В пятницу награждением победителей завершился журналистский конкурс «Золотое перо» – в Петербурге он прошел в 15-й раз. В этом году «Перо» сопровождалось скандалами – как вокруг положения о конкурсе, так и фигуры Владимира Жириновского, якобы приглашенного на конкурс. Выяснение отношений стало публичным. В итоге «бессмертный» член жюри конкурса Даниил Коцюбинский заявил о своем выходе из Союза журналистов. О том, как на будущее конкурса повлияют эти дискуссии, Online812 спросил у главы наблюдательного совета «Золотого пера», председателя Союза журналистов СПб Андрея КОНСТАНТИНОВА.
– Нынешние выяснения отношений к какому итогу приведут? Или – покричали, разошлись до следующей весны?
– Главное, что я чувствую, – это досада. Досада на самого себя, что я до сих пор этим занимаюсь, потому что трудностей стало не меньше, а больше – номинации прибавляются, кризисы прибавляются, деньги нужны, чтобы это соответствовало какому-то уровню. И я, как идиот последний, все эти годы хожу с протянутой рукой, клянчу деньги, между прочим, большие, чтобы их набрать на банкет.
– Какой бюджет конкурса?
– В этом году почти 3,5 миллиона. Рублей, конечно. Это со всеми скидками. И я себе задаю вопрос: а зачем я всем этим занимаюсь? Может, у кого-то есть иллюзия, что мне очень нравится выходить на сцену в начале и в конце мероприятия? Я даю честное слово – нет. Это как эффект первой книжки. Сначала ты горд до ужаса и готов писать без гонорара, а когда двадцатая книжка – то эффект уже не тот. Ровно то же самое и здесь. Для меня это перестало быть праздником. Я сижу на церемонии – ничего не ем, ничего не пью, потому что нужно, чтобы все прошло хорошо, и никакого личного моего бонуса там нет. И при этом я получаю, как в этом году, внятно выраженный негативный осадок.
Какая была изначально задумка: “Перо” – это такие журналистские олимпийские игры, на которые все собираются, забывая распри. Но как была далека та мечта, так она и осталась далекой. Так и нет гармонии.
– Говорят, нынешние дебаты начались с вашей попытки изменить положение о конкурсе.
– Я, ей-богу, не понимаю, по какому поводу началась эта распря. Дискуссия, затеянная Даниилом Коцюбинским, возможна, но не в момент, когда жюри уже собралось и пароход отходит. А на момент разработки положения все дискуссии были вполне возможны.
Попытка сказать мне, что я хочу кого-то выжить из состава жюри, – только на основании того, что я считаю, что члены жюри должны ходить на заседания, – это смешно. Я никого не хотел исключать. И я не вижу тут никакой политической подоплеки. Если кто-то считает, что была интрига против присутствия Татьяны Москвиной в жюри, то гарантирую – это совершенно не так. К тому же Москвина чрезвычайно активно участвовала в работе жюри.
– Так вам не кажется, что чиновников в жюри слишком много?
– Меня, честно, удивило предложение Коцюбинского – он позиционирует себя как последовательный демократ, а предлагает фактически этническую чистку. Избавиться от чиновников! Но кто эти чиновники? Вот в жюри входит Антон Губанков, который такой же “бессмертный” член жюри, как и Коцюбинский. И он профессиональный журналист, который волею судьбы оказался председателем Комитета по культуре. И другие нынешние чиновники – люди сообществу не чуждые. И я не могу сказать, что они как-то отстаивают интересы Смольного. Или пытаются смотреть мне в рот. Вот Андрей Кибитов, начальник пресс-службы Смольного, он был в рабочей группе, которая не выдвинула в шорт-лист работу сатирика Михаила Задорнова. А я бы очень хотел, чтобы Задорнова выдвинули – потому что, если его выдвинуть, он приедет на церемонию, поднимется на сцену, скорей всего, ничего не получит. Но какая-то интрига появляется. А его не выдвинули. И я что-нибудь сказал по этому поводу? Ничего не сказал.
– Не думаете, что статус жюри надо поднять?
– У жюри один статус – честно работать.
– И молчать?
– Предложения жюри рассматриваются – но к следующему конкурсу. И не жюри должно решать, кого приглашать на церемонию, а кого нет.
– Но спросить-то оно может – позвали Жириновского, не позвали?
– Наверное, может. Но жюри в целом, а не отдельно взятый человек.
– Почему только в целом?
– Потому что у меня нет ощущения, что один человек выражает мнение всего жюри. Вот выяснилось, что Москвина хочет видеть Жириновского, а Коцюбинский не хочет. Долго выясняли – приглашали его, не приглашали. Выяснили – не приглашали. Все это выглядит маразмом.
– Разве маразмом не выглядит тон дискуссии?
– Я могу одно сказать – начинал не я. Я не согласен с тем, что любой скандал – это только реклама. И я считаю, что нынешний скандал повредил атмосфере собственно конкурса. А когда начались обвинения, что я пытаюсь устроить из жюри театр марионеток во главе с Карабасом-Барабасом и приватизировать конкурс, я просто ошалел. Потому что это на самом деле раньше был частный конкурс – мой и Потехина. Но шесть лет назад мы договорились передать все это Союзу журналистов. И передали. Так зачем мне его приватизировать, если я его отдал?
Видимо, окончательно эти полуобвинения прекратятся, только когда я перестану быть председателем союза. Надеюсь, это произойдет очень скоро. Тогда все поймут, что я не стремился никогда к роли деспота.
– Почему вы все же сразу не объяснили про приглашение Жириновского?
– Оправдываться мне не в чем. Я не совершил ничего такого, чем хоть кто-то может быть недоволен. И поэтому оправдываться я не собираюсь. А тональность дискуссии – да, может, и не такая вышла. Может быть, все устали от нынешнего формата конкурса. Так давайте делать что-то другое. Или сделайте сами – как альтернативу.
– Какие перемены должны быть в следующем “Пере”?
– Тут главная сложность – что у всех разные мнения. Одни предлагают сделать номинации как в Пулитцеровской премии. Другие предлагают устроить всеобщее голосование журналистов. Мне это кажется неправильным – есть премия “СаМИ” – она идет по такому пути. Предлагают еще увеличить количество членов жюри. Да я и сам шел по пути увеличения – мне казалось, что чем больше число, тем лучше. Но и хочется, чтобы это всех реально объединяло. А не до конца получается.
Еще раз – я буду больше всех счастлив, когда перестану руководить наблюдательным советом премии. Я не знаю, позовут ли меня в жюри, выдвинут ли меня на “Гран-при”. Но я точно буду более свободен. У меня долгое время был страх: что уйду я – и все рухнет.
– А сейчас страх прошел?
– Сейчас тоже есть. Но после того, что случилось в этот раз, осадок остался.
– Это же не первый скандал в истории “Золотого пера”.
– Но осадок в первый раз остался. Но даже в этом случае я считаю – хорошо, что в городе есть такой конкурс. И мне кажется, что прекрати свое существование “Золотое перо”, вот тогда будут говорить – неплохой конкурс-то был!
А положительный момент в нынешнем скандале – в искренности того, что происходило. Я вообще противник политкорректности. А в нашем случае все было очень искренне – и Коцюбинский искренне считал, что я то всемирное зло, с которым надо покончить. Я тоже искренне сказал, что о нем думаю. И это есть хорошо. Но то, что в прессу вывалилось, – это плохо. Получилось, как беседа Путина с писателями, – о чем угодно говорили, только не о литературе.
