Историк Даниил Коцюбинский, развивая идеи рецензии, написанной профессором Андреем Заостровцевым на мою книгу «Пути России от Ельцина до Батыя: История наоборот», высказал мнение, что историческая социология (наука, которой я много лет занимаюсь) является лженаукой. Сразу вспомнилось что-то очень знакомое чуть ли не с детских лет. Буржуазной лженаукой объявляли у нас в стране генетику и кибернетику, а в социальной сфере таковыми фактически были политология и психоанализ.
Социология лженаукой в годы моего студенчества не считалась, но преподаватель философии первую же свою лекцию начал со слов «единственной социологией для нас является исторический материализм».
Кто-то скажет, наверное, будто я, обжегшись на молоке, дую на воду, но, надеюсь, читатель меня все же простит, если примет во внимание, что презентации моей главной историко-социологической книги «Русская ловушка» уже были запрещены в Москве в Высшей школе экономики и в петербургском Доме журналиста.
Историческая социология давно и успешно развивается в тех странах, в которых не существует запретов на исследования: в основном в США и в Европе. Для того, чтобы хоть как-то познакомить с основными историко-социологическими теориями российского читателя, я написал книгу «Как государство богатеет: путеводитель по исторической социологии». Достаточно хотя бы немного полистать мою книгу, чтобы убедиться, сколь серьезное внимание этой науке уделяется на Западе. И хотя конкретные авторы друг с другом порой достаточно жестко полемизируют, лженаукой, кажется, никто историческую социологию не объявляет.
Более того, объявить лженаукой целую науку довольно сложно, если она не вытекает из единого идеологического корня, как, скажем, марксизм. В исторической социологии – много методов, много подходов, много классиков и, по сути, много разных наук. Поэтому, когда Коцюбинский приписывает сразу всей науке какие-то конкретные черты, он в лучшем случае может оказаться прав лишь процентов на десять, поскольку остальные девяносто процентов исследований просто не содержат тех положений, которые с точки зрения Даниила Александровича неверны.
Скажем, в начале своей статьи Коцюбинский отмечает, что «эволюция в рамках такого (историко-социологического – ДТ) подхода выглядит как непрерывная цепь случайностей». И впрямь, слово «случайность», примененное в этом смысле, встречается у ряда авторов, занимающихся исторической социологией. Но далеко не у всех. Думаю даже, что оно встречается у явного меньшинства исследователей, хотя провести количественные оценки здесь невозможно, поскольку не существует списка всех исторических социологов – абсолютно исчерпывающего и скрепленного подписью и печатью какого-нибудь главного исторического социолога.
Например, при объяснении важнейших историко-социологических проблем мировой науки – причин осуществления английского технического переворота, возникновения современного экономического роста и формирования либеральной демократии в Британии XVIII – XIX веков – разные авторы используют совершенно разные аргументы, о чем можно прочесть в первой, третей и четвертой главах моего вышеупомянутого «Путеводителя». А в шестой главе можно прочесть о том, насколько разные трактовки существуют при изучении проблем революции.
В конце своей статьи уважаемый Даниил Александрович отмечает, что, согласно исторической социологии, «в истории развиваются не цивилизации (большие и целостные культуры), но “общества”, притом развиваются по “единым законам”». Утверждение о развитии по единым законам прямо противоречит приведенному выше утверждению самого же Коцюбинского об эволюции как цепи случайностей. Но и тот, и другой способ объяснения развития (эволюции) мой оппонент, как мы видим, приписывает всей исторической социологии. Думается, что здесь все же ему надо определиться: является ли с его точки зрения историческая социология объяснением через цепь случайностей, или через единые законы.
Впрочем, если мы не станем сразу всю историческую социологию мазать одной краской, то быстро во всем разберемся, поскольку марксисты любят упирать на единые законы, а институционалисты часто ссылаются на случайности. Мне лично близок второй подход. Скажем, революции в таких разных странах как Англия, Франция, Германия, Австро-Венгрия и Россия происходили в тот момент, когда вдруг сходилось множество самых разных объективных и субъективных обстоятельств. В известном смысле это было случайностью, поскольку они ведь могли и не сойтись в конкретном месте в конкретном году. Хотя вряд ли является случайностью то, что рано или поздно эти обстоятельства сходятся.
Дмитрий Травин
