Павел Санаев наследник советской актерской династии – внук актера Всеволода Санаева, сын актрисы Елены Санаевой и пасынок актера и режиссера Ролана Быкова. При этом он постсоветский массовый режиссер. Массовый – потому что не только пишет книги, которые выдерживают множество переизданий («Похороните меня за плинтусом»). Он и кино снимает исключительно для людей (по крайней мере так считает он сам) – «Нулевой километр», «Последний уик-энд». Теперь вот снял «На игре» – про приключение геймеров.
После “Плинтуса” будут “Хроники раздолбая”
Тоска по имперскому прошлому причудливо сочетается в голове Павла Санаева с верой в протестантские капиталистические ценности. При этом он считает, что авторского кино в нашей стране снимается слишком много.
– Вы дебютировали книгой “Похороните меня за плинтусом” – о детстве людей, которым сейчас лет сорок. А потом вдруг стали рассказывать истории про нынешних 18-летних. Вам уже неинтересны стали ваши сверстники, как они сейчас живут или как жили в 90-е?
– Про это будет роман “Хроники раздолбая”. Это не продолжение “Плинтуса”, но рассказ про то, что могло быть дальше с теми детьми, которые играли на стройке. Герои этой хроники – совершенно обычный человек. Его история начинается с конкретной даты – лета 1988 года. Заканчивается Советский Союз, и начинается рассказ про то, что люди, которые готовились жить по известным законам.
– Каким?
– Когда я учился в школе, мне про мою будущую жизнь все было понятно. Я должен вступить в комсомол, закончить школу, пойти в институт, найти какую-то работу и получать рублей триста.
– Триста по советским временам – это очень круто.
– Ну, так я прикидывал. Было понятно, что у меня никогда не будет “Мерседеса”, потому что на “Мерседесах” в нашей стране не ездят. Понятно, что я никогда в жизни не попаду за границу, потому что я не пошел по дипломатической линии. Может быть, когда-нибудь я съезжу в Болгарию. Но зато у меня будут друзья, пиво за десять копеек, которое мы где-нибудь найдем, какие-то посиделки… Вот так представлялась себе жизнь. И вдруг все стало по-другому. Вдруг выяснилось, что, с одной стороны, у тебя может быть “Мерседес”, а с другой – ты можешь оказаться под забором. Такие крайности. И про это книга.
Про ощущение ущербности
– Эти крайности – это хорошо или плохо?
– На самом деле хорошо. Это искусственное ограничение не могло сохраняться всегда. Весь мир развивался, а мы от этого отгородились. Придумали себе какие-то барьеры и всячески их охраняли с помощью КГБ и пограничников. Кстати, я думаю, что самый сильный удар по советской системе нанесли видео и музыка. Люди в СССР могли стоять в очереди за колбасой или обойтись без нее вовсе, но не могли понять, почему концерты к Дню милиции, которые показывают по телевизору, это хорошо, а “Лед Зеппелин” – плохо. И когда из-за границы хлынула видеопродукция, и мы стали смотреть много разных фильмов, и все увидели, что там совершенно другая жизнь, а мы вроде как ущербные.
– Эта ущербность в чем выражалась?
– Когда нужно было ехать через всю Москву, чтобы выменять на сигареты целлофановый пакет с надписью “Кэмел” и потом гордо с ним ходить, ощущение собственной ущербности приобретало мировые масштабы. И этого очень не хотелось. Но, с другой стороны, происходили такие вещи трагичные, что даже непонятно, что лучше. Вот я видел фотографии советских кораблей, предназначенных для наблюдения за объектами в космосе. Огромные океанские корабли, с огромными антеннами-тарелками, на которых работал огромный экипаж, который следил за этими спутниками. Представьте себе, сколько труда и таланта было в них вложено. А люди, на них работающие, были при деле. Причем они не пуховиками китайскими торговали, а занимались высокоинтеллектуальной, высокотехнологичной деятельностью.
– Но наверняка и они чувствовали себя в чем-то ущербными?
– У этого человека было ощущение, что он живет интересной, насыщенной жизнью. И наплевать, что у него одни джинсы. Сейчас это все исчезло. Я смотрю иногда старые фильмы про то, как создавался “Буран”. Вот у американцев есть “Шаттл”, и у нас был такой же, но гораздо лучше. И не один – их заложили чуть ли не пятнадцать штук. Потом выяснилось, что не нужны эти “Бураны”, которые в огромных цехах делали огромные коллективы людей в белых халатах. Сейчас ничего этого нет.
– То есть у вас ностальгия по советской промышленности. А советское кино? Известно, что советское кинопроизводство было далеко не самым совершенным. Сейчас лично у вас больше или меньше возможностей?
– С “Трансформерами” мы соперничать все равно не можем. Мы пытались взять другим – сюжетом, живыми героями, тем, что это наши герои. Но трудно сейчас перечислить, на какие сложности мы натыкались просто потому, что невозможно найти людей, которые сделают реквизит. Вот если для Бэтмена могут сделать автомобиль, на котором он ездит, все эти его приспособления, то у нас невозможно найти достаточное количество нормального стреляющего оружия. Или пошить костюмы. Это некому делать. Разрыв, который случился в кинопроизводстве в 90-е, произошел именно потому, что перестали работать, а стали только торговать. И все куда-то повалилось.
Кино “распилили”
– Так что делать-то – СССР возрождать?
– На самом деле выход есть. Нужно прилагать больше усилий к тому, что делаете лично вы. Например, когда я даю какое-то интервью, каждое слово потом проверяю и переписываю. Потому что волосы иногда дыбом встают. Я тут недавно давал интервью и потом прочитал: “Павел Санаев, автор “Похороните меня за плинтусом”, “Нулевой километр” и “Игры в жизнь””. А я ведь человеку рассказывал, что книгу “Игры в жизнь” написал ростовский автор Павел Чубарян. Но человек левой ногой написал.
– А с этим что делать?
– В России очень сильна зависть: они что-то умеют? Да хоть бы у них все сгорело и не получилось. Вот с эти надо бороться. Нужно менять менталитет и думать, что у нас все будет, если мы будем что-то делать. И все!
– Но у нас же народ ходит на работу и что-то там делает. Или вы думаете, что они бездельничают?
– Огромное количество наших надутых бизнесменов говорили, что чего-то добились. Какое количество предприятий они приватизировали, выжали досуха и развалили? И сейчас, в кризис, они ходили, обивали пороги государственных контор и просили займов, помощи и так далее. Производства, в которые вкладывались деньги, в которых происходила техническая модернизация, по пальцам можно пересчитать.
Или то, какое количество фильмов снимается на государственные деньги и никуда не выходит. Вообще никуда. Потому что их смотреть невозможно. А смотреть невозможно, потому что половину отпилили, а на половину что-то сняли.
– А вы знаете, каким образом государство должно контролировать процесс освоения денег?
– Да никак пока нельзя контролировать, потому что это очень сложный механизм. Все может измениться, но не насильственным путем. Нельзя, чтобы пришел, скажем, новый президент и сказал: “Я всех плохих, кто пилил деньги, посажу, а вместо них будут новые”. Не будет новых. Неоткуда им взяться. Здесь возможна только естественная смена. Те люди, которым сейчас 20 – 25, должны понимать, что они должны что-то делать. Сами по себе. У кого-то может возникнуть сумасшедшая идея сделать нормальный российский автомобиль. Ну, вдруг найдется молодой безумец. Ведь у Форда же получилось.
А можно ли догнать Америку?
– Почему в нашем кино стало тенденцией, во-первых, создавать экшен, а во-вторых, ориентироваться на американское кино?
– Вы про кого сейчас говорите?
– Про вас, про Федора Бондарчука. Про Филиппа Янковского. Про создателей “Кода апокалипсиса”.
– “Код апокалипсиса” лучше даже не вспоминать. Не сочтите, что я на вас разозлился, но этот вопрос задают часто, и он совершенно дурацкий. Он дурацкий в своей постановке. Вот сейчас вышел фильм “Короткое замыкание” (пять новелл от ведущих молодых режиссеров – Серебренникова, Буслова, Германа-младшего и др.). Кому не нравится – смотрите такое кино. У нас сейчас вообще огромное количество разного кино. Только заметьте – получается так, что кино, которое разное и другое, никто не смотрит. При этом фильмов жанровых, рассчитанных на широкого зрителя, в России снимается в разы меньше, чем “другого”.
Вы говорите: “Почему вы хотите догнать Америку?” Так “догнать” Америку в сто раз сложнее, чем снять авторское в кавычках кино. Поэтому это мало кто делает. А кино, так сказать, про людей, про характеры, про то, про се снимается в разы больше. Среди этих фильмов много плохих, много хороших, но в кинотеатрах их все равно никто не идет смотреть. Они идут на телевидении, на видео. Потому что есть кино, рассчитанное на большой экран, а есть кино, которое по определению не может быть на него рассчитано. И все, что касается жанрового кино, рассчитанного на зрителя, в Америке отработано, опробовано и понято. Потому что только у них есть индустрия и понятные вещи, которые работают. Ведь что такое кино, рассчитанное на широкий круг зрителей? И что такое “широкий круг зрителей”.
– Что?
– Вот вы сегодня закончите работу и подумаете, что хорошо бы вам пойти в кино. Именно в кино. И вы пойдете в кинотеатр. Чтобы развлечься. Потому что если вы хотите подумать, провести глубокую работу и посмотреть непростой фильм, скорее всего вы купите диск. Потому что тогда вы сможете выбрать удобное время, и если фильм окажется ерундой, выкинете этот диск и не потеряете время. Я один раз пошел в кино на фильм, что называется, не для всех – “Нью-Йорк, Нью-Йорк” Кауфмана – и горько об этом пожалел. Это был чудовищно – настроение испортилось на весь вечер и следующий день. Там только хоронили кого-то раз восемь.
– А все-таки, что это такое – фильм для широкого круга зрителей?
– Самое главное – вам должно быть понятно, что вы собираетесь смотреть. Триллер, ужастик, комедию… То есть кино для широкого зрителя предполагает четкое деление по жанрам. А авторское кино, вернее, то, что у нас называют авторским кино, – не поймешь про что.
