В журнале развернулась острая полемика между двумя очень известными петербургскими исследователями социальных порядков и их изменений: Даниилом Коцюбинским и Дмитрием Травиным (см. тут и тут). Поскольку мне приходится часто вступать в творческую дискуссию с обоими авторами (особенно часто с последним из них), то считаю себя вправе выступить в роли третейского судьи.
В чем суть полемики? Мне представляется, что она могла бы быть куда содержательнее и интереснее. Свелась же дискуссию к пониманию исторической социологии (ИС). Во многом это, конечно, результат ответа Травина. В рецензии Коцюбинского на его книгу «Пути России от Ельцина до Батыя: История наоборот» были рассмотрены и другие проблемы. В частности, я бы выделил прекрасный сравнительный анализ принципов формирования армий в России и Швеции в XVII веке. Те, кто знаком с книгами Травина, поймут, почему это очень важно. Ведь именно из вынужденной специфики построения армии в России он объясняет крепостничество и «русскую ловушку» как следствие.
Однако вернемся к ИС. И обратимся к книге видного американского социолога Ричарда Лахмана «Что такое историческая социология?». С ней желающие могут познакомиться в русском переводе (М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2016). В ней раскрывается широкая панорама того, чем занимаются авторы, которых Лахман зачислил в категорию исторических социологов. В то же время он не смог определить, что такое ИС. На последних страницы книги делается вывод о том, что это некий способ заниматься социологией, при котором изменения в обществе становятся главным фокусом изучения (с. 218). Вот и все.
Дело в том, что Коцюбинский отождествляет ИС с теорией модернизации. Я бы не был столь категоричным. Действительно, большинство исторических социологов так или иначе демонстрируют приверженность к ней. Тем не менее, это не означает, что все, кто изучает изменения в обществах в долгом времени (см. определение Лахмана) разделяют теорию модернизации.
Однажды Коцюбинский заметил (в ответ на мое указание на школу социолога Овсея Шкаратана), что раз Шкаратан разделял цивилизационный подход, то он – не исторический социолог. Гораздо лучше сформулировать так: Шкаратан и его коллеги – исторические социологи, не являющиеся сторонниками теории модернизации. В теории происхождения Вселенной доминирует теория Большого Взрыва, но есть и альтернативная теория – об ее происхождении из черной дыры. Однако ведь никто не отказывает сторонникам разных концепций называться учеными-физиками.
Почему обращаю внимание на этот момент? Потому, что спорящие говорят о науке и лженауке. Попытаюсь их разочаровать. В исследованиях общественной жизни я бы вообще не стал употреблять слово «наука». В них эксперименты не поставишь и многократную повторяемость результатов не получишь. Экономисты попытались развивать экспериментальную экономику (Вернон Смит даже успел получить за нее Нобелевскую премию по экономике), но в настоящее время все более и более склоняются к тому, что адекватны только так называемые натурные эксперименты.
Например, сопоставляя развитие Северной и Южной Кореи мы пользуемся натурным экспериментом, а проще говоря, самим причудливым ходом истории. И тогда результаты нашего сравнительного анализа (допустим, командной и рыночной экономики) достоверны. В том же, что касается противопоставления теории модернизации и цивилизационного подхода окончательным судьей послужит будущее. А для него не существуют натурных экспериментов (на то оно и будущее). Кризис теории модернизации очевиден, но теории цивилизационных циклов еще надо показать свою правоту в будущем, применительно к современным обществам.
Благодарен Коцюбинскому за замечание на мою рецензию на книгу Травина в части институциональной истории. Большинство, действительно, предпочитает термин исторический институционализм. Но мне, как старому обществоведу, он очень напоминает что-то нехорошее из времен моей молодости. На месте слова институционализм был материализм и предмет с таким названием сдавали как государственный экзамен все, получавшие высшее образование (от лириков до физиков).
И последнее. Очень попросил бы полемистов не швыряться друг в друга научностью и лженаучностью. Лучше чем-нибудь другим. Они еще помнят советские времена и могут запугать друг друга до смерти. Когда в ответ на мое видение обреченности России на движение в ее исторической колее, Травин возражал словами «это не научно», я невольно вздрагивал. В старые времена это означало приговор карьере за страшный грех антимарксистской ереси. Ведь «учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Правда, остряки переставляли местами слова всесильно и верно. Так оно точнее было. И страшнее.
Андрей Заостровцев
