Иногда я ищу в Google Street View городишко Ном и брожу по его улицам. Вы с трудом найдете на карте Nome, Alaska: какое-либо Кузьмолово по сравнению с ним – мегаполис. До Ледовитого океана от него минут 15 пешком, у второго светофора направо.
Вру, в Номе нет ни одного светофора, есть только три с половиной одноэтажные улицы, парадная – Front street – выходит на Берингово море.
Ном – место, где я впервые въехала в Штаты. В отличие от всех, кто влетает в Америку на самолете, я вплыла в нее в оранжевом жилете на спасательной шлюпке линялового рыжего цвета. Волны были сильные, мотор перегревался и глох, я кружкой собирала воду с пола и поливала его, чтобы он зачихал и завелся, а матрос истошно орал эскимосу, который стоял на берегу: лови канат, а то нас щас е@нет о камни! Эскимос улыбался: он впервые видел настоящую yellow submarine и не понимал по-русски.
Десять человек, запихнутые в шлюпку с двумя спасательными жилетами, по очереди высовывались из люка и сообщали тем, кто тихонько блевал внизу: до Америки еще метров сто!
Мы не потонули и даже умудрись привязать посудину к разбитому причалу (я вместо пирса приземлилась на мокрый камень, с которого соскользнула по, ну, вам по пояс будет, в ледяную воду), когда на пристань прибежал мужчина с криком: «Стоять! Пограничный контроль!» Я высоко подняла сумочку, чтобы не намок паспорт с американской визой и, чертыхаясь, стала вылезать на берег.
Взволнованный эскимос убежал и почти моментально вернулся с табуреткой, которую услужливо протянул пограничнику. Тот поставил ее на берегу океана, вытер пот со лба и уставился на группу русских, которые уже покорно встали друг за дружкой в очередь: «Вы кто ваще?»
Все начали озираться, кто может ему ответить. Меня тошнило после болтанки, но я, с грехом пополам , громко сказала: «Ви а экспедишн!», и показала пальцем в море, где на рейде, в километре от берега, стояло океанское научное судно «Академик Королев». Не знаю, что подумал пограничник, но я чувствовала себя Миклухо- Маклаем, который ступил на берег и обнаружил там папуасов на табуретках.
(Для понимания бреда: 1991 год, новый русский из Владивостока широко отмечает 250-летие открытия Аляски Берингом, отправив в Америку три корабля с артистами, моржами, певицей Большого театра, группой «Золотое кольцо» Нади Кадышевой и еще бог знает с кем. Газета, где я тогда работала, рекламировала эту авантюру, нам выделили одно место в экспедиции, и меня, которая до этого не была даже в Болгарии, наградили поездкой. Из-за безумной организации экспедиция валилась к чертям на всех этапах и редкие птицы долетели до Аляски. Я оказалась одной из них).
Пограничник достал из кармана засохшую печать, макнул ее в лужу и, с удивлением разглядывая наши паспорта, начал ставить штампы. Мы по одному, минуя табуретку, проходили в Соединенные Штаты. Метрах в десяти от «границы» лежали два пьяных – даже еле ворочая языком, они здорово говорили по-английски.
Поставив десять штампов, пограничник спросил что-то длинное, из чего я поняла только: «где спать?» С трудом подбирая слова, я объяснила, что мы планировали вернуться на корабль, но из-за волн спать придется в Америке, а где – понятия не имеем, потому что плыли долго и уже почти полночь.
– Я Чак, – сказал пограничник. – Пойдемте спать ко мне.
Мы гуськом, аккуратно обходя пьяных алеутов, пошли к Чаку. Это были мои первые в жизни минуты за границей, не говоря уже про Америку, мне хотелось зайти в бар, откуда, прямо как в вестерне, нам под ноги выкидывали разбуянившихся гуляк, но у меня не было ни цента. В подкладке сумки я зашила уродливое бабушкино золотое кольцо с сапфиром, в тюбик с зубной пастой запихала кулон с рубином (тогда наша таможня требовала декларировать даже такую хрень) , которые планировала толкнуть в Америке и разжиться долларами. Но это – завтра, а пока мы были на нуле.
Плешивый и хромой пограничник Чак – первый встреченный мной американец. Заметив, что меня изумляет его подпрыгивающая походка, он виновато улыбнулся: «Ногу резали». У развалюхи, перед которой были припаркованы два проржавевших джипа, в тот момент они казались мне прекраснее ламборджини, он долго возился с ключами. Дома достал из кармана штампик великой американской границы и засунул в ящик с вилками. Я зачем-то отметила это про себя. После этого Чарли утрамбовал в микроволновку гигантское количество жареной курицы и налил всем виски. Кто-то из наших граждан радостно заорал: «Переведи ему, что за встречу!», но Чарли сосредоточенно возился с видаком и наконец торжественно объявил: «Это будет фильм, как мне оперировали колено!»
Минут через пятнадцать, когда доктор начал скальпелем дербанить его колено, я робко спросила: «Долгая была операция?»
«Два с половиной часа», – Чарли не отрывался от экрана. Видно было, что он этот ужастик знает наизусть.
Наши люди быстро освоились в доме, принесли с кухни еще виски и требовали больше тарелок. «Не видите что ли, человек в трансе, ищите сами», – виски подействовало изнуряющее и мне было лень что-то переводить.
На экране хлестала кровища, хирург злился и требовал зажимы… Я незаметно сняла мокрые кроссовки и носки и свернулась калачиком на ковре прямо перед телевизором. Последнее, что я помню из своего первого дня в Америке – сестра говорит: пульс нормальный. Ночью мне снились чужие ноги.
…Утром я проснулась там же – на полу, заботливо укрытая лоскутным одеялом. В доме тихо, только Чарли в крошечной кухне мыл посуду.
– А где все?
– Ушли смотреть город. Что будешь – кофе или пиво?
Перед тем как откупорить холодную банку Miller , я приложила ее ко лбу.
– Жена ушла, забрала посудомойку… Сейчас домою тарелки и ты объяснишь мне, кто все эти люди?
Путаясь в глаголах и временах, я рассказала про «экспедицию» нового русского, про то, что в Беринговом проливе моржи , которые люди, а не млекопитающие, в ледяной воде плыли между островами Малый и Большой Диомид, один из которых принадлежит России, а второй – Америке, что из Нома мы вернемся в Петропавловск-Камчатский, а потом пойдем в Ситку, столицу русской Америки, где будут петь и плясать артисты и если денег хватит, доберемся до Гонолулы, где тоже наследили русские, и про то, что я вообще- то парламентский корреспондент, а тут я случайно и не всегда сплю под диваном.
– Дай-ка паспорт, – перебил меня Чарли. Он долго разглядывал свой вчерашний штамп, потом мою визу.
– Fuck!
– Fuck что?
– Fuck тебе Гонолула, у тебя виза одноразовая, если ты вернешься в Россию, снова в Америку тебя по ней не пустят.
– И что? Я увижу только Ном?
– Ном тоже хороший город.
У меня никогда не было виз и я не знала, что они бывают одноразовые. Тут я поняла, что вот-вот зареву.
– Fuck, – задумчиво произнес Чак. – Но ты можешь остаться тут.
– У меня муж, двое детей, я парламентский корреспондент, – понесла я ахинею.
– Да не насовсем, пока твой корабль плавает через океан туда и обратно, ты можешь пожить в Номе, а потом присоединишься к ним в Ситке. У тебя же виза на три месяца.
– Но у меня нет денег!
– Этого я даже не слышал, – буркнул Чак.
Много позже я поняла, что он сказал это не от черствости или скопидомства. Чак был, похоже , единственным федеральным служащим в этой дыре и прекрасно понимал, что по закону я не могу там заработать ни копейки.
Я начала собираться. Кроссовки, естественно, за ночь не высохли, и я поморщилась. Чак, ни слова не говоря, полез в кладовку, долго там шуршал и вернулся с кроссовками с ярко желтыми шнурками.
– Жена ушла, забыла, – протянул он их мне.
Так, в кроссовках чужой бывшей жены и мятых брюках, пошитых в Доме мод на Петроградской, я отправилась покорять Америку.
Воскресным утром на улице было пустынно. Но на двери ближайшего бара было написано OPEN, и я тихо туда протиснулась. Там не было ни души. В кино, опять-таки, я видела, что надо вскарабкаться на высокую табуретку и стойки и закурить. Я вскарабкалась и достала мятую пачку болгарских сигарет OPAL. Подошел бармен. Потрогал пачку, понюхал ее и только после это спросил:
– Ты с yellow submarine?
Я радостно кивнула.
– Ваши уже заходили, но они не говорили по-английски.
– Ай спик! Ай спик! – я так обрадовалась, что даже не добавила «фром ол май харт».
– Что будешь?
Мне ужасно хотелось кофе, но у меня не было денег на стакан воды.
– Водка? – спросил бармен. – Я угощаю.
– Что вы! Такая рань!
– Джин?
– Да, – сдалась я.
Бармен оказался умницей, потому что после двух стопок джина на пустой желудок из меня внезапно полезли английские слова, о существовании которых я даже не подозревала. Он пытался понять, что это за шизофреническая группа русских высадилась вчера вечером на берег и не пора ли ему бежать пересматривать фильм «Russians are coming». От разговора про экспедицию мы как-то перешли к моей одноразовой визе и к тому, что корабль завтра уходит, а я не увижу ничего, кроме Нома, и не попаду с столицу русской Америки Ситку.
– Тебе надо заработать денег, – сказал бармен.
– Я – парламентский корреспондент!
Он никак не отреагировал на этот мелкий всплеск тщеславия:
– У нас через две недели уборщица уедет на материк, – пошел к телефону, с кем-то поговорил , присвистнул и вернулся огорченный.
– 600 долларов. Денег уборщицы не хватит.
– Что 600 долларов?
– Билет на самолет до Ситки стоит 600 долларов.
С тем же успехом он мог бы сказать, что билет стоит миллион.
– А на попутках?
– Отсюда не ходят ни попутки, ни автобусы. Отсюда нет дорог. Только самолет и только Alaska Air, потому такие дорогие билеты.
Позже я убедилась, что километрах в 50-ти от Нома дороги, действительно, зарастают черникой и затаптываются медведями.
– Надо спросить Фредди. Он умный.
Мы пошли через дорогу в ресторан Фредди. Работы для меня не было и здесь. От Фредди мы пошли к Джиму, у него тоже бар. Я уже наизусть выучила фразу, что согласна на любую работу, чтобы купить билет до Ситки. Джим задал кучу вопросов и хохотал над моей идиотской ситуацией. В разговор встрял тип лет 60-ти, в серой выцветшей кепке и фланелевой рубахе с дыркой на рукаве. Ему было явно смешно слушать о моих злоключениях. Во рту у него была полнейшая каша и я не поняла ни слова.
– На овощи поедешь? – спросил вдруг шепелявый.
– Но эта работа не стоит 600 долларов, – резонно заметил Джим и оба захохотали.
– А петь ты умеешь? Нет? Жаль, у нас любят русские песни. Ладно, мужики, хватит ржать, надо помочь человеку. Поехали, я кстати, Тони.
На улице мы сели в его роскошный Ford. Сейчас-то я понимаю, что это был просто Ford, но это был первый в жизни увиденный мною Ford, а в самом Номе по улицам в основном гоняли на ржавом металлоломе.
Прогулка у нас вышла своеобразная. Мы проезжали метров 20, заходили в бар, что- то перетирали и ехали дальше. Через двадцать метров картина повторялась. С каждым баром мой спутник становился все грустнее.
Нам обломилось в баре Polaris. Его хозяин, Норм, так долго разглядывал меня с ног до головы, что я, девочка с детства начитанная, вспомнила «Хижину дяди Тома». Потом они опять ржали с Тони, и из всего разговора я поняла, что речь о деньгах. Потом нам всем налили виски, чтобы отметить «сделку»: так как я не могу в Америке работать, ради журналистского эксперимента я две недели убираю номера в местной гостинице, которая тоже принадлежит Норму, а за это мне дают комнату, деньги на еду и на билет до Ситки. Я быстренько перемножила все в уме и поняла, что с их стороны это чистая благотворительность.
– Завтра в три приходи сюда.
Расцеловав всех мужчин, я вприпрыжку понеслась к причалу, где на yellow submarine десять психов, которые вчера в шторм приплыли с корабля в Америку, должны уплыть обратно на корабль. Волны стихли и мы добрались почти без приключений. На судне, правда, заело трап и нам спустили веревочную лестницу. Я переживала за кроссовки бывшей жены Чака, но на этот раз обошлось.
Мне казалось, что за эти сутки жизнь у всех перевернулась, но на корабле ничего не изменилось – был ужин, все 200 пассажиров пили компот, сваренный корабельным поваром и втихаря разливали водку. Я хряпнула для храбрости и пошла к капитану.
– Я остаюсь а Номе, – начала я с порога. И дальше рассказала про одноразовую визу и про то, какой есть замечательный выход из положения. Капитан меня выслушал внимательно. В отличие от американцев, он, святой человек, ни разу не заржал, а только тихо сказал:
– Ты сошла с ума. Тебя обманут, ты потеряешься в чужой стране. Что мы будем тогда делать?
В душе я, конечно, понимала, что насчет «обманут» он может быть и прав. Но рвала на груди рубаху и кричала, что таких, как я не обмануть. При этом страшно трусила и надеялась, что он меня не отпустит.
Но капитан вдруг сказал:
– Пиши расписку, что ты не имеешь никаких претензий к экспедиции, что обязуешься 24 августа быть в Ситке. А от себя добавлю – я тебя не отпускал и ничего про тебя не знаю.
Корабль уходил в Россию наутро в десять. Мне оставалось найти кого-то, кто рано-рано спустит шлюпку и довезет меня до берега. Теперь уже с чемоданом. То, что я снова на российской территории и к причалу снова может прибежать Чак, мне даже не пришло в голову.
…Обошлось. Чак, видимо еще спал. На берегу не было никого, даже похмельных алеутов. Матрос Женя, которому я в благодарность оставила бутылку водки из заначки, высадил меня на берег и вытащил мой чемодан. Мы обнялись и он уплыл, грохоча мотором. Странно, что мы не перебудили весь город.
Я взяла чемодан и пошла по берегу Берингова моря. До встречи в баре было еще полдня и делать мне было абсолютно нечего. Я села на чемодан и стала смотреть на воду. Вдали, в тумане, был виден наш корабль. Я достала сигареты и пересчитала – шесть штук. Спустя полчаса я услышала, как корабль загудел – он уходил в Россию. Скоро от него осталась только точка.
И тут мне стало страшно. У меня не было никакой уверенности, что этот Тони, или Джим, или с кем там я договорилась, придет в бар к трем. А я стояла на берегу моря в абсолютно чужой стране, вглядывалась в туман, и в кармане у меня не было ни пенса.
Диана Качалова
P.S. Это было 6 августа 1991 года. Сегодня дата, но не круглая. Мне в тот день казалось, что я совершила самый отчаянный поступок в жизни. Я и не подозревала, что это только начало невероятного приключения.
P.P.S. Извините, что получилось так длинно
- Nome, Alaska
