Эдуард Хиль, 75-летний мэтр советской эстрады, переживает еще один всплеск популярности – все началось с выложенного в интернете ролика с записью вокализа «Тро-ло-ло», потом были миллионы просмотров, общества фанов за границей…
– Одна из статей о вас называлась “Баловень судьбы”. И ведь точно – у вас все как-то получается все само собой.
– Иногда жизнь меня очень баловала. Особенно во время войны. Во время эвакуации попал в детский дом, почти потерял родителей. Когда нас, детей, вывозили из Смоленска, они остались там, им нельзя было уезжать, это считалось дезертирством и каралось вплоть до расстрела. Только начальство уезжало на машинах. Бежали как крысы с тонущего корабля.
Наш детский сад вывозили чуть ли не в последнем составе, вагон подцепили к составу с ранеными. Немцы очень сильно бомбили нас в дороге. До сих пор помню, что в то лето было очень много земляники и она была в крови раненых.
Конечно, я баловень судьбы. Мне не надо было чего-то искать, я уже все видел – и как умирали раненые, и как мучились другие, оставшиеся без рук и ног.
Может, поэтому в моем репертуаре очень много жизнерадостных песен. Как потом я стал понимать, они не жизнерадостные, это я их так исполнял. От того, что в жизни было столько негативного, и в противовес этому, чтобы выжить, сохранить нервную систему, старался во всем самом плохом видеть хорошее. Даже в смерти.
Как-то я прочитал у Евтушенко: “Чувства жизни нет без чувства смерти. Мы уйдем не как в песок вода. Но живые, те, что мертвых сменят, не заменят мертвых никогда”. Это сказано в десятку. Сейчас людей воспитывают так, что они живут одним днем. Особенно это ощущается в шоу-бизнесе. Откуда столько веселья?
– А вам какие люди нравятся?
– Почему в деревнях люди такие цельные? Человек там видит, как рождается теленок, как появляются цыплята, с ним не надо разговаривать на сексуальные темы, он все это видел сам. Он видел, как умирали его прадедушка, потом дедушка. Он видит настоящую жизнь каждый день.
Они живут на природе, и у них все натуральное, ничего импортного нет, и никакой химии. Кому сейчас нужны наши огромные урожаи? Половина того, что мы едим, – химия. Почему человек сейчас у нас такой хлипкий стал и в физическом, и в психическом, и нервном отношении?
Россия всегда получала больше всех наград на Олимпийских играх. А сейчас молодежь не хочет заниматься спортом. С другой стороны, футболисты получают миллионы, а ученые сводят концы с концами.
– А актеры как живут?
– Особенно актеры моего возраста имеют маленькие пенсии. Тут некоторые умники предложили мне: “Ты сдай свою квартиру на Рубинштейна и сними однокомнатную. Вот и будут тебе хорошие деньги”. Но у меня семья из шести человек. Почему я должен с ней ютиться в однокомнатной? Я что, за 55 лет работы не заслужил своей квартиры? Но я не только про себя хочу сказать, а про тех, кто находится еще в более плачевном состоянии.
– Ваши родители всю войну оставались в оккупированном Смоленске?
– Да, и мама пряталась от немцев в лесу. Ей было 26 лет, а немцы молодых здоровых женщин и мужчин угоняли на работу в Германию. Хорошо, что они жили в деревне и могли прятаться в лесу, недалеко от нее. Но были случаи, когда ночью неизвестные стучали в окно и спрашивали: ты за кого – за советскую власть или за фашистов? Вот вы как бы ответили?.. Ответишь, что за фашистов, а вдруг это партизаны спрашивали? А скажешь, что за советскую власть, а там – полицаи?
– И что отвечали?
– Мой дед говорил, что он сам за себя. Он старый был, воевал на японской, потом в Первую мировую. После строительства Беломорканала вернулся без глаза. Можете себе представить, как он относился к этой власти.
– Но вы потом спокойно пели на партийных концертах.
– Что такое артист? От артиста требовалось одно: “Прикинься!” Самое главное было одно – прикидываться.
– И вы прикидывались?
– А как же! Артист должен уметь все, он должен все пройти через все унижения. Я даже не знаю, хорошо это или плохо.
Вот раньше у нас все были едины, а потом появилось столько партий, и я не понял, как это могло случиться. Кто-то был таким ярым коммунистом, а сейчас, смотришь, он совсем в другой партии.
– Тоже прикидывались.
– Вот я вам и говорю: они прикидывались. А завтра будет другой строй или другая партия придет к власти, и они снова будут прикидываться. Это вот такой сорт людей есть. Но есть артисты, которые не хотят жить по таким законам.
– Получается, что раньше вы жили по таким законам, а теперь не хотите?
– Я вообще рассуждаю, что есть такие люди, которые не хотят так жить, но не знают, как жить.
– И часто вас мучили такие противоречия: где-то прикидывались, а дома были настоящим?
– Все время были противоречия. У нас в Консерватории по политическим дисциплинам была некая Мария Ивановна. Как-то она сказала про единство партии и народа, а Леша Догмаш, окончивший семинарию, спросил: “Как же так? А прихвостень Берия?” Мария Ивановна не растерялась: “Зато у нас нищих нет”. Леша тоже не растерялся: “Только что ехал на трамвае и видел много нищих без рук, без ног”. Время было послевоенное, и в Ленинграде было очень много нищих участников войны.
Вот видите, противоречия были всегда. Но что должен был делать человек? Идти на площадь и протестовать? Так ведь могли в Сибирь сослать или расстрелять.
– И что вы делали?
– Я думал, что социалистический строй просуществует еще лет сто пятьдесят. А получилось так, что вышел человек на танк, как Ленин на броневик в семнадцатом. Я думал, что его убьют, но не нашлось ни одного человека посмевшего это сделать.
– Вы смотрите музыкальные передачи по ТВ?
– Смотрю, мне надо смотреть, чтобы быть в курсе событий. Иногда вижу интересных исполнителей, но в основном все фальшивое. Наши привыкли петь под фонограмму.
– Под фонограмму пели и в ваше время.
– Было. На телевидении и в кино все пели под фонограмму. А потом кто-то придумал: “Почему бы не попробовать петь под фонограмму и на концертах?” И попробовали. Оказалось, что пипл хавает. Когда сейчас пытаешься объяснить молодым, что вот такой-то певец поет под фонограмму, они говорят: “А нам наплевать. Лишь бы песня была хорошая”.
Вот эта фальшь везде. В оперных театрах установили микрофоны, а это тоже фальшь.
Недавно я был в жюри конкурса семейных ансамблей. Вы не представляете, сколько у нас одаренных людей. У нас все есть – и голоса, и музыканты, – только им так трудно пробиться, потому что все стоит очень больших денег. В провинции такие голоса можно встретить, там такие артисты есть! Мы же ничего в итоге этого не слышим.
– Вы сначала учились в Полиграфическом техникуме. Это зачем?
– Я приехал в Ленинград в 1949 году поступать в Мухинское училище, так как немного рисовал в школе. Свои рисунки посылал своему дяде в Ленинград, он был полиграфистом. Он и сказал, что мне надо учиться. Но выяснилось, что учиться надо семь лет. “Я столько не смогу тебя тянуть, – сказал он мне.- Поступай в полиграфическое, в полиграфии тоже надо рисовать и уметь различать краски”. Учился я на литофсетчика и работал в типографии. Потом поступил в Консерваторию.
Когда я пришел в Консерваторию, пел басовые партии, а меня приняли как баритона. Я запротестовал: “Не хочу петь баритоном!” Мой педагог Ольховский рассмеялся: “Ты чего? Баритон – это лучшие партии. Это и Онегин, и Ленский, и Томский. А ты не хочешь”.
В начале своей карьеры я пел в концертах классическую музыку – романсы Чайковского, Даргомыжского, Глинки, Шуберта, Бетховена, Моцарта.
Потом постепенно перешел к песням, но их было мало, репертуара не было. Это потом композиторы стали специально для меня писать песни. Когда я получил премию на конкурсе артистов эстрады, мне сказали: “Теперь ты должен петь песни”.
– Так вы сделали выбор в пользу эстрады только потому, что вам подсказали?
– Дело не в том, что мне сказали умные люди. Дело в том, получается или нет? Я знаю великолепных певцов с большими голосами, но когда они начинают петь песни, то получается как в опере. Петь на эстраде надо уметь. Не каждый, кто поет в опере, сможет петь песни.
– А вот Басков пел Ленского в Большом.
– Пел. Он очень хороший эстрадный певец. У него хороший голос.
– Вы считаете, Басков – хороший певец?
– Да. У него хорошее образование, он владеет голосом. Ему очень трудно и легко петь в мире безголосицы.
– Чего ж тут трудного?
– Вместе со мной начинали петь на эстраде Кобзон, Богатиков, Гуляев, выдающиеся были голоса. Все были индивидуальности и могли петь без микрофона. Сейчас без микрофона может спеть только Басков. Я считаю, что ему очень трудно, ему постоянно вставляют палки в колеса, но он молодец, держится.
– Вас тоже подсиживали?
– Да, но другими методами. Например, когда я в первый раз приехал в Москву с концертом, мои “друзья” выпустили на сцену кошку. Я не знал, что мне делать: замечать ее или нет? Я наклонился к ней и стал гладить, продолжая петь: “Вода, вода… Кругом вода”.
– Это больше похоже на шутку.
– Кроме шуток еще соседи писали доносы, когда мы жили в коммуналке: “Его голос звучит каждый день по радио, а он приходит домой и ругается матом при маленьких”. Правда, потом, когда их вызвали для разбирательства, они отказались от своих слов.
Бывали и другие случаи. После записи песни ее мог услышать другой певец, и она ему могла так понравиться, что он решил петь ее сам. Он мог попросить редактора уничтожить мою запись. За деньги, конечно. И редактор плеснет на пленку кислотой, вот тебе и брак.
– У вас были такие случаи?
– Сплошь и рядом.
– И вы знаете тех, кто воровал ваши песни?
– Он до сих пор поет. В его репертуаре есть и мои песни, и песни Магомаева, Гуляева, Мулермана, Богатикова. Но имени вам называть не буду.
– Вы простили?
– А что делать? Не стрелять же!
– Бывали случаи, когда вы отказывались от песен?
– Как-то Володя Шаинский написал песню “Не плачь, девчонка” для какой-то передачи, были такие в советское время – для тех, кто шел служить в армию, и их родственников. Шаинский подошел ко мне и попросил ее записать: “Спой. Мы потом ее сотрем”. И я записал ее буквально с листа. Через какое-то время приезжаю на концерт в Томск, и вдруг меня просят спеть эту песню, прямо из зала кричали: “Не плачь, девчонка!”, я и слов-то не помню. Вечером я позвонил Шаинскому в Москву и попросил прислать мне телеграммой слова.
– Так в чем, по-вашему, принципиальное отличие нынешней эстрады от прошлой?
– Раньше солистов можно было по пальцам пересчитать. Мы все учились в Консерватории, знаем, что такое сольфеджио, гармония. Сейчас на эстраду может выйти человек без всякого образования. У него может быть приятная внешность и всего одна песня.
Я думаю, что если поставить рядом современного молодого певца и артиста прошлых лет, то через пять минут станет ясно, кто есть кто. Это станет ясно и по поведению на сцене, и по исполнительству. Сегодня на искусство смотрят как на развлечение. Для тех, кто владеет телеканалами, самое страшное слово – “рейтинг”. Кто делает рейтинг? Девочки по 16 лет. А хозяева каналов по отзывам на их песенки создают рейтинг. Ведь это страшно. Девочек самих надо еще воспитывать, ведь музыка должна воспитывать.
Если что мне не дает сойти сегодня с ума, так это старые песни и консерваторская закалка.
