Мартина Скорсезе уже лет десять как принято именовать «величайшим из ныне живущих американских кинорежиссеров». Разумеется, как и всякое использование превосходной степени в области искусства, этот ярлык сомнителен и является скорее публицистическим штампом, нежели объективной оценкой. Особенно если учесть, что Скорсезе величают так тем чаще и безапелляционней, чем реже его фильмы оправдывают этот титул.
Гений, конечно, имеет право на ошибку, и едва ли не большее, чем любой другой, – но ни “Кундун”, ни “Авиатор” на ошибки гения не походили. Да и в перехваленных “Бандах Нью-Йорка” лишь амбициозность и напор автора скрывали неровности почерка и провалы композиции. Но после вышедшего на прошлой неделе в мировой прокат “Острова проклятых” впору говорить о “возвращении Скорсезе”.
Ибо здесь наконец-то перестает слагать нараспев легенды о бурных, но славных былых временах – и возвращается на ту территорию, что отмечена его самыми верными успехами. Нынешний Скорсезе – это вновь тот самый, что сделал “Таксиста”, “После работы” и “Мыс страха”. Три лучших за последние 40 лет американских фильмов о темных лабиринтах обыденной психопатии. (Лучших – за исключением “Сияния” Кубрика, конечно же; но Кубрик не в счет, он никогда не в счет.)
На некоем острове в Бостонской бухте располагается психлечебница строгого режима для особо опасных маньяков. Однажды при необъяснимых обстоятельствах из камеры сбегает одна из пациенток, и на остров прибывают два федеральных маршала, в том числе Леонардо ди Каприо. Но чем дольше тянется их пребывание на острове, тем больше они убеждаются, что дело тут нечисто.
Герой ди Каприо одержимо пытается отыскать истину (а для католика Скорсезе это не пустые слова), однако сделать или хотя бы разузнать что-то определенное ему никак не удается: атмосфера кромешного ужаса и тотального психоза за считанные минуты экранного времени окутывает его, он вязнет в ней все глубже и безнадежнее, и ни вырваться, ни преодолеть. К тому же внешним обстоятельствам “аккомпанируют” внутренние: кошмарные воспоминания об увиденном при освобождении Дахау (действие происходит в 1954 году), мучительные сны о трагически погибшей жене… Дальнейшее пересказу и вовсе не подлежит.
И вот почему. История кино знает не так уж много фильмов, для которых вредны так называемые спойлеры (то есть наперед известная развязка); их много меньше, чем принято считать, а одна моя московская коллега и вовсе полагает, – и не без оснований, – что до сих пор такой фильм был снят один-единственный: “Обычные подозреваемые”. Что ж, пожалуй, нынешний фильм Скорсезе – второй. Не потому, что его развязка так уж необычайно эффектна (хотя и поэтому тоже). И не потому даже, что она однозначна (что, кстати, вызвало упреки многих российских критиков, которые считают двусмысленность необходимым признаком умного высказывания). Просто Скорсезе знает, что делает, когда тщательно дозирует информацию, известную зрителю в каждый момент фильма.
Во внезапных сюжетных поворотах “Острова проклятых” – не трюк, не аттракцион, но – смысл. Зритель всегда должен знать ровно столько, сколько и герой ди Каприо, – иначе разладится идеально выстроенный режиссером механизм идентификации. А взгляд, понимание, мироощущение главного героя являются здесь не средством, но целью; не инструментом, но объектом. Все, больше ничего не скажу.
Хвалить же Мартина Скорсезе, который снимает кино вот уже 45 лет, за владение профессией – занятие глуповатое; однако в “Острове проклятых” оно того стоит.
Скорсезе – едва ли не вровень со своими фильмами – знаменит своей синефилией (или, попросту говоря, “насмотренностью”), и за последней голливудской модой он не гнался даже тогда, когда сам ее определял. За его спиной – Хьюстон, Уэллман и Фуллер, и что ему до Кэмерона или Гая Ричи. Однако в последних его фильмах старомодность приемов порой обретала сладковато-шершавый привкус угощения из буфета пенсионера. На хорошем вкусе (особенно если он не от природы, а от образованности, – а это как раз случай Скорсезе) нельзя слишком сильно настаивать, иначе он обернется безмятежной назидательностью.
Но в “Острове проклятых” это уже не старомодность, но старорежимность (в русской фонетике контраст особенно выразителен), и запах нафталина сменяется подлинным контрреволюционным драйвом. Авангард былых времен для Скорсезе витальнее и действеннее расчетливой лакировки современного Голливуда. Поэтому в фонограмме – ни единой “оригинальной” (то есть написанной каким-нибудь очередным клоном Джона Уильямса) музыкальной ноты: чистая антология музыкального авангарда XX века, от Джона Кейджа до Кшиштофа Пендерецкого и Альфреда Шнитке.
Поэтому визуальный ряд фильма – гениально стилизованный оператором Робертом Ричардсоном (десять лет назад ушедшим к Скорсезе от Оливера Стоуна, после чего Стоун кончился) коллаж цитат и влияний: от офортов Пиранези до “Шокового коридора” Сэмюэля Фуллера, а расстрел эсэсовских охранников в Дахау – и вовсе прямое заимствование из классического голливудского фильма 1930 года “На Западном фронте без перемен”. (А Бену Кингсли на правах главврача лечебницы позволены даже самоцитаты – из “Смерти и Девы” Романа Полянского. Но тут уж… разве можно чего-то не позволить Бену Кингсли?) Для историков кино и прочих специалистов важно то, что Скорсезе все это делает. Для всех остальных – что у него это получается.
Получается у него и кое-что еще. В “Острове проклятых” не раз проговаривается один из основных постулатов классической психиатрии: психическое заболевание – результат работы защитного механизма, при которой невыносимое вытесняется из памяти и сознания и приводит к патологическому, неадекватному восприятию окружающего мира. О, эти зрители в питерских кинозалах на поздних сеансах! Мне не привыкать, я сам слышал смех зала на премьере “Списка Шиндлера” в кинотеатре “Баррикада”. Но на “Острове проклятых” эффект оказывается особенно убедительным.
Ведя зрителя по лабиринту сюжета, на ходу меняя жанровые коды и схемы, чтобы в конце концов сложить из них свою, уникальную историю, – Скорсезе тем самым постоянно переключает защитные механизмы у той части зрителей, которая привыкла радостно воспринимать насилие, потому что это из боевиков, вид мертвых тел, потому что это из хорроров, и психические отклонения, потому что это из молодежных комедий.
Мгновенно опознаваемый “признак жанра”, без раздумий включаемый в знакомую схему, – и моментальная реакция; психика, настроенная на защиту от мысли. Скорсезе – умный режиссер, поэтому изображённые им кафкианские механизмы помутнения рассудка с точностью “фонят” в кинозале, создавая чудесный стереоэффект. А еще он хороший режиссер и, по мере приближения к финалу, постепенно увеличивает скорость переключения. К исходу второго часа фильма защитные механизмы перегорели, сломались, и в зале наступила тишина. Кстати, тоже в полном соответствии с сюжетом… Все, молчу, молчу.
