В прогрессивных кругах разговоры о каком-либо особом пути России считаются в лучшем случае антимодернизационными, и в пионерском лагере это тоже было самое тяжкое обвинение: ты что, особенный?! Но если бы этот вопрос услышала мама зазнавшегося пионера, она бы несомненно ответила: конечно, особенный!
Те, кого мы любим, включая нас самих, всегда особенные. Это наши конкуренты стараются внушить нам, что мы совершенно ординарны, поскольку именно высокая самооценка придает нам сил и решимости. И когда нас оценивают по какому-то чужому критерию да еще и выставляют не слишком высокую оценку, — тогда-то нам и хочется отвергнуть не только судей, но и самое их шкалу: мы начинаем настаивать на своей особости, когда нам указывают на нашу второсортность.
А поскольку глобализация весь мир выстраивает по единому ранжиру, а высокие места в любом состязании достаются лишь немногим, то проигравшим поневоле приходится искать утешения в идеологиях особого пути. И правительствам, которые откажутся идти навстречу этой жажде, придется уступить дорогу более услужливым.
Психологическая ущемленность неизбежно найдет удовлетворение в разного рода идеологиях «особого пути» — только одни из них будут оборонительными, а другие наступательными. Оборонительные объявляют недоступный виноград зеленым, а наступательные призывают захватить этот виноград силой или хотя бы отравить торжество тех, кто имеет возможность им наслаждаться. Попытки изобразить этот механизм психологической компенсации архаической нелепостью или националистической спесью могут разве что превратить оборонительные идеологии в агрессивные, объявляющие своих разоблачителей агентами врага.
На мой взгляд, гораздо более целесообразно не бороться с неодолимым стремлением, а использовать его в разумных целях. Преимущества и соблазны модернизации настолько очевидны и могущественны, что, чуть только забрезжит надежда к ним пробиться, как все гордые заявления, что мы-де выше этой суеты, будут немедленно позабыты. Поэтому правительствам, желающим осуществить ненасильственную модернизацию, разумнее отводить нарастающую агрессию временными уловками в том духе, что мы-де сами отказались от упущенного приза, потому что это несвоевременно, слишком дорого, противоречит нашим нравственным принципам, традициям и т.д., и т.д., и т.д.; но мы спокойно все получим, двигаясь собственным особым путем — в свое время, без надрывов, без утраты самобытности, — все эти припевы давно известны.
Нужно только не попадать в сети собственной пропаганды, а собирать силы для новой попытки, которую тоже нужно изображать как собственный, уникальный путь развития.
Дабы избежать раз за разом повторяющейся и все-таки каждый раз неожиданной истории: то один, то другой народ семимильными шагами нагоняет Европу — и вдруг поворачивает обратно, к каким-то полузабытым, а то и вовсе выдуманным архаическим (если не варварским) обычаям, институтам, персонажам…
Когда девушки в секулярном Казахстане начинают носить мусульманские платки, а юноши в либеральном Петербурге майки с надписью «СССР», это можно принять за молодежный выпендреж; когда успешно модернизирующийся Иран взрывает исламская революция, это можно объяснить бедностью и малой образованностью; но вот когда в Российской империи на рубеже веков европейски образованные и индивидуально успешные представители народа, считающегося предельно рациональным, воспламеняются грезой о восстановлении собственного государства, утраченного двадцать веков назад — я имею в виду светский сионизм, — за частностями поневоле усматриваешь закономерность: народы лихорадочно хватаются за отмирающие элементы своих национальных культур, чувствуя, что вот-вот останутся без крыши над головой. Ибо национальная культура — это система коллективных фантазий, заслоняющая от наших глаз унизительную жестокость жизни, подобно тому, как крыша дома скрывает от наших глаз черную бездну космоса. Естественно, любой народ в такой ситуации будет держаться за каждую черепицу и каждый стальной лист с исчезающей крыши и станет, мягко говоря, относиться без симпатии к вольным или невольным разрушителям этой крыши — его экзистенциальной защиты.
Либеральные идеологи не раз дивились, почему народ не желает простить либеральным реформаторам таких лишений, которые можно считать разве что мелкими неприятностями в сравнении с теми страданиями, какие он претерпевал со стороны модернизаторов авторитарных, вроде Петра или Сталина. Кому, однако, прощается если не все, то очень многое. Ответ обычно дается самоутешительный: варвары, дикое скопище пьяниц, страна рабов, страна господ…
Однако, к счастью и к несчастью, никакие нации рабов невозможны. Люди всегда испытывают неприязнь к тем, кому вынуждены подчиняться не по своей воле, и всегда ощущают тайную или явную ненависть ко всякому, кто внушает им страх. Люди почитают и охотно повинуются тирану лишь до тех пор, пока видят в нем орудие своих целей. И если какой-то тиран — особенно если не за их счет, а тем более в прошлом — наворотил целую гору подвигов вперемешку с горой ужасов, потомки стараются закрывать глаза на ужасы, ибо воспоминания о подвигах предков укрепляют их экзистенциальную защиту — ослабляют ощущение собственной ничтожности, а именно оно есть главный губитель человеческого счастья.
Модернизаторы же, которые не поддерживают в нем абсолютно необходимое каждому народу ощущение собственной исключительности и красоты, но всего лишь предлагают ему уподобиться некоей норме, сделаться в лучшем случае двенадцатым в дюжине, — они экзистенциальную защиту разрушают. Ибо представление о собственной дюжинности разрушительно как для личности, так и, в неизмеримо большей степени, для народа. За какие же коврижки народ станет прощать хоть малейшие неудобства планировщикам, которые, перестраивая дом, оставят хозяев без крыши над головой? Пускай страдания не столь уж невыносимы, но зато они вовсе не имеют высокого оправдания. Лишения, вызываемые либеральными преобразованиями, могут быть оправданы только в том случае, если они будут сопровождаться укреплением национальной экзистенциальной крыши.
Любая разумная мать, ничуть не сомневаясь — и правильно делая! — в уникальности своего ребенка, вместе с тем желает ему и социального успеха по шкале господствующих стандартов, она желает, чтобы он хорошо учился, имел уважаемую и хорошо оплачиваемую работу, хорошую семью — и так далее, и так далее, и она начнет проповедовать отказ от этого банального преуспеяния только тогда, когда убедится, что оно недостижимо, — лишь тогда ей и понадобится очередная теория зеленого винограда.
Александр Мелихов
