Необычайная даже по меркам автократического режима полицейская жестокость в России, которую продемонстрировали власти в конце января, ничем рационально не объяснима. Кремль решил брать пример с «младшего брата» и очень зря. Дубинки воспитают тучи обозленных лучше всяких видео на Youtube.
У нас, в отличие от Беларуси, шествия и митинги – дело в общем будничное. Если в братской стране массовые акции с резкими оппозиционными лозунгами никто помыслить даже в теории до лета прошлого года не мог, то в России можно было обозвать президента вором вслух на Невском проспекте, и не оказаться после этого на больничной койке или в сырой камере без матрасов, воды и еды. Да, без силы при задержаниях и конвейерных судов не обходились, но преследовать людей по дворам Невского проспекта, колотить их со всей силы дубинками и бить электрошокерами без разбору под камеры прессы – это нечто прежде невиданное.
Такой метод не только глупый, но губительный для общественного консенсуса, который в России худо-бедно, да был. Самое простое и правильное решение, оно же и самое законное – не препятствовать мирным собраниям, а легализовать их. Разрешить, оградить, подождать пока все намерзнутся, накричатся лозунгов, устанут и разойдутся по домам. И рецепт повторить столько раз, сколько нужно для того момента, чтобы люди уморились от однообразия протеста. Большой обиды ни у кого не будет, власть все равно сделает все по своему, как было неоднократно.
Другое дело – открытая агрессия, как физическая, так и правовая. Вероятно, высоким чинам в больших кабинетах подумалось, что проще запугать людей, чтоб они боялись выходить на улицы, чем мерзнуть вместе с ними на акциях регулярно. С первого взгляда, террор – технология, проверенная веками. Только обычно, за редким исключением, ведущая к краху политического режима, а порой и государственности.
Отгадка простая: чем больше масштабы агрессии к гражданам, тем больше среди них появляется радикальных, непримиримых оппозиционеров.
В обычное время на улицы выходит ограниченное число людей с активной гражданской позицией, идеалами и чувством попранной справедливости. В общей массе товар штучный – на семимиллионный Петербург таких находилось единовременно не более 10-15 тысяч. В некоторых крупных региональных центрах число участников «навальнингов» измерялось сотнями. Такое соотношение пассионариев и инертного к политическим страстям населения – очень даже естественно. Правда, соотношение имеет свойство меняться, когда растет охват жертв полицейской агрессии.
У избитого человека, получившего еще и арест вдогонку, появятся очень серьезные личные мотивы не любить, не уважать и не доверять такому государству. Недоверие посеется в умах его семьи, близких, друзей – всех кого эта частная ситуация заденет. В рядах недовольных прибудет с десяток от одного сильного удара дубинкой.
Насилие вообще вещь неприятная. Причем физическое страдание от него меньше в разы, чем психологическое. Боксер, к примеру, дерется постоянно, но глубокого переживания от пропущенных ударов не испытывает, после боя обнимается со своим противником. Но если вы получите внезапный удар втрое слабей от соседа в очереди в супермаркете, точно воспримите такое событие более эмоционально. Что уж говорить о гвардейце или полицейском, которому ответить нельзя. И эти чувства, чувства обиды и боли, они очень простые и предельно понятные для всех, а не только для идеалистов и умников.
Никто и не поймет, как вдруг маховик герильи закрутится сам собой. И получатся киевские события 2014 года – трагические, жестокие, ужасные, но с важным результатом. Теперь в той стране полиция не пинает бабушек. Рай новые украинские власти не построили, но равнодушное отношение к мирным протестующим – уже достижение для украинского общества на тернистом пути к цивилизованному образу жизни, каким мы похвастаться не можем.
Святослав Афонькин
- Киев. 2014 г.
