аденауэра в Москву – именно тогда, спустя десять лет после войны, было принято решение о восстановлении дипломатических отношений между ФРГ и СССР. Естественно, на меня, как человека, изучавшего русский язык и историю Восточной Европы, сразу обратили внимание. С тех пор вся моя жизнь в той или иной степени связана с вашей страной.
– И какие были первые впечатления о СССР?
– Я был тогда совсем молодым человеком, рядовым стажером, все наши дипломаты были, можно сказать, абсолютно изолированы от внешнего мира. Если с кем и общались, то только сотрудниками вашего МИДа. У дома, где мы жили, круглосуточно дежурили милицейские наряды, если мы выходили в город, за нами обязательно следовала машина. На расстояние более 40 километров от Москвы отдаляться было запрещено, многие города для иностранцев вообще были закрыты. Так что своего рода отдушиной становились поездки в Питер (предварительно следовало получить специальное разрешение) на выходные для знакомства с его достопримечательностями. Билеты на поезд мы брали только в МИДе, а не на вокзале, и, по сути, контакт с русскими был возможен только в дороге. Люди были в основной своей массе любезные, интересовались Западной Германией, которая была для них тайной за семью печатями. Как, впрочем, и СССР для немцев. Но кто с нами общался, тех, безусловно, сразу допрашивали соответствующие органы.
– СССР 80-х – это уже другая страна?
– Конечно, тогда уже были сильные отличия от того, что я видел прежде, даже в 60-е, когда работал в Москве пресс-атташе посольства. Мне кажется, уже Олимпиада-80 дала определенный толчок. Гражданское общество стало более активным, пропал страх перед иностранцами и всем иностранным, люди были уже готовы общаться без всякой оглядки. В конце концов, самолеты стали летать на Запад, хотя поначалу попасть в Европу самолетом можно было только, предварительно добравшись поездом в Хельсинки. Первый ТУ-134 из Москвы полетел, кстати, в Копенгаген.
– Кто из наших политиков запомнился вам больше других.
– Чаще всего мне довелось общаться с Громыко, замечательный, образованный был человек, с его заместителями. Много путешествовал по стране, по союзным республикам, будучи послом, встречался с первыми секретарями обкомов партии. Самое главное было развивать контакты, и это являлось основным в моей деятельности. Я должен был показать, что мы, немцы, такие же люди, что надо общаться. После страшной катастрофы, которой стала Вторая мировая война, следовало работать в том направлении, чтобы такое не повторилось. В этом заключалась философия моей дипломатии.
– Когда вы почувствовали, что в СССР грядут демократические перемены?
– Уже после смерти Брежнева общаться стало гораздо легче. До того был самый настоящий идейный застой. Главные беды советской стороны, на мой взгляд, заключались в том, что людям не давали общаться с миром, закрывая все отношения личного характера, и ставили во главу угла военную мощь, а она во время атомной угрозы с обеих сторон уже не имела такого значения. Важнее было взаимодействие людей в учебе, в технологии, в культуре. И советские политики в середине 80-х это правильно поняли.
– О своей дипломатической работе в СССР вы написали книгу “С богом и с кальсонами”, но на русском языке она вышла под другим названием. Издатели постеснялись слова “кальсоны”?
– Видимо. В русском варианте книга называется “С богом. И оденься потеплее”.
– Откуда у вас такая симпатия к России и русскому языку?
– Я ведь родился в Таллине, который тогда назывался Ревель, в семье директора бумажной фабрики. Хоть Эстония и была тогда независимой страной, мой отец сразу сказал: “Хочу, чтобы мои сыновья учили русский”. И моей няней стала эмигрантка из России, благодаря которой я не только выучил русский язык, но и познакомился с православием. Она меня всегда брала с собой в собор, где священником был отец вашего предыдущего патриарха, который не так давно ушел от нас. А с маленьким Алексеем мы были дружны, вместе играли, когда нам обоим было по пять лет.
– В дипломатической практике бывают проколы или забавности?
– В 1972 году в Москву должен был приехать Никсон и остановиться в гостинице “Советская” на Ленинградском проспекте. Я эту гостиницу отлично знал, сам в ней квартировал, да и многих немецких политиков там размещать приходилось. Так вот накануне приезда президента американские спецслужбы, как положено, стали внимательно изучать содержимое люкса на втором этаже и где-то в полу обнаружили металлическую конструкцию величиной со спичечный коробок. Стали, естественно, в ней ковыряться, какие-то болтики откручивать, как вдруг раздался невероятной силы трамтарарам. Знаете, что это было? Это рухнула огромная хрустальная люстра, главное украшение находившегося этажом ниже ресторана.
– Германия, в отличие от многих западных стран, сегодня поддерживает Россию во многих ее начинаниях. В том числе в “Северном потоке”, но прилично ли экс-канцлеру Шредеру участвовать в этом проекте.
– Вы знаете, у нас на госслужбе платят совсем не много, пенсия тоже невысокая, вот и я, завершив в 65 лет свою дипломатическую работу, был вынужден устраивать свою дальнейшую жизнь. Привлек фирму “Даймлер-Мерседес”, открыв ее представительство в Москве, и неплохо заработал, что было мне очень даже на руку при низкой пенсии. То же самое и со Шредером. Не очень хорошо, конечно, что, еще будучи канцлером, он сам организовал всю эту историю с “Северным потоком” и занял затем один из руководящих постов. За это его, естественно, критиковали.
– Считается, что Россия и Германия сегодня активно сотрудничают еще и потому, что Владимир Путин – страстный германофил. Насколько хорошо Путин владеет немецким?
– Он отлично говорит по-немецки, я с ним встречался, еще когда он работал в Питере в начале 90-х. Теперь, к сожалению, у Владимира Владимировича, стало значительно меньше практики в плане немецкого языка.
– Почему Запад сегодня часто закрывает глаза на нарушение прав человека в России и факты недемократического устройства?
– Общественность в Германии довольно резко реагирует на подобного рода явления. Убийство Политковской имело, поверьте, громкий резонанс. Что же до официальных лиц, то они предпочитают обсудить проблемы за закрытыми дверями, чем кричать о них на весь мир. Германия сегодня активно сотрудничает и с Китаем, но имеющаяся там форма демократии не может радовать абсолютно никого.
– Как вы отметите 9 ноября 20-летие падения Берлинской стены – с рюмкой водки и пельменями или с пивом и сосиской с тушеной капустой?
– Нет-нет, не будет ни того, ни другого, это же обычный рабочий день. Знаю только, что вечером обязательно посмотрю телевизор. Один из телеканалов тоже интервьюировал меня по поводу того, какие были отношения между Германией и СССР в дни до разрушения стены.
Сергей ЛОПАТЕНОК
Досье
Андреас Майер-Ландрут родился в 1929 году в Таллине, в МИД ФРГ работает с середины 1950-х годов, тогда же получил первое назначение в Москву, куда в 1966 году вернулся уже как пресс-атташе посольства ФРГ. Затем был послом в Конго. В 1980 – 1983 гг. – посол ФРГ в Советском Союзе. Следующие четыре года – статс-секретарь, заместитель министра иностранных дел ФРГ. В 1987 – 1989 гг. снова посол в Москве. Сегодня консультирует немецкие фирмы, имеющие деловые интересы в России.
Хроника падения Берлинской стены (1989 год)
Зима
“Стена. Она простоит еще 50, да все 100 лет”. Эрих Хонеккер в январе 1989-го.
Весна
Первые в ГДР демонстрации с требованием свободного выезда за пределы страны. Около 100 тысяч граждан ГДР подают прошение на выезд, правительство не реагирует.
Лето
Михаил Горбачев дает понять, что Берлинская стена не должна стать серьезной проблемой при создании единого европейского дома.
Осень
10 сентября. Правительство Венгрии открывает границу с Австрией и для граждан ГДР.
30 сентября. Около 10 тысяч граждан ГДР, находящихся в Чехословакии, не могут попасть в Венгрию, откуда свободен путь на Запад. Хонеккер дает согласие на то, чтобы беглецов выпустили.
4 октября. Первая из массовых демонстраций в Лейпциге, которые затем регулярно проводятся по понедельникам и в других городах. Самый распространенный клич: “Горби! Горби!”.
7 октября. Горбачев с визитом в Берлине по случаю 40-летия ГДР. Народная полиция избивает жителей, пытавшихся прорваться к советскому лидеру.
17 октября. Хонеккер оставляет пост руководителя политбюро, его преемником становится бывший комсомольский вожак Эгон Кренц.
23 октября. На демонстрации в Лейпциге собирается 300 тысяч человек.
27 октября. Кренц призывает вернуться домой всех бежавших в ФРГ, гарантируя полную амнистию и новый закон о выезде из страны.
1 ноября. Кренц говорит по поводу объединения Германии: “Я не вижу в обозримом будущем дня, когда это могло бы произойти”.
4 ноября. Миллион человек выходит на демонстрацию в центре Берлина.
7 ноября. Народная палата ГДР не ратифицирует новый закон о выезде из страны.
9 ноября. Секретарь Политбюро Гюнтер Шабовски на пресс-конференции объявляет, что граждане ГДР смогут свободно выезжать на Запад. Граждане ГДР в тот же вечер собираются у Берлинской стены у КПП с Западным Берлином. Растерявшиеся пограничники открывают границу.
Армейские истории ГСВГ
К моменту падения Берлинской стены на территории ГДР проживало около полумиллиона советских граждан – это были военные и члены их семей. Хоть ГСВГ (Группа советских войск в Германии, позже переименована в Западную группу войск) и стояла, как говорили тогда, лицом к лицу с классовым врагом, служба в ГДР была мечтой любого кадрового офицера. Мало того что заграница, так еще двойной оклад, полные товаров магазины и пивом хоть залейся. Не случайно, после Афганистана многие отличившиеся офицеры получали назначения именно в ГСВГ.
* * *
Советские офицеры и прапорщики не только привозили в ГДР свои семьи, но и могли через знакомых немцев вызывать из СССР на время кого-то из родственников. С родственниками часто случались ЧП. Так, одна дама упала в обморок в колбасном отделе обычного продовольственного магазина, как позже выяснилось, впечатлившись широтой восточногерманского ассортимента. Сотрудники магазина стали звонить в “скорую”, а затем в советскую комендатуру. На вопрос, почему вы думаете, что пострадавшая – русская, последовал ответ: “Таких колготок, как у нее, у нас уже никто давно не носит”.
* * *
Одним из немногих ежедневных развлечений советских офицеров в ГДР был просмотр телепрограмм. Тем более что самые обыкновенные и привезенные из Союза телевизоры спокойно принимали и каналы ФРГ. Самое вкусное называлось “Эротика на ночь”. Эротику показывали исключительно по субботам, детям ее смотреть родители, естественно, не разрешали.
Как признался один боевой полковник, никто и никогда его так не разводил, как родная дочь-старшеклассница: “Сидим как-то вечером у соседей, жена говорит, мол, давай домой, сейчас начнется. Не будет нас, дочь смотреть будет. Мы к себе через площадку – темно, дочь спит, а телевизор не включается. Ну, мы быстрее обратно к соседям – чтобы не опоздать. А когда реклама пошла, я домой за “Беломором” заскочил, а там дочь сидит перед включенным телевизором. Она, оказывается, предохранитель перед нашим приходом вытащила…”
* * *
Когда в начале октября 1989 года одни восточные немцы готовились к официальным мероприятиям по случаю 40-летия ГДР, а другие выходили на антиправительственные демонстрации, у русских военных была другая проблема. Как достать билеты на футбол – на отборочный матч чемпионата мира ГДР – СССР. Игра должна была пройти в Карл-Маркс-Штадте в воскресенье, 8 октября. Поэтому советские офицеры, переодевшись в гражданскую одежду (что им не возбранялось), спешили в небольшой городок на юге страны служебными автомобилями и рейсовыми поездами.
В это время к командиру одной из частей по соседству с Карл-Маркс-Штадтом обратились верные правительству немецкие офицеры: “Дайте нам танки”. “У вас есть свои”, – логично парировали наши, на что слышали в ответ: “Да мы не собираемся стрелять, поставим ваш танк на улице, народ просто увидит, что русские с правительством ГДР, и испугается”.
Танк немецким товарищам не дали. На себя взять ответственность не решились. А звонить в штаб ГСВГ командир части не стал: “Пока буду звонить в штаб Группы в Вюнсдорф, там начнут еще консультироваться с Москвой, так мы на футбол опоздаем…”
В итоге на футбол попали, команда Лобановского там проиграла, хоть за нее и болели как минимум три четверти стадиона. Болели, впрочем, безобразно, называя соперников фашистами и целенаправленно бросая окурки в мальчиков-загольных (среди которых был 13-летний Михаэль Баллак). Проиграла наша сборная, правда, говорят, не случайно. Это был подарок ГДР по случаю ее юбилея – наши уже имели к тому времени путевку на чемпионат мира в Италию.
Любопытно – могла ли повернуться история по-другому, если бы тот танк немцам все-таки дали?
С. Л.
