В так недавно начавшемся XXI веке многое в отечественном кино успело случиться впервые. Артист Лавроненко получил первый российский актерский приз в Каннах. Словосочетание «режиссер Бондарчук» из величественного превратилось в смехотворное. Сокуров перестал снимать фильмы, понятные десяткам, и перешел на фильмы, понятные сотням. Александр Миндадзе написал сценарий, который поставил не Вадим Абдрашитов. Российский режиссер Бекмамбетов поставил высокобюджетный голливудский фильм, и тот не провалился.
Это не говоря уже о том, что вышли первые отечественные боевик, хоррор, фэнтези, молодежная комедия и спортивный триллер – причем в каждом жанре “первыми” были объявлены фильмов по пять… Да и мало ли еще что. До сих пор не случалось лишь двух “впервые”. Алексей Герман не выпустил еще фильм, действие которого происходит не в сталинскую эпоху, – но это событие, как все мы надеемся, не за горами. И Павел Лунгин никогда не снимал еще по-настоящему хороших фильмов. Ныне этот последний пункт изменен. “Царь” — хороший фильм. По-настоящему.
Столь длинный разбег был тут нужен не из пижонства. Случай с Лунгиным – самый невероятный из перечисленных. Невероятный настолько, что многие мои коллеги не смогли в него поверить, даже посмотрев фильм. “Этого не может быть, потому что не может быть никогда”. “Остров”, триумфально обмишуривший огромную часть российской аудитории, был воспринят кинокритиками (теми, которые таковыми являются взаправду) как низшая точка падения автора. Та, откуда не возвращаются. Лунгин же не просто вернулся – катапультировался в те высоты, куда раньше и помыслом не добирался.
За Павлом Лунгиным в кинокритическом цехе издавна закрепился титул “конъюнктурщика”. Каждый его фильм точно попадал в свою эпоху; эпохи же сменялись так быстро и радикально, что попасть в каждую можно было только при полном отсутствии собственного авторского лица. Ну или при полной авторской незаинтересованности в его, то бишь этого самого лица, демонстрации. Что само по себе вполне допустимо: художник быть искренним не обязан, только честным.
Проблема, однако же, в том, что когда Лунгин впервые в полный голос заявил о себе фильмом “Такси-блюз”, на дворе 80-е только-только сменялись 90-ми, и “попасть” в это время было почетно, сложно и нужно: та перекипающая речами и идеями эпоха отчаянно нуждалась в образной фиксации. В нулевые же “попасть” стало куда как проще – но и много зазорнее. Девяностые заказывали портреты художникам; нулевые фотографировались на документы. Причем государственного образца. И “Остров” Лунгина оказался несомненным лауреатом на конкурсе ретуши.
Все сказанное не означает, что кто-либо когда-либо отказывал Лунгину в профессионализме или уме. Ловкость, с которой он менял курсы, вызывала странное чувство – брезгливость пополам с уважением: виртуоз-наперсточник, профи с отменным нюхом, респектабельный штукарь. Некогда получив за “Такси-блюз” каннский спецприз и будучи признан на Западе главным спецом по потемкам русской души, – он легко сходил за ремесленника, отрабатывающего свалившийся с неба бренд. Зашибающего барыши на нежданно доставшемся в руки свечном заводике. Без рискованных спекуляций, но и без моральных терзаний.
Все его фильмы были сделаны умнó, чисто и не без тонкости. Но если бы “Царь” вписался в современный российский социальный расклад – быть бы ему вновь битым, и поделом. Вне зависимости от народного успеха, профессионализма выделки и всяческих эстетических достоинств. А он – не вписался. Впервые. Вдруг.
Лунгин рассказывал, что идея снять фильм про Ивана Грозного с Петром Мамоновым в заглавной роли пришла к нему в самый разгар съемок “Острова”. Вот так: внезапно увидел. В рассказ этот верится. Хороший, опытный режиссер, снимая – почему-нибудь, неважно почему – такую отъявленную фальшь, не может не почуять: правда – точнехонько напротив. Как бы добр, как бы душевен – в самом подлинном, самом сложном смысле этих слов – ни был артист Петр Мамонов, святого старца из него на экране не сделаешь: фотогения противится. Такая уж в камере алхимия происходит, ни от кого не зависимая, ее высокими помыслами не переубедишь. Добрейший Мамонов на кинопленке выглядит совершенным бесом, и не из безобидно-озорных. Сколь бы задумчиво ни плескалась о брег водица в “Острове”, сколь бы ни изощрялись сценарист с оператором, – большинство точек съемки Мамонова приходилось просто “проскакивать”, быстро переходя от одного редкого “доброго” ракурса к другому. В “Царе” артисту предоставлена полное раздолье пластики. Как ни повернется, как глазом ни сверкнет — все Сатанаил. Параноик, тиран, юродствующий садист, исчадье и отродье. И сыгран этот олицетворенный кошмар – на ритмических сбивах, на тончайших перепадах интонаций, на нервически балансирующих паузах вперемежку с лихорадочным говорком впроброс – сыгран он с забытой в отечественном кино последних лет творческой силой. Силой – и свободой.
И сыгран, и срежиссирован. Лунгин будто намеренно ставит себе задачи исключительной сложности – и почти все их решает чуть не играючи. Ну вот например: несущая ось фильма – противостояние царя Ивана и патриарха Филиппа, Зла и Добра; но оба они – властители, политики, “личности”. Если б драматургия ограничилась ими, – с неким количеством прочих героев помельче на правах антуража, – получилась бы у Лунгина историко-костюмная двуцветная побасенка с хорошим, но нехитрым смыслом. Поэтому противостояние это продублировано, зло и добро явлены в “простонародном” виде, вне груза власти и исторической ответственности – и потому в предельном выражении. Белесая девочка-бродяжка, спасенная Филиппом от опричников и с помощью иконы решающая исход русско-польской сечи, – и бесноватый прихвостень царя в привычно магнетическом, но непривычно цельном исполнении Ивана Охлобыстина. Внятно и аккуратно проведенная дубль-структура – и не упомнить, когда такое в последний раз встречалось в российском кино. Уж точно не в этом веке.
И подобных композиционных перекличек и скреп в лунгинском “Царе” множество, лишь успевай подмечать; и все отлажены, ни одна не ради авторских игрищ, все работают на смысл. Такое на одних лишь опыте, уме и ловкости не проделаешь; тут и впрямь свобода, обеспеченная совершенным пониманием материала. На Западе, может, Лунгин и слывет “спецом по потемкам русской души”, но в “Царе” виден уж не спец: тут автор этой тьмой заворожен и устрашен всерьез. Хтонический ужас, льющийся с экрана, впервые заставил вспомнить, что именно отец режиссера, Семен Лунгин, почти сорок лет назад написал сценарий для “Агонии” Элема Климова. Прежние фильмы Павла Лунгина эту память не будили. А Иван Грозный Мамонова словно вышел из бредовых видений Гришки Распутина. Черная власть юрода на Руси, тиран как лжемессия. Мелкий бес, тучнеющий от неоглядной мглы русского простора.
Вопиюще несвоевременный фильм. Лунгин умудрился восстановить против себя бóльшую часть поклонников своего же “Острова”. Он опять сделал снайперский выстрел – только на сей раз до выстрела его цели никто, кроме него самого, не видел. Общество – вы только вдумайтесь – обиделось за Ивана Грозного. Он-де был помазанником Божьим, а Лунгин отнесся к этому без должного трепета (против фильма проведен православный митинг). Он-де был прогрессивным властителем, объединил землю Русскую, провел множество реформ, а Лунгин этого не ценит (на что очень сетуют крупные чиновники в частных разговорах и сокрушенно качают головами).
Иван Грозный в исполнении Мамонова – одержимый психопат, хотя в действительности он был умным и дальновидным, пусть и допускал некоторые перегибы (сильно преувеличенные пристрастными западными историками)… Впрочем, для историков кино все эти претензии не новы. Как известно, “Царь” Лунгина – вторая отечественная экранизация истории Ивана Грозного, первую в 40-е годы снимал Эйзенштейн. Снимал, но закончить не смог: вышел соответствующий правительственный указ, и вторую серию фильма уничтожили (единственная копия сохранилась чудом и была обнаружена через десять лет после смерти автора), третью снять не дали вовсе, а Эйзенштейн получил инфаркт и умер два года спустя. Так вот, в том указе так и было написано: царь изображен кровавым маньяком, хотя был великим правителем. И еще: “в фильме не отражена прогрессивная роль опричнины”. До сих пор во ВГИКе тот указ проходили на лекциях по истории отечественного кино. Ныне, видимо, придется изучать на семинарах по современному фильму. Да поподробнее.
Надо все же оговориться: фильм “Царь” вовсе не безупречен. Это не шедевр мирового кинематографа, там есть огрехи, есть и ошибки, в том числе серьезные. Главная – в том, что Лунгину вновь не удался сюжет “рождение святого старца”. Вроде уже вплотную подошел, все мосты навел – ан у самого противоположного берега все равно провал зияет. Не выходит у Лунгина чудо.
Отсутствие чуда – в безупречной, по самому высокому счету, сцене с травлей медведями – получается блестяще; чудо – никак. Это не стыдно: оно за всю историю мирового кино получалось авторов у десяти, не больше. Но обидно. Без чуда надежды унять творящуюся на экране бесовщину вовсе не остается. И Зло оказывается достовернее Добра. Ах, как не хотелось бы, чтобы этот сюжет оказался у Лунгина сквозным. Особенно если живешь в той самой стране, по которой Лунгин заслуженно числится “спецом”.
