«Мне не 50 лет. Я имею право на ошибку». Режиссер Валерия Гай Германика, новый фильм которой оказался в центре громкого скандала, рассказала о своем отношении к образованию, нецензурной лексике, а также о том, зачем она проколола уши своей полуторагодовалой дочери.
На прошлой неделе новое русское авторское кино докатилось до Госдумы. Весеннюю сессию депутаты начали с обсуждения сериала “Школа”, снятого 25-летней Валерией Гай Германикой (премьера состоялась 11 января на Первом канале). Как и ее нашумевший фильм “Все умрут, а я останусь”, сериал, снятый в обычной московской школе, сделан в жанре псевдодокументального кино. Съемка напоминает любительскую, речь и поведение героев максимально приближены к реальной жизни. Девятиклассники дерутся на переменах, курят, нецензурно выражаются, хотят секса и хамят учителям, которым, в свою очередь, до детей особого дела нет. За неделю до выхода в эфир пресс-служба Первого канала анонсировала фильм как “радикальный сериал про подростков. Так жизнь школы еще никто не показывал, и такой предельной документальности на нашем телевидении раньше не было”. Критики тоже подогрели интерес к картине, заявив, что “фактически мы присутствуем при рождении нового жанра — “авторский сериал”. Однако после первой же серии “Школы” на заседании правительства Москвы глава департамента образования Ольга Ларионова выступила с требованием “немедленно прекратить показ фильма”. Позже с подобным предложением в Госдуме выступили представители КПРФ, назвав сериал “спланированной диверсией против наших детей и молодежи” и потребовав вызвать на ковер главу Первого канала Константина Эрнста. Представители канала выступили с ответным заявлением, в котором напомнили, что “картина является не документальной, а художественной”, а также призвали “не скрывать проблемы школы, а, наоборот, разобраться в них. Именно в том и состоит задача средств массовой информации — обращать внимание на существующую ситуацию” (кто бы мог подумать!). Валерия Гай Германика — единственный участник скандала, кто до сегодняшнего дня оставался в тени и по теме не высказывался…
Сериал “Школа” — ваша очередная работа в кино о подростках. Мир взрослых вас не интересует?
Вообще-то идея снять сериал не моя. После “Все умрут, а я останусь” я хотела сделать совершенно другое кино, назовем это блокбастером. Но наступил кризис, денег не стало, плюс ко всему не каждый продюсер захочет со мной связываться. Я полтора года просидела вообще без работы. И тут позвонил Игорь Толстунов (продюсер фильма “Все умрут, а я останусь”) и предложил снять 60 серий для Первого канала. Сказал: “Сделай сериал в своем стиле, как ты умеешь”. Это было единственное на тот момент предложение. Я согласилась.
Вы предполагали такую реакцию на свою работу?
О реакции я не думаю никогда. Просто делаю то, что считаю нужным, что чувствую. Я не могу комментировать ситуацию, связанную с чиновниками. Никого из них не знаю. Пусть Первый канал разбирается, что ему отвечать на их реплики. Я могу говорить лишь про творчество, а творческих претензий мне никто не предъявлял. Мне вообще не до разборок, я снимаю в день по пятнадцать сцен, сплю по три часа в сутки.
Претензия со стороны департамента образования к вам одна: вы опорочили светлый образ российского школьника.
Значит, эти люди просто не бывают в учебных заведениях. Мы снимали в обычной школе, реальных детей. Это было мое условие. Мы ничего не придумывали. Я вообще не люблю кино о несуществующих людях или отношениях — стремлюсь, чтобы все выглядело максимально натуральным. Чтобы мои герои ходили там, где ходят в жизни, говорили то, что говорят. По большому счету и актеры играют самих себя. Можно назвать выдумкой сюжетную линию, но в ней тоже нет ничего фантастического. В класс приходит новичок, он не может вписаться в новую для себя среду. Не понимаю, о чем тут спорить. Школа — это жесткий мир, волчьи законы. В свое время я отказалась туда ходить.
Лично вас еще не вызывали в Госдуму?
Нет. Мне никто не звонил, я вообще не в курсе, что там происходит, и не хочу знать.
Великий и могучий
Насколько сложно снимать сериал после “полного метра”? Не является ли это в некотором роде понижением статуса?
Для меня разницы нет никакой. Я все снимаю как настоящее художественное кино. Единственное различие — устаю больше.
В интернете много разговоров о том, что у вас нет режиссерского образования. Мол, вы мало чего умеете, почти не принимаете участия в съемочном процессе. Якобы на съемках “Все умрут, а я останусь” за вас все делал оператор Алишер Хамидходжаев. Кстати, “Школу” снимает он же?
Нет, другие операторы. Их уже много сменилось. Я даже не могу точно воспроизвести их фамилии. На площадке я делаю, что хочу, никто в процесс не влезает. Это мой авторский проект. Как и все остальные мои фильмы.
Есть два взгляда на режиссерскую профессию. Первый: научить ей невозможно, главное — это природный талант. Второй: без школы ничего не добиться. Судя по тому, что в интервью вы часто говорите: “я не читаю литературу”, “никогда не ходила в театр” — первый взгляд вам ближе?
Совсем нет. Недавно в интервью с Владимиром Сорокиным я прочла фразу: “Талантом, как и собакой, нужно постоянно заниматься, иначе он одичает и убежит в лес”. Мне понравилась эта мысль. Талант плюс образование — вот что нужно. Другое дело — какое образование? Оно должно быть не абстрактным. Это должна быть постоянная, интенсивная практика, когда ты сам учишься на своих фильмах, спектаклях. Необязательно пять лет сидеть во ВГИКе и заниматься там физкультурой. Со мной что произошло? У меня был талант, но отсутствовало образование. С помощью таланта на первых порах я могла как-то держаться. А потом образования стало не хватать. И я осознанно пошла снимать игровое кино, чтобы всему научиться.
Вы так просто говорите — “пошла”. А деньги откуда взяли?
Это удивительно, но на мое желание снимать нашелся продюсер. Странно, такого же вроде не бывает. Но мне повезло. Уже в 18 лет у меня были продюсеры на документальном кино, а в 22 я познакомилась с Игорем Александровичем Толстуновым, и он дал мне возможность поучиться на игровом фильме. Меня никто не трогал, я училась на своих ошибках, иногда мне на них очень мягко и благородно указывали… Но есть, конечно, и еще один путь для образования — книги.
Так ведь вы мало читаете?
Мало читала! Сейчас начала, читаю много литературы, особенно русской. В сентябре прошлого года поступила в Литературный институт. Книги очень много дают.
Во ВГИК не было желания пойти?
Было когда-то. Но мой первый учитель Марина Александровна Разбежкина (преподаватель школы кино и телевидения “Интерньюс”) убедила меня в том, что не надо этого делать. “Это все в тебе убьет. Там тебе скажут: так не надо делать, а вот так надо. Появится академизм”. Но мастер все-таки нужен. Такой, который бы подсказывал, но не давил.
А что надо было сдавать в Литинститут?
Документы, деньги… (Смеется.)
Вы учитесь на платном?
Это годовой лицей.
Как вас вообще туда занесло?
Я пишу стихи.
С матом?
Я еще ни разу при вас не выругалась…
Да, и я поражена этим фактом. У меня на диктофоне — запись с театрального фестиваля “Территория”. Вы с Агнией Кузнецовой разбираете пьесу. Она говорит: “Я, бл*дь, руку в краску опустила, бл*дь, она капает”. А вы отвечаете: “Да, клево, бл*дь. Я так себе это и представляла. Образный ряд, бл*дь”. Это самое мягкое, что там было…
Ну, мы можем себе позволить такое между собой, в кулуарах. Вообще я считаю, что интеллигентные люди должны ругаться матом, должны уметь на нем разговаривать. Потому что это традиции великого русского языка.
Окружающие привыкли именно к вашему эпатажному образу — другого, если он вообще есть, они не видят.
Мой эпатажный образ придумали СМИ, а посыл пошел от пиар-отдела кинокомпании “Профит”. У нас не было денег на рекламу, и мы решили что-нибудь этакое придумать. Я как персона должна была заинтересовать людей, а чем их еще можно заинтересовать? СМИ начали культивировать мою эпатажность. Но потом потихоньку все стало меняться. Я стала вести мастер-классы, после которых ко мне подходили люди и говорили: “Валерия, простите, мы думали, что вы необразованное быдло и что это не вы снимаете фильмы, а Толстунов кого-то нанял, а вас сделал просто раскрученной сучкой. Теперь мы понимаем, что это не так…” Я могу говорить на разных языках. Это зависит от того, с кем и о чем я говорю.
Вы чаще такая, какой вас хотят видеть?
Да. Когда я приходила на первые пресс-конференции, я точно знала, чего люди от меня ждут. И я “кидала” им это в лицо. Хотя, конечно, неправильно переводить все стрелки на пиар-кампанию. Отчасти это и моя провокация. Я не была готова к популярности. Я не знала, как давать интервью, не понимала, что именно будет интересно про меня читать. Интересно, думала я, про то, какая я идиотка и лохушка. В чем-то это было моей защитой. Но мне все равно за тот образ не стыдно. Мне же, слава богу, не 50 лет. Я еще сниму кучу фильмов и поставлю кучу спектаклей. Я имею право на ошибку.
Мантра… или крик о помощи
Зачем же вам сейчас перья в волосах, черные губы, маленькая собачка, с которой вы везде ходите?
Пес, честно говоря, это просто мой друг. Ему без меня плохо. Порода — китайская хохлатая, он родился в День Конституции и в один день с моей мамой. Назвала его Мануэль, потому что в детстве прочла “Гойю” Фейхтвангера и там был герой с таким именем. Я всегда собираю имена, которые мне нравятся, чтобы потом называть ими детей или животных. У меня, кстати, еще одна собака есть — Кальман, в честь Имре Кальмана. Немецкая овчарка. Я взяла ее, когда мне было 14 лет. Она видела все, что со мной происходило. Хочу еще третью завести — голую мексиканскую, которую назову Пьером, в честь Пьера Безухова, несмотря на то, что он, как говорит одна моя подруга, был “размазней и тряпкой”.
Слышала, что вы недавно записали песню под названием “Я люблю, а все только еб*тся”.
Да, мы сделали это вместе с питерским рэпером по кличке Кач и Петей Листерманом.
Зачем?
Кач просто поклонник моего творчества. Все, что я делаю, ему искренне нравится. Мы с ним познакомились, он дал мне послушать песню, написанную под впечатлением от фильма “Все умрут, а я останусь”. Там были смикшированы фразы из картины. Потом он предложил записать что-нибудь вместе. Я сказала: “Давай ты возьмешь диктофон, а я буду просто говорить фразы, которые меня волнуют”. Вот из них мы и сделали песню.
“Я люблю, а все только еб*тся” — это ваше жизненное кредо?
Да. Когда снимала фильм “Все умрут, а я останусь”, я повторяла про себя эти слова, они стали для меня мантрой. Теперь — другая мантра… или крик о помощи.
Лучшая короткометражка на “Кинотавре”, потом “Золотая камера” на 61-м Каннском фестивале… Что вы почувствовали, когда на вас свалилась слава?
Почувствовала, что наконец-то кому-то интересна и нужна. После этого даже те люди, что называли меня бездарностью и не замечали, стали очень много обо мне думать, посвящать мне целые блоги, в которых смешивали меня с грязью. Я помогала им изливать свою желчь. Но и поклонников много появилось. Мне они нужны, как любому пассионарию, благодаря им я чувствую, что не так одинока.
А вы одиноки?
Конечно. Только одинокий человек занимается искусством, потому что он хочет, чтобы его увидели, заметили, пообсуждали. И не нужно этого стыдиться. Мне необходимы зрители! Хотя, наверное, сейчас все люди одиноки — и творческие, и нетворческие. Потому что пропала любовь. Обратите внимание — в литературе исчез роман. Романы стали меньше 500 страниц. Даже писателей покидает душа, и они уже не пишут о любви. Вся волна постмодернизма, концептуализма — это все просто упражнения в словах, в мастерстве. Если уж писатели так реагируют, чувствительные люди, которые все время держат руку на пульсе, значит, и мы такие. Может быть, что-то должно случиться? Смещение векторов, земля сойдет со своей оси, какой-нибудь метеорит свалится, новое поколение, новый человек… Я иногда думаю: почему у меня никого нет? И прихожу к мысли, что просто не понимаю, как можно жить в одном районе, ходить в одну школу, после 11-го класса пожениться — и думать, что это любовь! Ведь любовь — она одна на миллион. Если она такая, как об этом пишут в книгах, разве можно ее так быстро найти? Это абсурд. Люди ищут себе обслуживающий персонал или возможность кому-то служить. А чтобы найти любовь, надо прожить тысячу жизней. Настоящая любовь не может прийти в 18. Она придет в две тысячи лет! Когда ты отработаешь все свои драматические ситуации, счастье, слезы, когда ты станешь чистым…
У вас ведь есть совсем маленькая дочь. Она что, появилась на свет без любви?
Я ее люблю.
Больше чем собак?
Она, кстати, с собаками ладит, обнимает их, играет с ними. Вообще очень любит животных. В некоторых семьях люди отдают собак, когда рождается ребенок, я этого абсолютно не понимаю. Мы жили все вместе, даже когда нам пришлось переехать к моим родителям и ютиться на пяти метрах. Благодаря общению с собаками моя дочь становится мягче. У нее ведь очень сильный характер для ее возраста. Мы тут ходили в тату-салон, прокалывали ей уши — она даже не заплакала.
Решение проколоть уши — ваше?
Мое и моей мамы.
А зачем?
Это просто красиво. Дочь зовут Октавия. Это римское имя. Она должна впитать эстетический вкус с молоком матери.
Как бы вы обозначили нынешний период в вашей жизни?
Выход из кризиса. Из депрессии. Я так долго не снимала! Чувствовала себя скаковой лошадью, которой надо бегать по полю, а она стоит в стойле. Я чахла. Безработица, кризис, от меня все отмазывались… 2009 год очень подкосил и развалил меня. А сейчас все снова появилось. Стержень, желание совершенствоваться.
А что самое удивительное в вашей жизни?
Я сама. Самое непонятное, самое ужасное, самое прекрасное. Это все — я.
Валерия Гай Германика.
Родилась 1 марта 1984 года в семье журналистов. Окончила Школу кино и телевидения “Интерньюс”. В 18 лет сняла свой первый документальный фильм “Девочки” (по словам Германики, “просто пошла в соседний подъезд и сняла там своих знакомых”). “Девочки” попали в программу фестиваля “Кинотавр” и выиграли приз за лучшую короткометражную ленту, а также были показаны в рамках “Дня России” на 59-м Каннском кинофестивале. Следующая картина, “День рождения инфанты”, вошла в основной конкурс “Кинотавра”, а первый полнометражный фильм Германики “Все умрут, а я останусь” был показан на 61-м Каннском фестивале в конкурсе “Золотая камера” и получил специальный приз жюри этого конкурса.
