Некогда Санкт-Петербургский Фестиваль фестивалей был главным городским кинособытием года. Самым громким, самым насыщенным, самым важным. В 90-е он сформировал целое поколение питерских синефилов (пожалуй, что и целых два), и эпоха видеобума была тому не помехой, а подмогой.
Если, к примеру, на премьере “Записок у изголовья” Питера Гринуэя зал киноцентра “Ленинград” был забит до отказа, до последней ступеньки в проходе; если несколько десятков людей ходили на полную ретроспективу Пазолини в покойном кинотеатре “Баррикада” как на работу, наспех перекусывая припасенными бутербродами в десятиминутных перерывах; если график посещения сеансов распределялся с боями между членами семьи, проклинавшими организаторов за то, что не удается посмотреть всего, – то все это означало лишь одно: в городе праздник, и нет ничего серьезнее подлинного праздника.
Только что завершившийся XVIII Фестиваль фестивалей прошел, как не было. Праздник? работа? событие? Да нет; один из возможных вариантов досуга, если вечер выдастся ненастным. Было и приветствие губернатора на открытии, и вручение призов под фанфары на закрытии, и порой даже легкий шумок прикормленной богемы в кулуарах, – все вроде как полагается. Но ниже нынешней отметки фестиваль еще не опускался.
Разумеется, на то есть различные объективные причины. Расценки подскочили, энтузиазм спонсоров, напротив, пошел на убыль. Вольготно было фестивалю в эпоху развала кинопроката располагаться в лучших залах города; ныне каждый показанный фильм Алена Рене – это непоказанный “Железный человек-2”. Видеокассеты в былые времена конкуренции фестивальному показу не составляли, а лишь разжигали аппетит; эра торрентов в корне изменила понятие о скоростях распространения. Все это – и много еще что – понятно и извинительно. Но это скверные слова для праздника. Профанация остается профанацией, даже когда она не от хорошей жизни. Если организаторам новогоднего бала вместо елки удалось достать лишь бегонию в кадке (потому что кризис, или вырубку запретили, или из-за пробок раньше февраля не доставить), бал не состоится. Пусть даже никто ни на кого не в обиде и все всё понимают. Акт понимания состоится, бал – нет.
Минувший фестиваль – это три бегонии в одной кадке. В основной программе – 30 фильмов: 6 норвежских, 5 израильских и 13 французских, плюс еще шесть “по мелочи”. Иначе говоря, Фестиваль фестивалей почти без остатка распадается на три Недели национального кино, из которых две носят, прошу прощения за неполиткорректность, характер сугубо просветительский. Поймите меня правильно, я желаю всяческих успехов в творчестве и норвежским, и израильским кинематографистам (тем более что среди и тех, и других есть по два выдающихся – на фестивале, впрочем, не представленных). Однако те их фильмы, что были показаны, – при некотором обаянии некоторых из них – глубоко, непроходимо провинциальны, они пестрят совершенно детскими ошибками, за которые из ВГИКа лет тридцать назад отчисляли без права на восстановление; и “фестивальными” они являются лишь постольку, поскольку фестивалям в последние годы все чаще отводится роль гетто. Все это бывало и раньше – но частью общей картины, как плата за репрезентативность. О которой ныне и речи нет.
Впрочем, великодержавное французское кино на поверку оказалось немногим лучше – с той лишь разницей, что во многих его образцах проступало то умилительное самодовольство, которого израильские и норвежские фильмы, по счастью, лишены начисто и которое ныне принято выдавать за фирменную “французскость” стиля. Это когда – в странном соответствии с Декартом – мимолетность существования подменяется невесомостью мышления. Исключений было два. “Летнее время” Оливье Ассаяса – классическая вариация на тему “старого дома, выставленного на продажу”, умная и тонкая, хоть и грешащая ближе к финалу излишней назидательностью. И “Первый встречный” Жака Дуайона, экстремальная психодрама от главного экстремиста этого жанра: минималистская и вычурная одновременно. Дуайон в России почти неизвестен, поэтому публика, пришедшая полюбоваться нехитрыми любовными страданиями французской молодежи, оказалась в странной ситуации: словно любитель Чейза взял очередной детектив – и вдруг обнаружил, что читает уже четырехсотую страницу, а убийств до сих пор всего два, и этот Порфирий Петрович все никак не может заткнуться.
Фирменные ретроспективы Фестиваля фестивалей в эпоху торрентов оказались особенно уязвимыми, и если в “Золотых 60-х чешского кино” все ж таки было показано несколько фильмов, российскому зрителю неизвестных (как “Шутка” Яромила Иреша или “Преступление в шантане” Иржи Менцеля), то ретроспектива Алена Рене, состоящая из четырех фильмов (еще и очень странно отобранных), вызывала ощущение неловкости. А пышность названия программы “К 100-летию Голливуда” просто не имеет шансов быть оправданной: сколько ж фильмов надо показать, чтобы она оказалась мало-мальски репрезентативной? Показали двенадцать; все сняты на протяжении одного десятилетия. И вот это уж совсем скверно: основная программа имеет полное право быть случайной, разношерстной, неудачной, – может, год такой выдался; но ретроспектива без концепта немыслима по определению.
А главный приз получила “Баария” Джузеппе Торнаторе, – один из двух итальянских фильмов фестиваля. Что не вызывает никаких вопросов – и что было полностью предсказуемо при первом же прочтении программы. Фильм действительно отличный, и его действительно надо было смотреть именно на большом экране. Вот только стоило ли ради трех хороших фильмов затевать целый фестиваль? Показывали бы так, по отдельности. Конечно, не было б той торжественности. Но знаете, мы бы это пережили.
