Профессор А. П. Заостровцев в издании «Город 812» опубликовал рецензию на мою книгу «Пути России от Ельцина до Батыя: История наоборот». Несмотря на хлесткое название этого отклика «История шиворот-навыворот: как мы дошли от Ельцина до Батыя», выводы для меня там содержатся вполне благоприятные (в последнем абзаце). Я благодарен Андрею Павловичу за высокую оценку моей книги и за то, что он рекомендует ее читателям. Тем не менее, стоит обсудить его критические замечания и выяснить, насколько эта критика справедлива.
Заостровцев полагает, что я упускаю из виду такую русскую особенность, как православное мессианство. Ни в коей мере. Об этом говорится в разделе «Миф восьмой. О русском расколе» (стр. 324 – 328). И еще подробнее говорится в хорошо известной Андрею Павловичу моей книге «Русская ловушка» (стр. 163 – 174). Православные люди считали, что лишь их вера истинная. Это настолько очевидно, что спорить здесь не о чем. Но точно так же католики считали истинной свою веру. Точно так же мессианство и стремление возвеличить свою веру было свойственно западным европейским народам. Точно так же вели они за «истинную веру» жестокие кровопролитные войны. Если можно говорить об особенностях России, то они, скорее, состоят в том, что для православия мессианство имело меньшее значение, чем для католиков. Всякие войны вела Россия, но крестовых походов у нас не было.
А еще важнее те существенные отличия в проведении политики по отношению к покоренным иноверцам на востоке, которые видны были уже во времена Ивана Грозного. Скажем, немецкий исследователь Рикарда Вульпиус – крупнейший современный специалист по российским имперским практикам, у которого нет никаких оснований приукрашивать наше прошлое, – отмечала, что, скажем, для Ивана Грозного «было важнее контролировать элиту казанских татар, обеспечивать ее послушание, чем следить за тем, чтобы она сохраняла свою новую (христианскую – Д.Т.) веру». И после грозного царя государственный прагматизм (главное, чтобы подати в казну платили!) у русских государей обычно доминировал над религиозным мессианством. Поэтому, в частности, в нашей империи наряду с православием на больших территориях сохранялся ислам, тогда как, скажем, в Испании инквизиция чрезвычайно настойчиво добивалась решения своих мессианских задач.
Другой момент, «разделивший нас с Заостровцевым», состоит в том, что по мнению оппонента, говоря об альтернативных путях развития России, которым в книге в целом уделено большое внимание, я не обращаюсь к Смутному времени, когда Московское государство было близко к принятию польской модели политического развития, хоть и не со столь широким представительством, как у поляков.
На самом деле в наших давних спорах с Андреем Павловичем я неоднократно напоминал ему о своеобразной русской «хартии вольностей», которую подписал царь Василий Шуйский, и о том, сколь похожа она была на английскую Хартию, венгерскую «Золотую буллу» и польские Кошицкие привилеи. Если те наши споры подзабылись, то мои аргументы можно посмотреть в «Русской ловушке» (стр. 243 – 248). А вот в книге «Пути России от Ельцина до Батыя» я не исследовал эту проблему, как реальную альтернативу русскому абсолютизму, поскольку слишком уж сильно наше государство отличалось от Польши, Англии или Венгрии (в этом мы с Заостровцевым сходимся). Но зато сильно походило в смысле развития абсолютизма на Францию, Пруссию и Кастилию – крупнейшие европейские страны, в которых всякие вольности были пресечены (что Андрей Павлович, как мне кажется, недоучитывает).
Есть у нас расхождения и по Петру I. Заостровцев критикует меня за то, что я вижу в петровской политике стремление к достижению благосостояния, а не к войнам как самоцели. Но в ту эпоху все ведущие европейские монархи декларировали стремление к благу народа, что не мешало им вести страшные разрушительные войны. Почему так происходило, можно опять-таки посмотреть в «Русской ловушке» на стр. 355 – 367. Никакого противоречия здесь нет, а своеобразное стремление Петра к общему благу (salus publica) отмечает самый крупный из современных специалистов по петровской эпохе проф. Евгений Викторович Анисимов.
Ну и наконец скажу пару слов о наших расхождениях с Заостровцевым по истории последних десятилетий. Мой оппонент спорит с тем, что отторжение 1990-х гг. значительной массой российского населения было связано с материальными трудностями, и противопоставляет нашей стране Грузию, где, по его словам, была предпринята решительная попытка выйти из колеи. Но попытка-то и у нас была предпринята Ельциным и Гайдаром чрезвычайно решительная. Результат же принципиально от грузинского не отличается. Вот если бы Андрей Павлович отметил наши отличия от стран Балтии, я бы с ним согласился. Но вопрос о том, почему Россия – не Эстония, представляет собой тему для отдельного разговора. А этот свой ответ Заостровцеву завершу советом: если даже такой высококвалифицированный ученый, как Андрей Павлович, не вынес из «Русской ловушки» некоторые очень важные для понимания моей историко-социологической концепции размышления, то прошу всех читателей обратить на эту мою книгу особое внимание в дополнение к «Путям России от Ельцина до Батыя», которые мы обсудили сегодня.
Дмитрий Травин
