Воспоминания о Петербурге, Москве и программах международного студенческого обмена, которые уже невозможно представить в современной России
Черновик этого эссе был написан в далёком 2019 году. Военных действий и пандемии не было и в помине: студенты СПбГУ ездили по обмену в Штаты, а американцы проводили по несколько семестров в Петербурге. Мне только-только исполнился 21 год. Мир казался безграничным, а события вроде трёхдневной поездки в Москву — большим приключением. Этот текст — из прошлой жизни. Жизни, из которой меня изъяли, и в которую я так никогда и не попыталась вернуться. Впрочем, я по-прежнему внутренне отвергаю Москву из-за безответной любви к Петербургу. Нью-Йорк же, где я живу, учусь и работаю сегодня, — в сущности паллиатив.
Путешествия из Петербурга в Москву, описанного в эссе, не случилось бы без Факультета свободных искусств и наук СПбГУ, где я получила диплом бакалавра. Без Смольного, как мы называем факультет, я бы вряд ли смогла поехать по обмену в США в 20 лет, а в 23 года — переехать в Нью-Йорк для учёбы в магистратуре и работы. Сейчас факультет почти разгромлен: ушел декан Алексей Кудрин, ушли или были уволены десятки преподавателей. Контакты факультета с американскими вузами оборваны. Для тысяч российских студентов, и не только в СПбГУ, эра открытых дверей закончилась.
Но когда-нибудь, хочется верить, свежий воздух снова хлынет. И этот небольшой текст я буду перечитывать не в приступах ностальгии, а с надеждами на возрождение того, что когда-то нас взрастило.
15/4/2023, Нью-Йорк
.
МОСКВА
«Весь Петербург — бесконечность проспекта,
возведённая в энную степень.
За Петербургом же — ничего нет».
А. Белый
Липкая летняя духота, нещадные шквалы межсезонья и вечносвинцовый колпак неба вот уже двадцать первый год выгоняют меня отсюда. Но я, натягивая капюшон, продолжаю идти против ветра, как будто в этом и есть весь смысл петербургского существования. Васильевский остров поразительно прекрасен в четыре часа утра. Не оттого ли, что все его обитатели ещё крепко спят за чёрными стёклами? Я вытаптываю предрассветную брусчатку Среднего проспекта и зачем-то сжимаю в кармане паспорт. Через полтора часа я покажу его заспанной проводнице Сапсана, а через пять с половиной часов под моими подошвами уже будет совсем другая, столичная твёрдая почва. Я еду в Москву, скрупулёзно выхолощенную, воровато сияющую, позолоченную, неустанно расползающуюся по карте страны и всё равно тесную.
На Московском вокзале меня ждал десяток знакомых лиц. Для многих из них, совсем ещё юных студентов из США, Москва станет открытием. Им повезло — далеко не каждый американский родитель отправит ребёнка в столицу проигравшего социализма. Я разделяла энтузиазм своих друзей-по-обмену. В Петербурге я таскала их по дорогим сердцу музеям и кабакам каждые выходные, а в Москве мы наконец уравняемся в статусе туриста. Я вглядывалась в их смеющиеся лица, с которых ещё не сошли остатки калифорнийского загара, и пыталась изобразить счастье в ответ. На деле — лишь приподнимала уголки своих обветрившихся губ.
Мгновение — и мы уже мчались на юго-восток, прочь от Европы. За окнами скользили полусгнившие избы, по площади не превосходившие мою дореволюционную комнату на 12-ой линии. Готова поспорить, что-то подобное наблюдал Радищев больше двух веков назад. Русская провинция — капсула времени в масштабе 1:1.
Площадь трёх вокзалов не слишком искренне приветствовала нас цыганами и исключительно московским эклектизмом. Меня закружил вихрь августовских воспоминаний. Полгода назад я стояла на этом же самом месте, уставшая после трансатлантического перелёта и привыкшая к нью-йоркским небоскрёбам, которые так и кричали: «Полетели вместе!».
Над Площадью трёх вокзалов мне летать почему-то не хотелось, точно так же, как над старым добрым Эрмитажем. И всё-таки время быстро вылечило, вытеснило эти манхэттенские пейзажи, как всегда и бывает. А в Москве оказалось гораздо теплее, чем в предрассветном Петербурге. В Нью-Йорке, наверное, зима ещё не наступила.
Все мы изрядно проголодались, но время поджимало. Уже много лет меня тяготило одно необъяснимое, почти тайное желание. Отыскав американского единомышленника, я твёрдо решила отделиться от группы в первую же минуту. Мы отправились прямиком на Красную площадь, а именно — в Мавзолей. Понять мотивацию американца, который идёт в Мавзолей, не очень трудно: если уж ты приехал в Россию, глупо не посмотреть всё самое экзотичное. Мой американский спутник уже ходил в общественную баню с рыбой и пивом в Петербурге, так что переживать за его культурный шок не стоило. Меня же в Мавзолей тянула какая-то необъяснимая и не очень добрая сила, отличная от банального любопытства.
Нам пришлось отстоять почти часовую очередь — визитную карточку России, как точно подметил мой друг. Отличить иностранца от русского в этих рядах было несложно: туристы из-за границы преспокойно стояли, русские же нервно топтались и бегали проверять, насколько толпа продвинулась. Когда очередь наконец-то подошла, нас попросили вынуть все металлические предметы из карманов и пройти через рамки. «Вот это я понимаю, ключ, им и убить можно!» — ехидно заметил один из охранников, указывая на огромный кованый ключ от моей коммуналки. «Да, он петербургский», — непонятно зачем процедила я, сунула ключ в карман и приготовилась к действу.
Туристический путь в Мавзолей пролегал под самой кремлёвской стеной мимо мемориального кладбища. Фамилии Андропов, Черненко, Брежнев мелькали перед моими глазами, как верстовые столбы. А вот и он, сами-знаете-кто. Серый усатый бюст и кипа красных гвоздик на надгробье.
Наконец-то мы дошли до входа, над которым сияли пять рубленых красных букв. Дальше — спуск в звенящую темноту. Для разрядки обстановки я ляпнула какую-то шутку своему американскому другу. Внезапно один из постовых, словно оловянный солдатик, поднес палец к губам и извлек громкое «ШШШ!», и тут же вернулся в исходную недвижимость. Стоять и смотреть на мумию было запрещено, как и разговаривать. Всё, что оставалось делать, — покорно обходить застеклённый артефакт. То, что мы видели, напоминало скорее экспонат Музея мадам Тюссо, овеянный жутковатой оккультной аурой.
Не успев опомниться, мы заторопились в место не менее намоленное — Третьяковскую галерею. Я подмигнула звезде на Спасской башне и окинула взглядом тамошний Спас-на-Крови. Мне даже нравился этот неорусский стиль ГУМа с его романтизмом местного пошиба и задорной вычурностью.
Если в Петербурге ты всегда идёшь против ветра, то в Москве — против толпы. Это особенно чувствуется в людских потоках московского метро, которое странным образом совмещает топорную роскошь былых времен и угрюмость бомбоубежища. Люди нервно рассекают эскалаторы и держат локти наготове, предпочитая физическую коммуникацию словесной.
Я давно заметила, что москвичи ходят гораздо быстрее петербуржцев, но всё ещё, разумеется, не дотягивают до темпа ньюйоркцев.
В Третьяковскую галерею выстроилась очередь неимоверной длины. У моего американца задёргался глаз. Вообразив себя москвичами, мы хамовато протиснулись ко входу, попутно объясняя, что спешим на групповой тур. Стерпев добрую сотню недоброжелательных взглядов, мы воссоединились с остальными. Что-то сюрреалистичное было в этом путешествии из Петербурга в Москву, проделанном компанией молодых американцев. Но они явно наслаждались — и я вместе с ними.
Третьяковка в этот раз не стала для меня откровением. Вглядевшись в любимый «Апофеоз войны», я снова подумала о том, какая огромная доля эффектности приходится на простоту. «Украинская ночь» Куинджи напомнила о том, как важно вглядываться в нюансы.
Пару часов перед ужином мы решили потратить на что-то попроще — то есть, на Воробьёвы горы. Путь оказался долгим и в целом напрасным. Над Москвой хлынул дождь, и перед знаменитой панорамой города закрылся занавес. Заволокло даже шпиль МГУ. Может, оно и к лучшему — Москва, какой я её помню, всегда была прекрасна деталями и никак не могла сложиться во что-то цельное. От безделья и разочарования мы купили билет на канатную дорогу и спустились до Лужников, по-детски раскачивая кабинку, что, конечно же, было категорически запрещено. Остаток вечера я помню относительно плохо. «Царская» сделала своё дело.
Впереди было ещё два долгих сияющих дня. Следующим утром я ходила в аптеку за аспирином, чтобы потом застать президентский кортеж в Кремле, смотаться в Люберцы и обратно, пройтись по пёстрому ночному Арбату.
Если влюбиться в Петербург можно с первого взгляда, то с Москвой приходится налаживать отношения долго, дотошно разглядывая, отдаваясь её пульсирующему потоку и кропотливо подбирая пазлы, которые всё никак не сойдутся. А вдруг такая любовь оказывается в конечном счёте самой крепкой?
12/11/2019, Васильевский остров
Анастасия Штейнерт
Фотографии сделаны в той поездке под дождем на старый телефон
