Как становятся пророками ненасилия? По благородству души или по другим причинам?
Политика, чтобы не употреблять более сильных выражений, дело заведомо внеморальное, поскольку она служит интересам больших социальных групп, которым свойственно свои интересы принимать за идеалы, тогда как мораль всегда требует так или иначе поступаться своими интересами во имя идеалов. На что и одиночки способны далеко не всегда, а массы так и вовсе никогда, ибо, напоминаю, свои интересы они принимают за идеалы и принципы: у них просто нет органа, хоть сколько-нибудь напоминающего совесть.
Больше того, одиночка, решившийся покуситься на интересы своей социальной группы, будет ею совершенно искренне восприниматься как беспринципный изменник. Каковой репутации себе не может позволить политик, не перестав быть реальным политиком.
Однако есть один выдающийся политический лидер, пользующийся репутацией святого, чей день рождения 2 октября Организация Объединенных Наций в 2007 году объявила Днем ненасилия.
Разумеется, вы уже поняли, что я имею в виду Махатму Ганди.
Но как же можно объявлять Днем ненасилия день рождения народного вождя, в результате деятельности которого миллионы, если не десятки миллионов человек были убиты, ранены и потеряли имущество и кров? Взять только разделение государства на Индию и Пакистан, превратившее в одном из них мусульман, а в другом индуистов в беззащитные меньшинства…
Ах да, он же был противником насилия, и все погромы и войны происходили вопреки его воле! Он же протестовал против этих естественных отправлений массовых чувств, и даже был убит именно за эти свои протесты, воспринятые как предательство.
Да, это так. Но его смерть никого не воскресила и никому ничего не вернула — ни близких, ни имущества, ни родины. Убитые остались убитыми, а обездоленные обездоленными.
Он не предвидел этих последствий? Он был такой простак, не знал, что взбудораженные массы начинают погромы и войны с такой же неизбежностью, с какой закипает вода, поставленная на огонь? Или знал, но мирился с этим, ибо в его глазах декларация ненасилия искупала самые кровавые практические результаты? То есть нам остается лишь выбирать, признать его глупцом, не способным предвидеть очевиднейшие последствия собственных действий, или ханжой, для которого красивые слова важнее ужасающих фактов? Вроде бы третьего ответа просто-таки нет?
Есть. И мы можем найти его в общеизвестной автобиографии Ганди «Моя жизнь» (СПб, 2013).
- Автобиография Махатмы Ганди «Эксперимент с истиной или биография» была написана в 1925-1929 годах. На русском издавалась под заголовком «Моя жизнь»
Издательское предисловие начинается с перечисления славословий: в 2000-м году, по опросам Би-би-си, британцы признали Ганди человеком тысячелетия; его поддерживали такие лучшие мировые умы, как Бернард Шоу, Бертран Рассел, Ромен Роллан, Лев Толстой. Толстой, правда, не дожил до главных его свершений, но зато Эйнштейн говорил, что современники должны быть признательны Ганди за то, что такой блестящий человек ходил по земле в одно время с ними, а потомки, быть может, и не поверят, что это был не миф, а человек из плоти и крови.
Пока что потомки верят. Предисловие дает привычную интерпретацию: в борьбе за свободу допускалось все, кроме насилия, однако англичане прибегали и к избиениям, и к арестам и даже к казням без суда и следствия, поэтому не все последователи Ганди выдерживали верность собственному принципу, — то здесь, то там вспыхивали вооруженные восстания, и Ганди между риском насилия и слепым подчинением выбирал риск. Так он объяснил свое поведение в суде перед заключением в тюрьму, откуда его выпустили через два года из-за гнойного аппендицита.
Выбирать риск насилия это и значит выбирать насилие практически со стопроцентной гарантией, если речь идет о многократно повторяющемся рискованном действии, — все остальное софистика. Когда-то ходила сказка, что при казни на электрическом стуле рубильник включают сразу шесть человек, чтобы никто не знал, кто настоящий палач. Я же считаю, что палачами в этом случае были бы все, да к тому же еще и лицемерами.
Но в чем, в чем, а в лицемерии Ганди обвинить совершенно невозможно, — страдания и лишения, которым он себя подвергал, воистину неисчислимы, а гибель с первых же его политических шагов буквально ходила за ним по пятам и даже удивительно, что она его настигла так поздно. Да и в «Моей жизни» он пишет о себе с поразительной откровенностью, ничуть не пытаясь себя приукрасить.
Однако самое интересное в его исповеди то, что он сообщает о своих целях с первых же страниц. «В течение тридцати лет я стремился только к одному — самопознанию. Я хочу видеть Бога лицом к лицу, достигнуть состояния мокша. Я живу, двигаюсь и существую только для достижения этой цели. Все, что я говорю и пишу, вся моя политическая деятельность — все направлено к этой цели».
Мокша, если кто не знает, это освобождение от земной суеты, слияние с Богом. Хотелось бы вам такого вождя, который действует не ради ваших суетных нужд, но исключительно ради самопознания, ради слияния с Богом? Хорошо, конечно, если Бог велит ему заботиться о нашем благе, но ведь Бог, как известно, предпочитает отмалчиваться, и о Его намерениях всегда приходится только гадать…
И Ганди гадал с полной уверенностью в своей правоте.
Вот на пароходе он ожесточенно убеждает своего друга и почитателя, что с высоты простоты его привязанность к двум очень дорогим биноклям постыдна — и с согласия грешника выбрасывает их в море.
«Человек, который руководствуется страстью, может иметь вполне благие намерения, может быть правдив на словах, но никогда не найдет истины.
Успешные поиски истины означают полное освобождение от взаимно противоположных чувств: любви и ненависти, счастья и несчастья».
Хотя совершенно ясно, что только страсть толкает к поискам истины, что бы ею ни называть, а обретение полной душевной гармонии уничтожает и всякие стимулы к деятельности, как материальной, так и духовной. И «Моя жизнь» переполнена зарисовками бешеной страсти, с которой Ганди реагирует на проявления того, что представляется ему отклонениями от идеала, — вплоть до уничтожения ни в чем не повинных биноклей. Только его собственная страсть представляется ему вовсе не страстью, но — приверженностью к истине.
Он и не притворяется, что для него очень уж важны нужды народа. «Осуществить реформу жаждет всегда сам реформатор, а не общество, от которого нельзя ожидать ничего, кроме противодействия, недовольства и даже самого жестокого осуждения. В самом деле, почему бы обществу не считать регрессом то, что для реформатора дороже жизни?»
А человеческая жизнь для него не дороже, чем жизнь ягненка: «И я не согласился бы отнять жизнь у ягненка, чтобы спасти человека». И уж тем более не дороже высшего принципа — в этом отношении Ганди отнюдь не гуманист: для него не является высшей ценностью жизнь и самого близкого ему человека.
Когда его жена после мучительной операции оказывается на грани гибели, он запрещает врачу подкрепить ее мясным бульоном даже ради спасения ее жизни. Жена выживает, несмотря на все мытарства, которым он ее подвергает, чтобы только не оставлять ее в греховной больнице, но заканчивает она свои дни все-таки в тюрьме.
Что жизнь и смерть — главное истина!
Но что в глазах самого Ганди является критерием истины? «Поскольку вера моя незыблема, я считаю ее равноценной опыту». Иными словами, если ты в чем-то неколебимо убежден, то это такая же правда, как любой наблюдаемый факт.
- В 1946-м Ганди обошел пешком Восточную Бенгалию и Бихар, призывая к прекращению столкновений между индусами и мусульманами
При его субъективной честности Ганди нигде даже не намекает на какие-то нездешние голоса, диктующие ему его решения. Однако во всех сомнительных вопросах, а иных вопросов в реальном мире нет, Ганди прислушивается «лишь к внутреннему голосу».
Хоть бы и в вопросах медицины: «Затяжной характер плеврита вызвал у меня некоторое беспокойство, но я знал (курсив мой. — А.М.), что вылечиться можно не путем приема лекарства внутрь, а изменениями в диете, подкрепленными наружными средствами».
Был период, когда он «всецело» верил в лечение землей: когда его сын Рамдас поранил руку, то он промыл ему рану и приложил к ней «чистый компресс с землей» и забинтовал руку. И проделывал это в течение месяца, пока рука не зажила: молодой организм может выдержать и не такое.
«Этот и другие опыты укрепили мою веру в домашние средства, и я стал применять их смелее. Я пробовал лечение землей и водой, а также постом в случае ранений, лихорадки, диспепсии, желтухи и других болезней, и в большинстве случаев успешно. Однако теперь у меня нет той уверенности, которая была в Южной Африке, а опыт к тому же показал, что такие эксперименты сопряжены с очевидным риском.
Я ссылаюсь здесь на эти эксперименты не для того, чтобы убедить в исключительной эффективности моих методов лечения. Даже медики не могут выступать с такими претензиями в отношении своих экспериментов. Я хочу только показать, что тот, кто ставит себе целью провести новые эксперименты, должен начинать с себя. Это дает возможность скорее обнаружить истину, и Бог всегда помогает честному экспериментатору».
Начинать с себя, Бог помогает честным — моралистические и религиозные наставления, не имеющие ни малейшего отношения к поиску хоть сколько-нибудь достоверного знания.
Такими же принципами Ганди руководствовался и в политике, но готовность к мученичеству люди очень легко принимают за правоту, хотя жертвенность и мудрость совершенно разные вещи.
Вот мы и ответили на вопрос, кем нужно быть, чтобы проповедовать ненасилие и заниматься деятельностью, заведомо ведущей к массовому насилию. (Ганди не был простачком, в «Моей жизни» он ясно пишет: «Я давно заметил пристрастие народа к возбуждающей деятельности и нелюбовь к спокойным конструктивным усилиям».) Для этого нужно быть религиозным фанатиком, уверенным, что его субъективная убежденность и есть главный критерий истины. А истина не просто угодна Богу, но еще и ведет к победе.
Победа — отказ Британии от Индии — действительно была достигнута. Ценою всех полагающихся массовых жертв, хотя они и не записываются на счет Ганди, поскольку он их не желал. Этим он и отличался от прочих политиков: они были согласны платить за успех человеческими жизнями, а он не согласен. А то, что плата оказалась примерно одинаковой, так Ганди здесь ни при чем. Благие намерения были? Были. Успех есть? Есть. Зачем же еще искать на солнце пятна, портить красивую сказку? И, тем более, приписывать успех удаче, сочетанию не зависевших от Ганди факторов, а не его мудрости? То есть опять-таки портить красивую сказку о праведнике, одной только мудростью и кротостью повергнувшем дракона.
Так что пускай себе сказка живет, тем более что ей нашего разрешения не требуется, а мы приглядимся, каким образом Ганди прилагал свою мудрость и кротость не к индийскому, мало нам известному, а к еврейскому вопросу, который мы знаем гораздо лучше.
В «Моей жизни», лет за десять-пятнадцать до начала Холокоста Ганди, противник любого национального превосходства, уже объяснял несчастья евреев претензиями на это самое превосходство: «Древние евреи считали себя, в отличие от всех других народов, народом, избранным Богом. Это привело к тому, что их потомков настигла необычная и даже несправедливая кара». А когда гонения на германских евреев уже развернулись вовсю, хотя до «окончательного решения» еще мало кто был способен додуматься, в ноябре 1938 года Ганди опубликовал статью «Евреи», в которой предлагал евреям в Палестине защищаться против арабов, «не поднимая даже мизинца»; к подобной же кротости он призывал и немецкое еврейство.
Глава бомбейской сионистской ассоциации Шохет печатно возразил ему, что евреи практиковали ненасилие в течение двух тысячелетий, однако этим отнюдь не усовестили своих врагов, но грезу Ганди не поколебал: «Я сочувствую евреям. …Если бы когда-либо могла быть оправданная война, во имя и для человечества, война против Германии, чтобы предотвратить бессмысленное преследование целой расы, то она была бы полностью оправдана. Но я не верю ни в какую войну…».
Он пытался убедить и Гитлера отказаться от веры в войну. Примерно за месяц до вторжения в Польшу Ганди написал ему проникновенное письмо.
Дорогой друг,
друзья побуждают меня написать Вам для блага всего человечества. Но я не соглашался выполнить их просьбу, потому что чувствовал, что любое письмо от меня было бы дерзостью. Но сейчас что-то подсказывает мне, что я не должен просчитывать последствия, и мне следует обратиться к Вам, чего бы это мне ни стоило.
Очевидно, что на сегодняшний день Вы являетесь единственным человеком в мире, способным предотвратить войну, которая может низвести человечество до состояния дикости. Стоит ли платить такую цену за достижение цели, какой бы значимой она ни казалась? Может быть, вы прислушаетесь к призыву человека, который сознательно отверг войну как метод, добившись при этом значительных успехов? В любом случае, прошу прощения, если мое письмо к Вам было ошибкой.
Искренне ваш
М. К. Ганди
А через несколько месяцев после начала Второй мировой Ганди обратился к Гитлеру снова.
Мой друг,
то, что я так к Вам обращаюсь — не формальность. У меня нет врагов. В последние 33 года делом моей жизни было заручиться дружбой всего человечества, относясь по-дружески ко всем людям вне зависимости от расы, цвета кожи или вероисповедания. Мы не сомневается в Вашем мужестве и в том, что Вы преданы своему отечеству, также мы не верим в то, что Вы представляете из себя чудовище, каким рисуют Вас Ваши оппоненты.
Тем не менее как Ваши собственные сочинения и высказывания, так и слова Ваших друзей и почитателей не оставляют сомнений в том, что многие Ваши действия чудовищны и не соответствуют понятиям о человеческом достоинстве. Поэтому мы, вероятно, не можем пожелать успеха Вашему оружию. Мы выступаем против британского империализма не меньше, чем против нацизма. Наше сопротивление, однако, не направлено на то, чтобы нанести ущерб британскому народу. Мы стремимся убедить их, но не одержать победу на поле битвы.
Метод ненасилия способен нанести поражение союзу всех самых ожесточенных сил в этом мире. Если не британцы, то другая держава, вне сомнений, победит Вас Вашим же оружием. Вы не оставите своему народу наследия, которым он мог бы гордиться.
Искренне ваш
М. К. Ганди
На этот раз Ганди позволил себе кое-какие упреки, хотя и не отдал предпочтения британскому империализму перед нацизмом, но в интервью 1946 года Ганди уже без обиняков назвал Холокост величайшим преступлением нашего времени. Однако и евреям следовало бы действовать более возвышенно. А именно — всем кагалом броситься в море со скал. Это героическое массовое самоубийство пробудило бы совесть и у народа Германии, и у всего остального мира.
Теперь оцените сами и эту мудрость, и эту практичность.
Александр Мелихов
