Многие считают Парфенова снобом. А как он сам относится к этому понятию в нашей жизни и в личности человека?
– Вы считаете, что сноб — это материальная характеристика?
– Я имею в виду, что тридцатка в месяц дает спокойствие. И тогда можно перечитывать старые книжки, заниматься хобби, много и интересно путешествовать, думать о жизни, о времени, о себе. При моих двух фильмах и двух томах в год такие прихоти непозволительны.
– У вас бывают “ленивые” дни, когда вы не пишете и не снимаете?
– Бывают, когда просто не можешь совладать с собой. Когда не можешь себя заставить, все время что-то отвлекает. Например, перед выходом фильма “Зворыкин-Муромец” ничем не мог толком заниматься. То есть я пытался, что-то писал, но не получалось. То одно надо проверить, то другое: а как там с рекламными точками, что тут исправляют в субтитрах, а почему барабан конечных титров длинноват, надо на 20 секунд урезать и так далее.
– Почти все телевизионные репортеры пытаются вести себя на экране, как вы. Как вы к этому относитесь?
– Я знаю, мне приписывают какую-то там школу — это называется “голимая парфеновщина”. Долой голимую парфеновщину с экранов!
– Последнее время кажется, что телевидение оживает и чуть-чуть становится другим. А вы как думаете?
– Знаете, я все-таки не телезритель. В этом нет высокомерия: мол, “чукча не читатель, чукча — писатель”. Просто я же буду смотреть и думать: здесь они синхронно звук записали или доозвучили потом, а здесь вот по косой склеивались. Я так смотрел и сериал “Школа” — последний продукт, который меня заинтересовал. Понятно, что это телеверсия предыдущих работ Германики, но это дышит свежестью. Ну и потом, это важно как общественный феномен — в том смысле, что прозвучало на всю страну от “Первого канала”, который, что бы кто ни говорил, главный трендсеттер в России.
– Как думаете, кто из современников войдет в учебники истории 2100 года?
– У нас по-прежнему “царистская” история. Конечно, Путин войдет, и, конечно, Медведев войдет. И конечно, это время будет оцениваться много строже, чем сейчас: потомки не щадят самобахвальные эпохи. И упущенные возможности 2000–2008 годов, и кризис, который подкрался незаметно к “островку стабильности”, и местоблюстительство. Конечно, войдет Ходорковский, и его дело будут считать важнейшим индикатором. По нему будут судить о правах собственности, независимости правосудия, взаимоотношении государства и бизнеса, гражданском обществе. Все войдет в историю, включая поразительное письмо про чекистский крюк, за который зацепившись, спаслась Россия (имеется в виду статья главы Федеральной службы Российской Федерации по контролю за оборотом наркотиков Виктора Черкесова, опубликованная в “Коммерсанте” от 09.10.2007. — Прим. ред.). Редкий по откровенности документ о самосознании элит.
Смотрите, вот мы сидим в кафе на Лубянке, а каким новоделом застроилась эта улица! А за соседней с нами дверью — Федерация волейбола, ее раньше возглавлял бывший директор ФСБ Патрушев. А напротив — Сретенский монастырь, а там наместником отец Тихон Шевкунов — считается, что он духовный отец этого чекистского крюка, сделавший фильм про идеал Византии. Правда, он там напирал на смену императора раз в четыре года, что быстро устарело. Все это замечательно для описания времени.
– Вы всегда активно вступаете в дискуссии с теми, кто пытается заново прославить нашу историю. Почему?
– Потому что ничего более вредного и ужасного, чем русская великодержавность, я в умонастроениях соотечественников не знаю. Это только к новой беде приведет, ни к чему больше. К окончательному отставанию от мира навсегда. На все это фанфаронство лимит исчерпан еще больше, чем на революции и войны — да они часто от него и происходили. Я убежден, что это самое губительное, самое.
