Внучка композитора с мировым именем и дочь не менее известного дирижера Мария Шостакович рассказала в интервью «Городу 812» о равнодушии к светской жизни, о том, почему в детстве ее называли Маугли, и почему она не стала делать карьеру в Америке.
СПРАВКА
Дмитрий Дмитриевич Шостакович (1906 —1975) — советский композитор, автор 15 симфоний и 15 квартетов, шести концертов, двух опер, оперетты, трех балетов, музыки для кинофильмов и спектаклей. Народный артист СССР, Герой Социалистического Труда.
Максим Дмитриевич Шостакович (род. 1938) ― советский, американский и российский дирижер. В 1981 году не вернулся в СССР из гастролей по Германии, жил в США. В 1997 году вместе с семьей вернулся в Россию.
Мария Максимовна Шостакович родилась в 1991 году в США.
.
Я так долго жила в России, что в Америке уже всегда буду иммигрантом
– Ваша семья переехала в Россию из США в девяностых. Помните свои первые впечатления?
– Мне было четыре года, когда впервые приехала в Москву в 1994 году. Не помню, какой это был аэропорт – то ли Внуково, то ли Домодедово, – но запомнились напряженная суета, мрачность и много разбитого стекла на полу. Оно было повсюду, пока мы шли до машины. И еще запах гари и бензина на морозе. В Америке мы жили на природе, и, сами понимаете, такого там не было.
Лето я провела на даче у бабушки, маминой мамы, в деревне в Ивановской области, там недалеко Владимир, Плес. Это была потрясающая деревня, я ее часто вижу в своих снах. Помню, тогда в ней было еще двадцать коров, а общее стадо с соседними поселениями было по-настоящему большое. Еще были живы герои войны, на их избах были красные звезды.
Впоследствии каждое лето – с конца мая по сентябрь – проводила в этой деревне и могу гордиться тем, что знаю, как работать на сенокосе.
До этого куры, коровы, козы казались мне сказочными персонажами, а в деревне столкнулась с ними по-настоящему. До сих пор я езжу туда абсолютно каждый год – без деревни нельзя. А корова там теперь только одна на всю округу, и та не в моей деревне.
– В Штаты больше не возвращались?
– Каждый год ездили на Пасху.
Из Коннектикута мы переехали в Джорджьявилл, в русскую деревню при православном монастыре. Мои родители глубоко верующие люди.
– Вам это передалось?
– В отличие от них, я менее церковный человек, но на все важные православные праздники я хожу храм.
– Не жалели, что переехали в Россию?
– Знаете, сначала были какие-то проблемы, которых, я думала, не могло бы быть в Америке, но сегодня не жалею.
В России у меня были прекрасное детство, школа, друзья. Чем старше становилась, тем больше было желание реализовать себя, и казалось, что в Америке это получится лучше. Но пожив там несколько раз за эти годы, поняла, что в действительности там было бы сложнее. Здесь проще. Я так долго жила в России, что в Америке я уже всегда буду иммигрантом, а это не моя роль.
До тринадцати лет не гуляла по улице одна ни разу
– Как получилось, что из Москвы ваша семья переехала в Петербург?
– В Москве мы прожили недолго. Я ходила в подготовительное отделение школы, учила русский язык, хотя знала его, так как дома, в Америке, все говорили только по-русски. Родители, как я понимаю, хотели, чтобы их дети оставались русскими.
Решение о переезде в Петербург принял отец. Он говорил, что это было завещание деда, тот тоже был петербуржцем. Он решил продолжить эту традицию.
Спустя годы стала понимать, что решение о возвращении в Россию было для родителей непростым, но они не могли иначе. Они могли приехать и позже, но считали, что нельзя спокойно наблюдать из Америки, что тут происходит. Поэтому решили приехать и помочь.
Я была маленькой, но помню, что мои родители привозили огромное количество подарков и раздавали всем, кто нас окружал. Таким образом, своим примером они и меня научили делиться.
Мама создала семейную православную школу. Она тогда располагалась в малюсеньком помещении на верхнем этаже дома молодежи на Петроградской. Наряду с общеобразовательными предметами был и отдельный предмет – Закон Божий. Перед завтраком и обедом были службы. Целью было привить детям духовную культуру.
Это была благотворительная школа для русской интеллигенции, нищенствующей в конце девяностых. Замечательная школа, она и сегодня существует, и с годами стала считаться уже элитным платным заведением.
– Школьные годы чудесные были?
– В детстве я была лентяем, мне так тяжело было равно вставить, идти в школу. Она отвлекала меня от моих собственных творческих дел. Тогда у меня были какие-то невероятные порывы вдохновения, граничащие с бессонницей, и я могла не спать до шести утра – рисовать, писать или что-то шить. К шести утра я с ужасом осознавала, что через час уже надо будет тащиться на сомнамбулические уроки. Но настоящим чудом школы, созданной моей матерью, был школьный театр и жизнь вокруг него.
- С братом Максимом. 2005 г.
– Вы были домашним ребенком?
– Передомашним. До тринадцати лет вообще не гуляла по улице одна ни разу. Долгое время была под большим присмотром. Правда никто специально за мной не присматривал, но была создана такая атмосфера, что больше некуда было деться, настолько была занята.
Я занималась музыкой, живописью, училась в школе со множеством дополнительных занятий, причем она, как уже сказала, была не обычная городская, в ней было не так много учеников, поэтому постоянно была на виду, и прогулять было бы просто невозможно, да никто и не знал, что такое прогул.
Ходила в церковь, занималась балетом – сначала сама по себе, потом на вступительных курсах Академии русского балета. Он стал самой большой не сбывшейся мечтой и любовью. Желание учиться в Вагановском училище было огромно, но меня не взяли по физическим причинам.
– И даже фамилия не повлияла?
– Ничто не повлияло. Русский балет настолько был честен всегда со своими традициями. Но даже после этого я много лет занималась на профессиональном уровне с лучшими педагогами.
– Фамилия вообще помогала вам в жизни?
– Не особо. В работе, в творчестве я часто слышу что-то вроде «ну почему ты не пользуешься своим именем». Но я по-прежнему считаю, что научиться этому куда менее обязательно для себя, чем для каких-то общих целей, например.
В мире музыки есть и будут, наверное, противоречия. В академическом мире я не профессионал, без консерваторских знаний, и академисты с этим не примирятся, а для андерграундной среды у меня слишком серьезный бэкграунд – мой дед был мировым классиком еще при жизни.
Когда училась в институте, были преподаватели, которые очень хорошо ко мне относились, но я не думаю, потому, что я Шостакович. Были и такие, с кем у меня сильно не сложились отношения, и мне ставили плохие отметки, вполне заслуженно, как я считаю. Загляните в мой аттестат (смеется). Не могу сказать, что ко мне относились снисходительно, только потому, что я Маша Шостакович, и это давало бы мне повод учиться спустя рукава. Честно говоря, не ощутила такого.
– Вы учились в петербургском институте кино и телевидения на звукорежиссера. Почему такой неожиданный выбор?
– Я хотела быть похожей на отца, он всегда мог все починить и подключить. Кроме того, с детства профессионально занимаюсь музыкой, мне надо было как-то самовыражаться, и я выбрала электронную музыку. К слову, с профессией не ошиблась, хотя и не стала специалистом, который с головой посвящен работе в студии или на площадке. По специальности я звукорежиссер кино и телевидения. Наибольшее удовольствие было работать в сфере анимации, оживляя Фиксиков, Малышариков и жизнь еще очень многих персонажей, которых знает каждый ребенок в России.
- С учителем дома 2003
Однажды заявила, что Пушкин никакой не гений
– Родители как-то повлияли на ваш выбор?
– Они никак не могли на него повлиять, потому что это был мой выбор. И потом у меня такой упрямый характер, что даже если они и захотели бы, то ничего не могли бы поделать. Поступала самостоятельно, они даже порог университета ни разу не переступили.
– Кто из них оказал на ваш характер большее влияние?
– Еще несколько лет назад я могла сказать, что это отец. Он был для меня авторитетом во всем, и мне хотелось быть во всем похожей на него. Но однажды остро поняла, что моя мама именно занималась моим воспитанием на буквально профессиональном уровне, и как бы мне это не нравилось, – она воспитала меня правильно, за что я ей очень благодарна.
– А чему она научила?
– Первое, что я помню, чему научила – класть лягушку в рот. Это было еще в детстве, мы гуляли в лесу.
– Зачем?
– Ну, это эпатаж… Да, есть немного хулиганства…Но главное, конечно, это творить и быть щедрым, добрым человеком с совестью. Моя мама сама творец. Чтобы она ни делала, она сделает это «от» и «до» настолько красиво, что и является настоящим искусством.
– У вас был конфликт отцов и детей?
– Классический! Нет, архаически классический!
– И в чем?
– У меня была своя, совершенно другая жизнь, она не вызывала восторга у родителей. Началось это еще, когда училась в школе. Дальше – больше. Получилось так, что я не могла быть дома с родителями такой, какой мне хотелось быть на тот момент. Они не шли на компромисс. И не пошли. Ничего страшного, кстати, не случилось.
– Вы советовались с родителями или принимали решения самостоятельно?
– До тринадцати-четырнадцати лет я была еще послушной дочкой, а потом превратилась в ужасного невыносимого трудного человека, уже не ребенка, но еще не взрослого. Тогда я уже действительно ни с кем не советовалась, и советовать что-либо мне было запрещено мной самой всем.
– То есть если взрослые вам говорили, что надо сделать так-то, то вы могли не слушать их?
– У нас с родителями были противоречивые отношения долгое время, и если по каким-то вопросам было разное видение, то мы могли спорить или даже воевать. Но я не помню такого случая, когда они могли меня переубедить или сломать мои планы. В целом моя жизнь часто становилась борьбой за идентичность в семье с культурными традициями.
– Вас наказывали?
– Всякое было – и в угол ставили, и ремень был. А что такого? Таких, как я, надо было наказывать.
Какой-то период я была ребенком-дикарем. С семи лет ходила по деревне с длинными до колена волосами, бегала в трусах и лазала с деревенскими мальчишками по деревьям. Пацан пацаном и сплошное хулиганство. Местные провозгласили меня Маугли.
– Любовь к музыке у вас от отца?
– Любовь к музыке была неизбежна по рождению. Отец, безусловно, оказал на меня большое влияние. Знаете, у него тоже был такой же конфликт отцов и детей, как у меня с ним. Папа безумно любил джаз, а Дмитрий Дмитриевич не выносил его, и запрещал играть его дома. Сегодня папа не понимает той музыки, которой занимаюсь я. Но он привил мне любовь к джазовой музыке и научил понимать серьезную музыку.
– Вы сказали, что у вас с отцом разные вкусы в музыке, но может, есть что-то такое, что вы можете слушать вдвоем?
– Знаете, это такой сложный вопрос на самом деле. Если мы вдвоем начинаем слушать музыку, то у нас тут же начинается полемика. Причем, не только о музыке, но и об исполнении. На самом деле, это очень важное общение, обмен мнением с таким человеком, как мой отец, профессионалом, очень полезно. А лучшее из того, что мы сделали вместе – это исполнили музыку Шостаковича в Филармонии. Мне было девять лет, когда я играла второй концерт для фортепиано.
— Он вас в чем-то убедил, или вы чем-то его убедили? Или у вас просто обмен мнениями?
– Вот пример, как папа победил меня. Я постоянно протестовала против всего, что мне говорили родители и учителя в средней школе, иногда совершенно абсурдно и смешно. Однажды заявила, что Пушкин никакой не гений, а просто дурак со своими сказочками. Папа послушал меня и сказал: «Ха-ха! Когда-нибудь ты прочтешь «Евгения Онегина», и поймешь, что была неправа».
Через несколько лет, мне было уже двадцать, я самостоятельно еще раз прочитала «Онегина» и почувствовала, что пора бежать на улицу и убедить каждого человека на планете в том, что Пушкин – гений. Мой папа был прав. (Смеется.)
– Его «Ха-ха» оказался лучшим аргументом?
– Конечно, да.
Всю жизнь я занимаюсь электронной музыкой, и никогда не думала, что может придти к тому, что исчерпаю себя, перерасту, стану другой, а музыка останется прежней. Об этом тоже меня предупреждал отец, а я не соглашалась, думала, что со мной такого не будет. Сейчас понимаю, что и в этом он был прав. Та музыка, которую я писала, захватывала меня, а сейчас к ней отношусь куда более спокойно.
– Он хвалил вашу музыку?
– Хвалил. Сказал, что слышит, что я могу так много, но он ждет просто чего-то другого, что ему понятно. Между нами пятьдесят шесть лет разницы. Он – главный дирижер лучших оркестров мира и квадратную музыку долго не вытерпит. «У тебя даже фигня плохо получиться не может», – сказал он как-то. Так он намекал на то, что я способна на большее, а я не понимала сути его слов и могла обидеться буквально.
- Нью Йорк. 2022 г.
Я очень рано сама стала матерью
– Можно ли сказать, что вы благодаря фамилии были в числе «золотой молодежи»?
– Нет-нет. Мой круг общения – это хорошие честные люди и их дети, и неважно, золотая это молодежь или нет. Меня всегда окружали самые простые люди. Может, в этом есть элемент воспитания. В той же деревне, где с пяти лет дружила с деревенскими мальчишками. В общем, я простой человек, я – с народом.
– Неужели вы общаетесь с рабочими Кировского завода?
– И с рабочими завода в том числе.
До некоторого возраста я даже не задумывалась о классовости, и не думала, что с кем-то нехорошо рядом стоять. Возможно, это влияние родителей, потому что я не видела, чтобы они поморщились на кого-нибудь.
Мне никто не говорил, я сама поняла, что существуют мажоры. Но у меня ничего общего с ними нет, и среди друзей их не оказалось.
Вообще лучшее общество это коллеги, которые становятся друзьями.
– И никакие элитные бары или клубы не посещали?
– Нет, и не стремилась к этому.
Однажды меня пригласили на «Бал дебютанток». Есть такое самое что ни есть элитное мероприятие светской России, и многие девушки мечтают побывать на нем. Я не отказалась и не жалею – один день в своей жизни я провела как настоящая принцесса. Все женщины в душе мечтают об этом, даже самые неформальные.
– Светская жизнь многих манит.
– Мне там делать нечего. У меня своя светская жизнь была, есть и будет.
Я – музыкант, создаю музыку. С самого юного возраста проникла в андеграундную жизнь, даже создала свое пиратское радио с фм-передатчиком. У меня были куда более серьезные интересы, чем стоять на приеме с шампанским, переминаясь с ножки на ножку. Может, я заблуждаюсь, но я никогда не работала над тем, чтобы добиться популярности, появляясь то тут, то там, как «отче наш» каждые выходные.
– У вас было желание, как у подростков, поскорее стать свободной – от семьи?
– Какие-то планы были в пятнадцать лет. Тогда, в девятом классе, нашла себе хорошую работу в магазине музыкальных CD-дисков. Это идеально совпадало с моими интересами. Но родители были против, и сделали все, чтобы это план не удался. А вот, кстати, и вспомнился один единственный случай. Они говорили, что я должна учиться и думать об окончании школы.
Знаете, у меня получилось так, что я не успела почувствовать, что такое свобода от семьи. Я очень рано сама стала матерью. С тех пор уже не имею права принадлежать лишь самой себе и жить только для себя. Я думала, что свобода бывает у тех, у кого нет обязательств, но сейчас можно сказать, что я свободна, потому что освободилась от многого ненужного и пустого. Наверное, потому что стала взрослым человеком.
Андрей Морозов
