Известный российский автор (он и историк, и социолог, и экономист, и публицист) Дмитрий Травин издал очередную свою книгу «Пути России от Ельцина до Батыя: История наоборот». Сам он в своих интервью и выступлениях говорит, что занимается исторической социологией. Эту очень популярную ныне область социальных исследований, конечно, лучше было бы назвать институциональной историей.
Для того, чтобы понять, что это такое, определим такой термин как «институт». Он часто вводит в заблуждение. Ведь в СМИ нередко встречаются такие обороты как «институт прокуратуры» или «институт центрального банка». На самом деле это не институты, а организации. Для понимания различия приведем такое сравнение: мадридский «Реал» или петербургский «Зенит» – это организации, а институтом являются правила игры в футбол.
Пойдем далее. Институты, в свою очередь, делятся на формальные и неформальные. Возьмем конституции (разумеется, в тех странах, где они реально работают, а не украшают фасад на деле не привязанной к ним политической системы). Утвержденные в качестве основного закона их статьи есть формальный институт (который, обычно, поддерживает такая организация как конституционный суд). В то же время эти статьи должны базироваться на отвечающих им укоренившихся убеждениях и нормах. Только при их наличии формальные институты не превращаются со временем в фикции, а по-настоящему выполняют свои функции.
Формальные институты, по существу, тождественны понятию «культура». Но только культура не как музыка, живопись, кино и театр (все это и подобное следует называть искусством), а в широком смысле, как некие сложившиеся и передающиеся от поколения к поколению ценности. «Культура — это набор ценностей и убеждений, которые люди имеют по поводу того, как работает мир …, а также нормы поведения, вытекающие из этих ценностей» (Дж. Роланд). И именно она является той средой, в которой реализуется то, что была названо зависимостью от траектории предшествующего развития (исторического пути) или, кратко, «эффектом колеи».
Столь длинное разъясняющее вступление понадобилось для того, чтобы оценить анализ этой зависимости в книге Травина, к которой он неоднократно приступает. Естественно, прежде всего, применительно к России. Что удалось автору книги, а что – нет? Например, он пишет: «“Беспутных” стран не бывает, хоть путь каждой весьма специфический». И тут же обращается к краткому рассмотрению исторического пути ряда стран, чтобы показать, что «многовековые российские метаморфозы не выглядели чем-то выбивающимися из нормы». Эти утверждения вроде как противоречат друг другу.
Если с утверждением о «весьма специфических» вполне можно согласиться, то что тогда «норма»? Из которой, якобы, не выбивались «российские метаморфозы»? Содержание понятия «норма» не раскрывается. Тут для прояснения вопроса стоило бы, например, указать на страны (ежели таковые, по мнению автора, имеются), которые (в отличии от России) не вписываются в норму.
Не беремся, конечно, домысливать за создателя книги, но из духа его произведения следует, что пресловутая норма – это европейский путь развития. «Россия – европейская страна, – пишет Травин, – и в нашей истории можно найти много параллелей с историей западных стран». Итак, Россия – нормальная европейская страна (со своими особенностями, конечно). Не случайно в конце книги кратко рассматриваются исторические пути Франции, Испании, Польши, Англии и Голландии.
По всей видимости (хотя не беремся на 100% утверждать), автор хочет этим сказать: да, история России – особая, но ненамного более особая, чем, например, история той же Польши по сравнению с историей Англии. Польша, в конце концов, после всех злоключений пошла европейским путем (под которым подразумевается конституционная демократия плюс рынок). Однако тогда и Россия может поставить себя на эти же рельсы.
«Россия двигалась в колее, но совершала в нужный момент нужный поворот и никогда не принимала фатального решения полностью отдаться фундаментализму, отказаться от поиска пути, более соответствующего велению времени». Возьмем на себя смелость утверждать: похоже, что колея все-таки не совсем европейская. Если же страна совершала повороты, не выходя за края этой колеи, лишь перемещаясь между ними внутри нее (что, конечно, так), то и от правового европейского социального порядка она, несмотря на все маневры, отделена не какими-то частностями, но принципом.
Разные авторы по-разному интерпретируют этот принцип (по сути, некий фундаментальный институт). У излагавшего здесь историософию России Даниила Коцюбинского это – ресентимент. Экономисты Рустам Нуреев и Юрий Латов рассмотрели историю России как развертывание и трансформации власти-собственности (где владение производно от власти). Социолог Ольга Бессонова проделала то же самое, опираясь на феномен «сдач и раздач» (государственного перераспределения активов). Во всех этих случаях Россия неразрывно соединена с каким-то основанием, которое меняясь в соответствии с требованиями времени, тем не менее, постоянно воспроизводит самое себя (свою глубинную суть) в различных формах в «долгом времени». И именно оно делает Россию не-Европой – альтернативой правовому порядку (если угодно, европейской цивилизации).
Травин не принимает такой методологический подход, который иногда именуют концепцией «Русской матрицы». И это, к сожалению, не позволяет в полной мере увидеть единство российской истории. Нам близка точка зрения историка Владимира Шарова (многие знают его только как автора фантастических романов), который исходит из того, что Россия базируется на идее (неформальном институте), согласно которой «русский народ – единственный независимый народ, сохранивший истинную веру, новый народ Божий, а также русских царей – Его наместников на земле». «В результате распространение пределов Святой земли … очень скоро сделалось самоцелью».
Теперь давайте посмотрим, какие преимущества дает такое понимание «природы России». Травин очень хорошо описывает поместную систему. Нехватка денег у владык Московии потребовала поиска нестандартных путей формирования армии. Наемную было не на что содержать, но было изобилие земли. В результате ее можно было раздать многим приближенным на прокорм за обязательства военной службы и снабжения армии. Сложилось помещичье землевладение, владение весьма условное. И к этой земле надо было прикрепить крестьян, которые, в противном случае, переходили бы в немногие лучшие боярские имения или вовсе пускались в бега. Нужен же был массовый армейский контингент и его снабжение по установленным нормам. А что мог представлять собой помещик без крестьян, что он мог дать армии?
Объяснив таким путем закрепощение крестьян («русскую ловушку»), Травин останавливается на этом и не идет дальше. Не ставит напрашивающийся вопрос: а для чего нужна была такая большая армия? Только ли для защиты от крымского хана? И тут мы обратимся к Шарову. Для расширения пределов «Святой земли», особенно на запад. Вспомним бесконечные войны с Великим княжеством литовским. Таким образом, целевая идея трактуемая как божественная миссия порождала и столь масштабную армию, и столь жесткое крепостничество. «Подлинная история человечества суть история идей» (Людвиг фон Мизес).
Перенесемся в эпоху Петра I. Тут уже встречаемся не просто с недосказанностью. Целевой функцией (воспользуемся экономическим термином) этого самодержца провозглашается материальный интерес (рост благосостояния России), а войны, как не самоцель, а средства ее достижения. Таким образом он предстает перед нами как некий homo economicus («человек экономический») на троне. Однако, если бы это было так, то он не затевал Северной войны. Ущерб от нее для победителя был колоссален. Потерянного многократно хватило бы на выплаты торговых комиссий шведам за доступ к портам на Балтике в течение 100, если не более лет.
В то же время, говоря о петровских реформах, Травин правильно выставил на первый план то, что отмечают немногие. Тем более в качестве главного. Это – разрушение даже ограниченной православной теократии. Церковь была загнана в строгие рамки государства, что впоследствии позволило Екатерине II довольно безболезненно провести секуляризацию церковных владений. Последующие реформы тормозили и оборачивали вспять кто угодно, но только не церковь. Первый император окончательно воплотил в себе цезарепапизм.
Травин нередко говорит об альтернативах, с которыми сталкивалась Россия на своем историческом пути. Возразить против этого трудно. Вот только альтернатива альтернативе – рознь. Одно дело разные исторические тропы в колее, а другое – выход за ее пределы. Представляется, что такой прорыв был возможен не в период завершения Великих реформ, не в столыпинские преобразования и ни в 1917 г. И даже не в 1991-1992 гг. Как ни странно, в Смутное время, когда Московия в качестве провалившегося государства как никогда была близка к принятию какого-то подобия польской политической модели (скорее всего, без столь же полномочного представительного правления). Однако элита с опорой на массовое движение вновь выбрало деспотизм, отказавшись даже от элементарной собственной субъектности. Довольно странно, что, говоря об альтернативах, автор не обращается к Смутному времени.
Перескочим к Октябрю 1917 г. Травин полагает, что он не был предопределен, а Февраль 1917 г. – был. «Октябрьская революция была поистине новаторским явлением в истории и жестко не предопределялась предшествующими событиями. А вот Февральская революция во многом этими событиями предопределялась». Ровно наоборот. Конечно, не переворот 7 ноября (25 октября) 1917 г. имеется в виду. А весь процесс трансформации в то, что в СССР называлось социализмом. Это была архаичная модель модернизации общества индустриальной эпохи под прикрытием посткапиталистической идеологии марксизма. И ее становление явилось достаточно закономерным ответом сильно потревоженной традиционной архаики. Крестьянской общины, в первую очередь. Она – главная «русская ловушка». Даже не крепостное право, которое, между прочим, возродилось в СССР в XX веке в модернизированной форме.
Травин очень любит сравнительный анализ. Сопоставляются исторические пути разных стран и народов. Что, в целом, правильно. И тут уместно сравнить Россию с Китаем. Гражданская война (с перерывами) длилась там с 1911 г. и до 1949 г. Воевали «китайский Корнилов» (режим Чан Кайши) и красный Китай. Никакой «безбрежной демократии», появившейся в феврале 1917 г. в России, там не было. Да и в России это был некий очень краткий эпизод, демонстрировавший не строительство новой политической системы, а, скорее, развал старой.
И, наконец, подойдем так близко к современности, как это сделал автор. Отторжение 90-х гг. в массах он связывает с длительностью периода материальных трудностей. И прямо утверждает, что «это отторжение не было связано с культурой, ментальностью российского общества». Однако материальные трудности были не меньшими, а, скорее всего, большими в Грузии. Тем не менее, страна совершила решительную попытку выхода из колеи, развернувшись на Запад. России пришлось ее поправлять. Вспомним также Молдову. Состояние, близкое к нищете, длилось гораздо дольше, чем население России испытывало провал в уровне жизни. В 00-е гг. XX в. взлет цен на нефть поднял этот уровень на небывалую в истории высоту, а для Молдовы это было несчастьем. И, тем не менее, в итоге страна поворачивает на Запад.
В целом же, 90-е гг. описаны неплохо. Автор не ищет «виноватых». В то же время, нельзя было не сделать упор на то обстоятельство, что монетарная политика Центробанка РФ активно работала против реформ. Его глава – Владимир Геращенко – раздувал инфляцию и сколько мог, поддерживал существование так называемой рублевой зоны, в которой многие из обретших независимость бывших союзных республик состояли и имели право безналичной эмиссии. Можно ли сравнить это с Польшей, где последовательно реализовывался план Бальцеровича?
Подведем итоги. Книга Травина заслуживает высокой оценки. Читатель найдет в ней много интересных фактов и, главное, правильную оценку отдельных событий и тенденций в истории России. Интересна ее композиция. Не говоря уже об упомянутом выше рассмотрении истории задом наперед (не знаю, есть ли на свете хоть еще выстроенная подобным образом книга об истории какой-либо страны), он обращает внимание на мифы. Всего рассмотрены десять исторических мифов. Под ними автор имеет в виду распространенные неверные концепции. Два из них таковыми не являются. Однако оставлю это на суд читателей, поскольку книгу очень рекомендуется прочитать. Она разворачивает простор для нестандартных, далеких от современного канона мыслей. Поблагодарим за это Дмитрия Травина.
Андрей Заостровцев
На заставке:
На заставке: Василий Тимм. Красная площадь во время коронации Александра II. 1856
