Умер Марк Рудинштейн, человек большой энергии. В 2005 году он расстался с «Кинотавром», ему было скучно, Рудинштейн решил сделать Петербург главным фестивальным городом России – проводить на Дворцовой площади международный кинофестиваль класса «А».
Говорили, что этот фестиваль задуман в пику Московскому международному, президентом которого является Никита Михалков. Поэтому на аналогичную роль в Петербурге был приглашен брат Михалкова Андрей Кончаловский.
Михалков немедленно отреагировал: «Я считаю, что идея Рудинштейна совершенно бессмысленна».
В Петербурге после появления Рудинштейна все пришло в движение. Общественность волновалась: можно ли уродовать Дворцовую павильонами, пусть и временными? Что будет с уже проходящими в городе фестивалями? В итоге ничего не случи лось.
О том, что должно было получиться, Марк Рудинштейн рассказывал «Городу 812».
.
– Чем Петербургский фестиваль может отличаться от Московского?
– Я считаю, что Петербург более приспособлен для проведения подобного рода фестиваля, нежели Москва. Московский фестиваль плох тем, что он не придуман, у него нет ауры. Многие отечественные кинематографисты считают, что ММКФ плохо организован и не имеет никаких перспектив стать одним из ведущих фестивалей мира.
Нет, мы не говорим, что таковым станет Петербургский кинофестиваль. Для этого необходимо время. Мы же пока хотим доказать, что в таком уникальном городе, как Петербург, можно создать фестиваль, который будет вызывать большой интерес у мирового киносообщества.
– Вы, кажется, собираетесь назвать фестиваль «Золотым ангелом»?
– Нет, не путайте. «Золотой ангел» – это не название фестиваля. Я уже не в первый раз слышу, что его так называют.
– Как же он называется?
– Все очень просто: Санкт-Петербургский международный кинофестиваль. Как Венецианский, как Каннский… Никто же не называет Каннский кинофестиваль «Пальмовой ветвью».
«Золотой ангел» – это приз фестиваля, который напрашивается, исходя из места его проведения. Будет «Золотой ангел», будут «Серебряные ангелы». Это станет торговым знаком фестиваля. Конечно, фигурка «Ангела» будет авторизирована и не идентична той, что на Александрийской колонне. Но тем не менее она должна быть узнаваема и ассоциироваться с Петербургом, местом проведения фестиваля.
– А откуда возьмется аура?
– Мы хотим создать ауру за счет единого фестивального пространства. Как улицы Петербурга стекаются к Адмиралтейской игле, так и фестиваль должен быть сосредоточен вокруг Дворцовой площади, Дворцовой набережной, Исаакия, «Астории»…
После посещения многих кинофестивалей мира я понял одну вещь – ни на одном из них нет комфортной обстановки для общения. Все живут в разных гостиницах, даже в Каннах по всему берегу растянута цепочка отелей. Люди могут встретиться, только заранее об этом договорившись. Мы же еще «Кинотавр» придумали так, что все его гости живут в одном месте. И тут же – рестораны, офисы фестиваля, кинозалы. И когда придумывал петербургскую историю, первое, о чем я думал, – о коммуникабельности, чтобы было максимально удобно для гостей, для зрителей, для прессы. Прессы, мирового уровня, должно быть очень много.
На Дворцовой площади и вокруг будут построены 6 кинозалов, рестораны, кафе, созданы специальные места для отдыха звезд, специальные места для журналистов.
Архитектуру фестивального пространства создает британский архитектор Марк Фишер. Это довольно серьезное хозяйство, которое каждый год будет собираться, потом разбираться.
– А церемонии открытия-закрытия фестиваля где планируете?
– Специально под это строится зал – один из тех шести – на 1700 мест. Фишер придумал его в форме амфитеатра, там будут какие-то лестницы, подъемы, спуски. В ноябре мы покажем проект.
– Известно, что в Петербурге все время дожди…
– Я изучил прогноз погоды за 30 лет на последние две недели июля. И выяснил, что средняя температура в это время в Петербурге 23 – 25 градусов, и почти нет дождей.
– Как вы собираетесь бороться за картины, идя вслед за ММКФ?
– Нет, мы ни за кем не идем. Наоборот, мы далеко отходим от Московского кинофестиваля. Это он без конца мечется. Раньше он шел с 17 июля, еще раньше – в августе. Потом он решил «подсидеть» Карловы Вары и болтается между «Кинотавром» и Карловыми Варами.
Что касается борьбы за картины, то это единственный вид соревнований между фестивалями – за качество картин. Естественно, я потрачу очень много денег и найму команду лучших отборщиков мира.
– А звезды? Один из признаков успеха фестиваля – наличие не «нафталинных» звезд?
– Ну, в этом смысле Андрон настолько международен и коммуникабелен… А вообще, главное качество фестиваля – появление звезд обоснованно, в связи с картиной, заявленной на конкурс, или если мы рассматриваем какую-нибудь кинематографическую тему, которую выражает, символизирует тот или иной актер, режиссер, оператор…
– Это так задумано: западник Андрей Кончаловский – президент западного Петербургского фестиваля, славянофил Никита Михалков в патриархальной Москве?
– В общем, это было просчитано… Но мы во многом хотим уйти от свойственной нам самодеятельности. Для чего, к примеру, сейчас поедем с Андроном в Париж, встречаться с командами, которые будут создавать эстетику фестиваля, с пиар-командами международного класса.
– На «Кинотавре» вы обходились без всего этого.
– Ну, конечно. А вы знаете, как прославился Сочинский фестиваль в Европе?
– Знаю. Тем, что пьяный Депардье уснул на унитазе, а потом с него свалился и разбил себе лицо.
– И «Кинотавру» этого было достаточно. Естественно, фестиваль в Сочи этого всего не требовал, он все-таки варился в собственном соку. Но он и был создан для собственного сока. Когда Сокуров у нас отказался от премии, я сказал: «О-о! Мы догнали Канны!» Нам эта история сделала отличную рекламу, потому что в истории кинофестивалей подобный отказ от награды случался лишь однажды – с Тео Ангелопулосом в Каннах…
– А зачем вам все это надо?
– Не понимаю – вы меня отговариваете?
– Нет, просто помню, что вы мечтали как продюсер снять фильм о Бабьем Яре и сыграть Тевье-молочника. И вообще, пиво пить на даче.
– Между прочим, дачи у меня до сих пор нет. Во-вторых, я ни от чего из названного вами не отказываюсь. А в-третьих, если бы мы с вами встретились восемь лет назад, когда Петербургский фестиваль только задумывался, у вас бы не возникло этого вопроса. Я никогда не оставляю в покое то, что задумал. Знаете, чем закончится эта история с фестивалем? Я его сделаю и уйду. Мне почти 60, и мне уже важно, чтобы придуманную мною модель развивали другие.
– Почему?
– Потому что уже поздно воевать.
– По вашей же теории «обновления мужчиной крови раз в 15 – 16 лет», руководить этим фестивалем вам надо не меньше 15 лет?
– Ну, нет. Вы забываете, что те мои 15-летия приходились на период, когда слово «радикулит» было неведомо. А сейчас главное – сохранить побольше сил для женщин, а не для фестивального движения. Знаете, приехал я как-то в Париж, и позвали меня ночью куда-то хорошо поразвлечься. Я пошел в номер переодеться, включил телевизор. Шла спортивная передача. И я выбрал постель и спорт. Тут-то я все про себя и понял…
Так что зачем мне лишние инфаркты? Посмотрите, фестиваля еще нет, а сколько уже вокруг него неправды, обвинений, что мы хотим «закопать» Московский кинофестиваль, сколько попыток раздуть скандал. Читаю на ленте ИТАР-ТАСС, что я дал интервью в Каннах, где сказал о намерениях создать Петербургский международный кинофестиваль. А между тем я в Каннах не был уже лет пять. И кстати, вы знаете, кто создал Каннский фестиваль?
– Не помню.
– То-то и оно. И это правильно. Через 10 лет должны забыть, кто создал «Кинотавр», и то же самое должно произойти в Петербурге. Знаете, когда мы делали «Кинотавр», первые три года были одни восторги. Ну как же – хорошо кормят, хорошо селят, хорошо подвозят; фестиваль в Сочи воспринимали как зону повышенного комфорта. А я не понимал этих восторгов. Что же, я должен был это делать плохо? Нет ничего особенного в том, что администратор Рудинштейн хорошо делает свою работу. И только в больной стране хороший администратор может вызывать такой неподдельный интерес у прессы. Занимайтесь художниками, что вы вцепились в Рудинштейна?
– Художников много, Штольцев мало?
– Ну да. Однажды по опросам журналистов – речь шла о влиянии на отечественный кинематограф – я опередил Михалкова по голосам. Я занял первое место, Михалков – второе. Конечно, мое мужское тщеславие было полностью удовлетворено, что и говорить. Но только все равно Штольцы должны в тени быть, а не выходить на первый план.
– А как подобные идеи рождаются у Штольцев?
– О, это красивая история… Однажды, лет десять назад, я сидел со Славой Говорухиным на площади святого Марка в Венеции. Сидели мы со Славой на этой площади с десяти утра до девяти вечера – играл какой-то оркестр, много говорили, много пили красного сухого вина, – но встать, и уйти не было ни сил, ни желания. Настолько там было очаровательно, просто незабываемо. И я подумал: какое же это замечательное место для какого-нибудь роскошного действа. После этого я приехал в Питер и, побродив вокруг Эрмитажа, понял, что это то самое место в России, где можно воплотить ту венецианскую мечту… Я вам больше скажу. Питер мне вовсе не чужой город. Я ведь здесь несколько детских лет прожил на Московском проспекте…
– А все говорят, что вы из Одессы.
– Из Одессы. Но нас у мамы было четверо детей. И жили мы тяжело – послевоенное время, жратвы не было, мама целый день торговала мороженым, папа-коммуняка где-то боролся с кулаками. И меня отправили сюда к бездетной тетке на пять лет. Так что где-то с 5 до 10 лет я жил здесь, в доме, где, кстати, жили тогда Юрский, Стржельчик. Так что Петербург для меня не пустой звук.
– Говорят, вы спите четыре часа в сутки? Это, наверное, легенда?
– Нет, так и есть. Сейчас, правда, все же побольше сплю. Это меня японцы научили. У них существует теория, что способным, талантливым людям достаточно спать четыре часа в сутки, и мозг снова начинает нормально работать. И к тому же я научился спать в машине, благо в Москве долго передвигаешься из-за пробок. Могу развернуть кресло в кабинете и за 15 – 20 минут восстанавливаюсь.
– Откуда у вас столько энергии?
– Да мне ее до 45 лет некуда было потратить. Вы забыли, в какой стране мы жили. Из своих 60 лет я лишь 15 и живу полноценной жизнью. Мне вам этого даже не объяснить. Как мы, придурки, ходили, боялись всего, руки постоянно потели от страха.
– А не спите вы потому, что времени жалко, или потому, что работы много?
– Дело в том, что хотя на «Кинотавре» я не влиял на отбор картин, мне хотелось знать, что делают люди, которых я нанимаю на работу. Поэтому я с четырех часов утра просматривал отобранные фильмы – иногда полностью, иногда на быстром просмотре. Ну а до двенадцати ночи– телефонные разговоры, переговоры…
– Кстати, мало кто верил, что вы все-таки уйдете из «Кинотавра».
– Да я бы ушел, когда «Кинотавр» отмечал десятилетие. Но когда увидел, как новые «хозяева» фестиваля захотели превратить «Кинотавр» в дешевку, в тусовку, я испугался за фестиваль и вернулся. Теперь-то я спокоен, ребята пришли хорошие. И Толстунов, и Роднянский пробыли со мной на «Кинотавре» почти все 15 лет.
– А почему так хотелось избавить «Кинотавр» от себя?
– Этот фестиваль перестал быть нужным в том виде, в каком его вел я, когда он, обладая идеологической нагрузкой, был необходим для выживания культуры в России в момент провала. Сегодня «Кинотавр», в принципе, гораздо нужнее тем ребятам, которые снимают кино, которые понимают механизмы рекламы, а не занимаются идеологией. Мне там уже нет места, я уже все придумал, что мог, а просто «свадебным генералом» быть не хочу. Все-таки надо вовремя уходить.
Потом, правда, я так рад, что мне было кому передать этот фестиваль. Знаете, Таня Догилева о Меньшикове как-то сказала: «Он счастливый человек, может общаться с тем, с кем ему нравится». Я последние годы не мог себе этого счастья позволить. И вот только что был в Израиле, сидел на берегу и вдруг поймал себя на мысли: Господи, пятнадцать лет в это время на мне лица не было! А теперь я сижу и знаю, что в Сочи что-то происходит, а тебя там нет!» Странное чувство, надо сказать.
– Грустно?
– Я пытаюсь себя поймать на этом: грущу ли я или нет… Пожалуй, все же нет, мне хорошо.
– Но тянет?
– Тянет или нет, я обещал, что меня там не будет два года. А потом, конечно, приеду, но это уже будет история для удовольствия. А работа здесь – в Питере.
Елена Боброва
