Татьяна Москвина (1958 – 2022) была человеком дико талантливым и очень резким – столько безапелляционных оценок выставила она городским и российским персонажам, что и не сосчитаешь.
Москвина писала книги (несколько лет назад «Город 812» выбирал лучшего петербургского писателя и Москвина вошла в десятку лучших современных литераторов). Делала теле- и радиопрограммы. Критиковала спектакли. И их ставила.
В «Городе 812» выходили ее статьи, а иногда мы брали у Москвиной интервью. Решили в этот печальный момент напомнить, что она думала о городской политике и градостроительной практике, драматурге Островском (она была по нему специалистом) и разделенной России.
.
Кто ты, губернатор Петербурга?
Конечно, вопрос, поставленный в заголовке, может вызвать встречный вопрос – а ты-то кто такая? А я очень даже кто такая. Я родилась и живу в Ленинграде-Петербурге шесть десятилетий безвылазно. Родила и воспитала двух детей. Пишу на русском языке, у меня даже справка есть – состою в Союзе писателей Петербурга.
Я понимаю, что мир идет, как задумано о нем, и мы можем лишь сделать его чуть лучше или чуть хуже. Но в случае Петербурга «чуть» стоит очень дорого. Красота и величие Города оплачены неимоверно высокой ценой и оплачены – не нами. Чем мы прирастили Его красоту и величие? Кое-что еле-еле уберегли, так это в наших же интересах – не разматывать выгодное наследство.
По моим думам, по-настоящему положение дел в Петербурге зависит от способности примерно 25–30 тысяч квалифицированных специалистов приходить на работу и выполнять ее наилучшим образом (остальным достаточно просто явиться на работу). Губернатор Петербурга, какую бы фамилию ни носил, в их число пока не входит, но именно они, квалифицированные специалисты, обеспечивают жизнедеятельность Города и худо-бедно спасают его честь. Доказал же Георгий Полтавченко, что возможно добиться почти полного «эффекта отсутствия» – и ничего, трупы на улицах не валялись и граждане крыс не ели.
Существует общая логика развития больших городов, и в ней мы задействованы неотменимо. Так не все ли равно, кто будет губернатором Петербурга?
Нет, не все равно. Да, «желающего подчиниться судьба ведет, нежелающего тащит», говаривали древние римляне, и в любом случае будут строиться дома, ездить автобусы, открываться магазины, а вузы обучать все новых и новых «лишних людей». Но есть нематериальный фактор и он ужасно важен – так важен, что на исторических дорогах не раз вылезал сильно вперед фактора материального.
Для петербуржца ужасно важно, когда Город и он сам лично оказываются особенными. Когда «быть петербуржцем» – не жалкие понты и необоснованные претензии, а что-то подлинное и прекрасное. «Это наше, это только у нас!» Я участвовала в этой сказке, своими боками ощущая нашу «хронику убывающего плодородия».
В детстве притащат в филармонию – а там на сцену выходит раскланиваться Шостакович. Что, Шостакович не впечатляет? Ладно; видала, как Цой первый раз исполняет «Группу крови» на сцене Ленинградского дворца молодежи, тогда же на рок-фестивале выступал Саша Башлачев, в русской рубашке, страшно волновался. Лично была знакома с Курехиным, теперь он не человек, а фестиваль.
Да что тут толковать, когда муж мой Сергей Шолохов делал «Пятое колесо» – у нас было телевидение, свое, оригинальное, известное всей стране. Сиживала я в кафе «Ленфильма», когда вокруг злословили сплошь звезды режиссуры, – а нынче кино в Петербурге подохло, и стоит чучело киностудии в натуральную величину. Училась я у великолепных театральных критиков (Калмановский, Сахновский, Смирнов-Несвицкий и другие), а нынче едва осиливаю бездарную чушь, которую пишут разные ошивальщики, воспевая своих возлюбленных самодуров…
Тем не менее, горстка квалифицированных специалистов осталась даже в культуре. А главное, чем мы можем доказать свою особенность и явить себя гражданами Города, а не вялыми обитателями крупного населенного пункта – это самим выбрать себе губернатора.
Да, президент склонен видеть на ключевых постах своих друзей и близких знакомых. Все почти к этому склонны. Даже вы, читающие эти строки, получив маленькую власть с возможностью распределять должности, тут же пригласите на них своих друзей и близких знакомых. Мифический фильтр каких-то загадочных «профессиональных достоинств» работает плохо или вообще не работает. А потом, как и президент, будете делать большие глаза и не верить до последнего: как! Не может быть! Я его 30, 40 лет знаю!
Все стремятся пристроить друзей. Здесь главное – кто твои друзья?
Так вот, друзья президента принадлежат к одному поколению политиков, которое в массе своей либо утратило, либо и не заработало сильный и действенный личностный потенциал.
Живя жизнью, бесконечно далекой от обычной русской, не ведая, бывают ли купюры мельче 5000, да и не особо им нужны реальные купюры в их образе существования, не вступая в диалог с обществом, – это поколение политиков вряд ли способно справиться с современной ситуацией. Из-за атрофии полемической мускулатуры они даже разговаривать с людьми – ярко, убедительно, доходчиво – не в состоянии. То есть Кремль и хотел бы впарить Петропавловской крепости сильного кандидата – да неоткуда его взять.
Теперь желаю, раз уж вылезла, прокатиться на машине времени в 2003 год. Тогда весной в город явилась полномочным представителем президента В.И. Матвиенко с явным прицелом на будущие выборы губернатора.
Тогда информационное поле Петербурга не было столь крошечным и жалким, как сегодня. На Чапыгина, 6, ныне пригодном для съемок фильмов ужасов, царило оживление. Активно работало и «местное время» на российском тв (Карповка, 43). Выходили газеты, которые горожане рьяно и взволнованно читали с регулярностью каких-нибудь парижан. Поэтому, когда стало известно, что некоторые журналисты, видимо, в связи с их скептическим отношением не столько к перспективам губернаторства Матвиенко, сколько к тем методам, которые применены к раскрутке этой перспективы (грубое административное давление), внезапно перестали работать там, где они работали (к примеру, мы с Дмитрием Циликиным пулечкой вылетели с российского тв, где на пару вели передачу), – строптивые журналисты решили объединиться.
Возникло протестное движение «Петербургская линия». Что ж, как в анекдоте – «не догнали, так согрелись», показали, что мы свободные люди, а не марионетки чужих проказ. Многих бойцов «Петербургской линии» уже нет в живых – умерли Виктор Топоров и Самуил Лурье, 27.03.2016 зверски убит Дима Циликин. Помнит ли кто-нибудь, как люди в киосках спрашивали «Петербургский Час пик», где красовались лучшие на свете полосы культуры (Дима был их редактором)? Наши остроумные радиостанции, наше занимательное оригинальное тв? Однако кое-кто из той «линии» еще остался. Подросли и новые бойцы. Петербург продолжает быть городом скрытых возможностей, «беззаконной кометой в кругу расчисленном светил».
Татьяна Москвина (2019)
.
О сносе СКК
Не надо только людей за идиотов держать – вот будто бы они злобно вцепились в останки своего убогого совка и воспевают несуществующую архитектурную и культурную ценность СКК, чтобы лишний раз досадить начальству. Которое страстно жаждет осчастливить Петербург прекрасным новым зданием ледовой арены взамен устаревшей рухляди.
Люди наши измученные – далеко не идиоты. И восторженных нерассуждающих обожателей советского прошлого в городе найти не так-то просто. Но вы, господа сносители, так славно поработали над обликом города, что простодушные первые секретари обкомов нам уже кажутся неплохими парнями, а то, что при них строилось, на фоне вашего сияющего дерьма выглядит довольно привлекательно.
СКК – не Эйфелева башня. Но это было профессионально выполненное, исправное, не противное, крепкое и функционально разумное здание, в чьем облике не заключалось никаких омерзительных претензий. Которые клеймом стоят на всех ваших зданиях, господа сносители. Выражая вашу тупость, алчность, злобную безвкусицу и желание выставить напоказ свое ворованное богатство.
Стояло здание – не в руинах, могло работать, пользу приносить. Неужто нет у нас пустырей? Зачем сносить одно, чтобы построить другое? Где общественное благо этих действий?
Безрадостные события «сноса на крови» все отчетливей выявляют патологическую ситуацию в городе, где сотни тысяч честных порядочных профессионалов вынуждены терпеть безграмотные действия безответственных властей.
Татьяна Москвина (2020)
.
О петербургских писателях
Я являюсь членом литературной группы петербургских фундаменталистов, а у нас там очень строгая дисциплина. Павел Крусанов, Александр Секацкий, Сергей Носов – писатели принципиально важные для меня. Никакого сходства между нами нет, и тем не менее, в чем-то мы неуловимо схожи. Что общего между Носовым и Крусановым? Наверное, какой-то приятный петербургский сдвиг, какая-то неконъюнктурность, может быть.
Но я и других петербургских писателей ценю и читаю: Валерия Попова, Александра Мелихова. Мелихов – очень интересный писатель. Он измеряет жизнь мерками любви и смерти и копает очень глубоко. Илья Большов – тоже прекрасный автор. Очень мне понравился роман Ксении Букши «Завод «Свобода»». Если она будет продолжать так работать, будет очень интересная писательница.
Татьяна Москвина (2016)
.
О женской и мужской России
В 2009 году Татьяна Москвина поставила пьесу. Вернее, стала художественным руководителем спектакля в театре Ленсовета. По пьесе Островского. Но эти кадровые тонкости никого особо не интересовали, все считали автором постановки ее. Поговорили с Москвиной об Островском, а также о мужчинах, женщинах и России.
– Вы зачем об Островском вспомнили? Решили уйти от неприятной вам нынешней жизни?
– Вообще-то Островский со мной давно – я в театральном институте про Островского диплом писала. Евгений Соломонович Калмановский, мой учитель сказал: «Москвина, займись Островским. Про всех так хорошо написано, а про Островского почему-то нет». Усмотрел он во мне, видимо, нечто родственное с миром Островского. И понемножку я стала в эту тему залезать. Занималась ею и аспирантуре, и в Институте истории искусств.
– То есть вы открыли Островского широкому читателю?
– Что вы! Он к числу забытых никак не принадлежит. Островский как был, так и остался самым репертуарным драматургом. Тем не менее, когда говорят о России, о ее сущности, о ее пути, прошлом, настоящем и будущем, мнение Островского часто не учитывается. Россия Достоевского, Россия Щедрина, Россия Толстого – миры, сияющие более контрастными цветами, теснят Россию Островского. Хотя именно из совокупности этих миров и создается образ нации – не нынешнее более или менее плачевное ее состояние, а духовный образ.
– А чем отличается Россия Островского от России Достоевского?
– Пребывание в России Островского делает человека спокойнее, мудрее и внимательнее к самому существенному в жизни. Островский ценил человеческий ум во всех его проявлениях. Он сам был человеком чрезвычайно умным, с колоссальной памятью и работоспособностью. Но при этом он стоял на стороне человеческого сердца и защищал его всячески. Для него история какой-нибудь обманутой девушки была куда более важна, чем модные идеологические схемы, которые очень живо обсуждались в его время. Он обладает необыкновенной сердечностью, вниманием к человеческому обыкновению, какой-то «божескостью», причем без проповедей, потому что он не учил, не проповедовал ничего.
Один недружественный критик сказал про него: «Островский верит в какую-то инстинктивную нравственность. А откуда она возьмется? Ее быть не может». А ведь на самом деле нравственность есть в самой основе человеческой души. И не Христом она была принесена, иначе люди не дождались бы Христа и съели бы друг друга.
Так что время, проведенное с Островским, это не бегство от действительности, это ее очеловечивание, преображение – после которого можно жить дальше.
– Это у Островского едва ли не впервые на русской сцене герои заговорили простым языком?
– Нет, в его время это уже было, просто Островский оказался среди современников самым талантливым. Дело не в том, что герои Островского говорили простым языком. Дело в том, что эти люди были им преображены. Воспеты, обогреты, обласканы. Он ведь даже какому-нибудь лакею, Сакердону или Мардарию, который должен сказать пять слов, даст маленькую биографию, черты лица…
Вот такой любви к обыкновенным людям у нас, в русской литературе, на мой взгляд, и не было. Все что-то разоблачали, учили человека, для чего ему жить. А у Островского жизнь не нуждалась ни в каких оправданиях или целях.
– Вы что сейчас имеете в виду?
– Например, он написал три пьесы про то, как мелкий чиновник Миша Бальзаминов хочет жениться. Современники ему говорили, что нельзя ставить пьесу про глупого чиновника и его маменьку. Только Достоевский и пара друзей были в восторге. В результате Миша Бальзаминов уже сто пятьдесят лет ходит по Замоскворечью, и это до сих пор интересно. Это интересно! А огромные, трескучие, прогрессивные пьесы провалились в никуда. Как проваливается вся эта драматургия, которую определяют как нужную и актуальную.
– В нынешних актуальных пьесах и матом ругаются для правды жизни?
– То, что раньше в подобных пьесах говорили трескучие монологи, а теперь ругаются матом, ничего не меняет. Про такие пьесы всегда говорили, что эта драматургия отражает сущность нашего времени. Ничего они не отражают! Она проваливается, про нее все забывают, и она погружаются в реку забвения, откуда никто и ничто ее извлечь не может. Что касается Островского, то конца ему не предвидится.
– А почему такая большая разница между Россией Достоевского и Россией Островского.
– Наша непонятная страна вообще основана на жестких бинарных оппозициях. Ничем не смягченных. Такое впечатление, что есть две России. Как Лермонтов написал. Страна господ и страна рабов.
– Что тут противоречивого – ну есть господа и есть рабы, нормальное дело?
– Здесь очень много противоречий – если одни только рабы и господа, откуда ты взялся? Свободный человек. Лермонтов ведь был свободным человеком и жизнь свою прожил как хотел. Если бы в стране были бы только рабы и господа, и никакой деятельности свободного духа, то поэзии бы не было.
То, что сделали Пушкин, Лермонтов и другие, – это духовный подвиг. Мало того. Пушкин еще и звание литератора сделал почтенным и даже выгодным. Как и Островский, кстати. Все драматурги, которые получают сегодня плату за каждый спектакль, должны быть благодарны за это дедушке Островскому. Он был бессменным председателем Общества драматических писателей и добился того, чтобы автор получал отчисления и таким образом имел хоть какое-то материальное вспомоществование.
– У вас вышли книги – «Мужская тетрадь» и «Женская тетрадь». Вы что же настаиваете на жестком разделении – тут мужское, тут женское?
– Мне один человек написал, что ему не нравится у меня это строгое разделение на мужское и женское. А ему бы хотелось бы, чтобы я превратилась в чистый разум. Я ему ответила: друг! подожди! когда-нибудь мы все непременно превратимся в чистый разум. И в этом прекрасном мире и поговорим…
Но в мире, где есть мужчина и женщина, это невозможно. Другое дело, что Россия женская и Россия мужская очень сильно разделены. Женская Россия – это другая Россия, плохо зафиксированная и описанная.
– Женская Россия – она какая?
– После каждой войны, когда гибли мужчины, женщины должны были поднимать на себе страну. Опять рожать, опять воспитывать. Странны мнения, что женщины не могут занимать серьезные посты. Да они у нас всегда занимали посты. Вот, например, русские помещицы. Если у них умирали мужья, они самостоятельно должны были управлять огромными имениями. Мы хорошо знаем, что это были за характеры. Хотя бы по книгам Щедрина.
Кажется, что наш основной мужской тип – это такой преступный тип, освободившийся от всех сдерживающих его моральных преград. Который, может, и понимает, что с ним что-то не ладно, но лишенный всяких тормозов. Он живет, сметая на своем пути все. Меняя женщин, машины. Любым путем достигая денег. И при этом таких мужчин надо любить! Они избалованы мамочками, женами и дочками, самоуверенны, самодовольны. Просто тарантулы какие-то. Хотелось бы, чтобы не было этой жесткой оппозиции мужчины и женщины, да никак от нее не избавишься.
– Почитала я вашу «Мужскую тетрадь» и поняла, что нет в России среди мужчин настоящих героев.
– Есть. Никита Сергеевич Михалков. Причем он стал героем не от хорошей жизни. Он так устроен, что не может пережить, если чего-то нет. Нет героя, и он идет и предъявляет себя. В этом смысле он явление экстраординарное. Я вообще не понимаю причины аллергии, которая у многих людей есть на Михалкова. Он мне кажется чрезвычайно интересным человеком. Воспитанным, образованным, глубоким и вообще блистательным. Вообще, от Никиты Сергеевича может быть очень много плодов. Пусть он плодоносит. Нечего его трясти.
– А с женщинами у нас как дело обстоит?
– Есть уникальные примеры соединения духа с женской природой. Это такой периодически повторяющийся эксперимент. Иногда он успешен, иногда нет, и тогда дух живет отдельно, женская природа отдельно и человек мучается. Но иногда это соединяется, и сейчас у нас есть пример такого соединения – Людмила Петрушевская. Женщина, которую я обожаю. Она очень хороша собой, несмотря на свой возраст. Критики всегда упрекали ее в преувеличении ужасов женской судьбы. А она не преувеличивала. Это они не знали, что чувствуют бабы, которых они насиловали и бросали. Которые скребут у них под ногами грязные полы. Они не знали этой России.
Когда гордый Захар Прилепин цепляет на свою книжку «Я пришел из России», мы, видимо, должны упасть от восторга. А Петрушевская тогда откуда? Заброшена с Марса? Она тоже пришла из России. Просто она умная и обладающая вкусом женщина и не может про себя делать такие заявления.
– Вы бы хотели поставить пьесу Петрушевской?
– А как я могу что-то ставить? Я не режиссер. «Последняя жертва» – это совершенно отдельная история. Меня позвали принять участие в этой постановке как театроведа, как специалиста по Островскому. У спектакля есть режиссер-постановщик – Роман Смирнов, ученик Товстоногова. Я же занималась художественным руководством.
– Но во вкус этого процесса вошли?
– Совершенно не вошла. Это оказалось страшно энергозатратное предприятие – участвовать в постановке пьесы. Я думала, что на премьере будет радость, но хорошо было только зрителю. А мы с режиссером могли только глазами хлопать. Другое дело, что это было очень полезно.
Вот снялась я в двух фильмах – «Мания Жизели» и «Дневник его жены» – и посмотрела на кинопроцесс изнутри. Теперь то же самое произошло с театром – я узнала театральное предприятие от нуля, от читки пьесы до премьеры, и посмотрела на театр по-новому. Я даже сказала бы, что это расплата за деятельность театрального критика. Полноценная расплата! И это хорошо.
Беседовала Елена Некрасова
