Джаник Файзиев – широкой публике известный в качестве режиссера «Турецкого гамбита», сейчас выступает в роли одного из продюсеров лагерной комедии «Каникулы строгого режима». Это очередной проект Первого канала. Но на этот раз премьера почему-то не сопровождалась валом телевизионной рекламы, как это было с «Дозорами» или «Стилягами». То ли деньги кончились, то ли крупномасштабная реклама вдруг вышла из моды.
– Говорят, вы применили особую экономичную схему проката – по какому-то “американскому” варианту. Что это такое?
– Эти слова приписывают мне? Тогда я догадываюсь, кто это сказал. Еще когда я и мои друзья были совсем молодыми ребятами, то читали книжки про всяких известных продюсеров, вроде Дэвида Селзника, который экранизировал “Унесенные ветром”. И вот у них была такая традиция – начать прокат своей картины не в столице, а в провинции. Результатом такого приема было то, что, когда фильм добирался до главных городов страны, пресыщенные столичные жители уже что-то о нем слышали и были заинтригованы.
– И откуда вы начали показывать картину?
– Первый показ у нас был в Новосибирске. Потом Калининград, Уфа, Казань. Потом мы переехали в город Киев. Потом Петербург.
– Ну мы-то хоть оказались последним провинциальным городом перед Москвой?
– Нет. Затем Екатеринбург. Краснодар. А уж потом – Москва.
– По-моему, в нашей стране “американский” вариант проката возможен, только если премьеру в Краснодаре показать по федеральным каналам.
– Я рассчитываю только на сарафанное радио. Больше здесь ничего нет. Существует такая статистика, что в любом обществе, в любое время есть шесть процентов активного населения. И эти шесть процентов, они друг друга знают. Они в принципе друг с другом знакомы. Потому что жизнь переплетена гораздо глубже, чем нам кажется. А моя личная теория заключается в том, что эти шесть процентов активного населения как-то соотносятся друг с другом…
– Со стороны кажется, что вы не на сарафанное радио рассчитываете, а скорее хотите спрогнозировать, как могут среагировать на ваше кино в столице…
– Слушайте, промо-кампания не строится по принципу: сделай вот так, и у тебя все будет в шоколаде. Тут нет точного сценария. Это всегда…. поиск вариантов развития. Мы выстраиваем стратегию на ощупь.
– Так вы говорите, что снимали народное кино. Народное кино – это когда про народ?
– Для меня народное кино связано не с делением на аристократов и народ. Народное кино – это кино семейное. То кино, на котором вам не надо закрывать ребенку глаза или объяснять бабушке, что происходит на экране. Просто сидите и смотрите.
– История о двух беглых зеках, прячущихся от погони в летнем детском лагере, – это народное кино?
– Эта книжка (А. Кивинов, Ф. Крестовой “Каникулы строгого режима”. – Е. Н.) на самом деле рассказывает про то, как жили-были два мальчика, один из которых как гомункулус – родился на Земле, а потом инопланетяне увезли его на другую планету. И когда он возвращается обратно, то ничего про земную жизнь не знает. А второй хоть и жил на Земле, но был занят тем, что делал карьеру и деньги. И вот однажды Господь Бог их обоих остановил и сказал: “Ну, посмотрите вокруг”. И они увидели, что они оба – уроды. И если бы с ними не произошло то, что произошло, если бы они не попали в детский лагерь, то, может быть, и не поняли бы, что в жизни есть место тем ценностям, которые в мужском обществе обычно считаются ненужными, лишними и тяжелыми для подъема.
– При чем тут народ?
– Наше кино народное потому, что немного в метафорическом смысле оно рассказывает о ситуации вокруг нас.
– А какая вокруг нас ситуация – поконкретнее поясните.
– Общество к сегодняшнему дню стабилизировалось. Мы сейчас слегка понимаем, где мы работаем, сколько получаем и сколько будем получать. Где находится булочная, как выглядит наш почтальон. И поэтому те мальчики, которые пять лет назад считали, что единственное их достоинство то, что они мальчики, сейчас вынуждены меняться. Раньше они думали – раз они могут пойти и разобраться с кем-нибудь, то тетки будут за них цепляться и без них никуда не денутся, а будут бежать по улице, держась за ремень. А тетки вдруг говорят: “А ты мне такой не нужен. Я хочу, чтобы ты был совсем другим”.
– А мне казалось, что наши женщины как раз испытывают нехватку настоящих мужчин.
– Просто понятие настоящего мужчины меняется. Не Джеймс Бонд, а мужчина, который умеет управляться с многодетной семьей. И не говорите мне, что не об этом мечтает большая часть женщин. Поэтому я и говорю об изменении системных ценностей в обществе.
– Значит, женщины изменились больше мужчин?
– Не знаю, как вы, а я помню времена, когда мамы говорили дочкам: “Дура! Выходи за него. Настоящий бандит! Будешь за ним как за каменной стеной!”
Тогда для девушек выйти замуж за бандита было главным счастьем. Так же, как, наверное, в революцию тетки шли замуж за комиссаров. Девочки из аристократических семей понимали, что с этими белыми красавцами и благородными дураками, которые готовы за идеалы умереть, каши не сваришь. А вот с этими можно выжить потому, что у них есть хлеб и с ними можно вырастить детей. Сейчас же мысль о том, что твой избранник – бандит, не радует ни одну нормальную девушку. Она уже хочет пусть спокойного, пусть несильного, но нежного, милого, который будет кормить детей, укладывать их спать и читать на ночь сказки.
– Выходит, что у нас просто поменялась концепция альфа-самца. Нужен не тот, кто защищает, а тот, кто любит.
– Ну, это вы уже очень утилитарно говорите. С девчачьей точки зрения. Но я думаю, что на самом деле так оно и есть. Эту тенденцию можно проследить, как это ни смешно, в Америке, на примере изменения киногероя. Если вы сопоставите разные фильмы, вы увидите, как появляются субтильные и нежные юноши вроде Леонардо ди Каприо или Тома Круза, низкорослого и заботливо глядящего в глаза. Шон Коннери сменился Броснаном, который был куда менее брутален.
Брюс Уиллис вошел в кино как мужчина, который никак не может добиться взаимности у любимой женщины. В сериале “Лунный свет”. Он стал известен не как мачо, а как герой, который умеет страдать. Это то, чего так не хватало тогдашнему американскому обществу.
Американские мужчины распознавали себя в герое Уиллиса и говорили: “Едрен батон! Вот почему она меня не любит. Конечно, я же не показываю ей свои чувства. Я же не умею их выражать! И поэтому она бегает к этому козлу-пианисту, который ей грустную музыку на пианино играет. Она через музыку понимает, что он хочет ей сказать”.
Поэтому вы уж сами определитесь – альфа-самец, не альфа-самец. Я так формально мыслить не могу. Нам так формально мыслить нельзя – мы настроение даем.
