Город заклеен афишами фильма «Чужая». Это вполне можно было бы объяснить значащейся на них фразой «продюсеры Константин Эрнст и Игорь Толстунов» – то есть не объяснять вовсе. Но фраза эта предшествует другой: «Зрителям до 18 лет вход категорически воспрещен». Ежели кто не заметил, это парадокс. Хотя на самом деле именно сочетание этих двух несочетаемых надписей и рождает сюжет фильма. Сюжет открывается двумя ключами.
Ключ первый. Константин Эрнст известен широкому, очень широкому зрителю (сузить бы) как гендиректор Первого канала. То есть человек, несущий личную ответственность за весь тот неликвид и ширпотреб, который этот канал транслирует. Еще есть кинопродюсерская деятельность Эрнста, которую обычно, не мудрствуя лукаво, считают боковой отраслью его телевизионной деятельности. В последнее время канонический образ Эрнста как ведущего зомби-селекционера страны был слегка поставлен под сомнение сериалом “Школа” – хотя многие мои ловкие коллеги без труда объединили его с обычной продукцией Эрнста типа “Старых песен о главном” по принципу “бессодержательности”. Надо заметить, к слову, что бессодержательность эта разная. Гай Германика всем своим видом показывает, что скажет сейчас что-то очень важное и насущное, хотя сказать ей совершенно нечего; авторы “Старых песен о главном” изо всех сил старались ничего не сказать, но проговаривались (о времени и о себе) на каждом шагу. Речь здесь, впрочем, не о том.
Те, кому за 30, Эрнста помнят и еще в одной ипостаси – как главного синефила на телевидении середины 90-х, искреннего апологета Годара и Фассбиндера, ведущего самой стильной и самой “авторской” передачи о кино “Матадор”. Каким образом Эрнст девяностых превратился в Эрнста нулевых – задачка почище не только бинома Ньютона, но и его же дифференциального исчисления (математики знают, что это каламбур). В свое время ее честно и умно пытался разрешить журнал “Сеанс” на полусотне страниц мелкого текста – с неочевидным результатом. Превращение, однако, налицо.
Здесь-то и хранится первый ключ: приглядитесь к кинопроектам Эрнста. О чем повествует самый знаменитый и самый удачный его продукт – дилогия о “Дозорах”? Интеллигент-“ботаник” в далеких девяностых сделал неправильный выбор, единожды оступился, связался не с теми, с кем надо, и вот уже его сын – свой на празднике гламура и нечисти, “первый ученик” в шварцевском смысле слова (“гонки по вертикали” с братьями Вайнерами в анамнезе прилагаются); переиграть бы судьбу сызнова. Это его, эрнстовское туше: Бекмамбетова заботил кинотрюк, Лукьяненко – нестыковки в драматургии добра и зла. Продюсер же настаивал на разломе эпох, умудрившись в самом начале нынешнего, уходящего уже десятилетия маркировать десятилетие предыдущее как территорию памяти, пространство ретростиля.
В “Чужой” – то же. Действие, разворачивающееся среди бандитов и отморозков начала 90-х, дано предельно стилизованно. От фактуры лиц до изощреннейшей фени диалогов, от “Милого бухгалтера” Алены Апиной и молодого Жириновского на телеэкране до архаичных позднесоветских методов употребления героина, – ни одной детали, предметной или чувственной, которая бы дожила до наших дней. При этом жанр тут – гангстерский (если по всемирной кинономенклатуре), сюжетная схема – вовсе из “Кармен”, и сделать фильм универсально-вневременным не составило бы труда. Четверо бандитов получают от пахана задание – привезти из Чехии некую девицу с погонялом Чужая; та на обратном пути соблазняет младшенького настолько, что тот сначала расправляется с корешами, а затем и с паханом. Что здесь такого уж специфически “девяностого”? Но нет – детали эпохи отобраны вручную, поштучно, и насыщают ткань фильма без зазоров. С тем, чтобы в финале – уже на титрах – все герои предстали перед зрителем на цинковых столах патологоанатомов.
Сюжет сюжетом, но смертность фактуры пропитывает фильм от первого кадра до последнего; все словно подернуто изморозью морга. Здесь даже “на дело” едут под видом похорон, здесь главная героиня подробно рассказывает, как именно ей являются мертвые и как их облик постепенно истаивает, здесь финальная пуля посылается в цель с мотивировкой “иначе пацаны не поймут” – хотя пацанов тех уж пять лет как нет на свете. То, что в жизни называется “обречен на смерть”, в кино, искусстве оптическом, называется “обречен на исчезновение”. Зритель, тогда не живший, не опознает здесь ничего.
Вот и второй ключ: действие фильма (не считая эпилога) происходит в 1993 году. Семнадцать лет назад. Отговорка о “крайней жестокости” и “ненормативной лексики”, которые-де царят в этом фильме и которые послужили причиной для возрастного ограничения, – лишь отговорка: и насилия на киноэкране мы видали поболе, и матерщина случалась погуще. У надписи “зрителям до 18 лет” причина другая, невиданная доселе в мировом кино: это фильм для тех, кто застал. Кто помнит; кто опознает. Это фильм – для своих. Остальным вход воспрещен – причем категорически. Им это незачем, они все поймут неправильно и превратно. Они поймут неправильно – нас. Заставших, видевших.
Люди знающие говорят, что большую (бóльшую или просто большýю – тут мнения расходятся) часть сцен поставил самолично Константин Эрнст, использовавший дебютанта Антона Борматова для прикрытия – как матадор использует мулету. Похоже на правду. Слишком взрослая, слишком внятная интонация у фильма; слишком стильно, по-синефильски решены ключевые эпизоды: от субъективной камеры на экспозиции героини и расколотого пулей зеркала – до убийства любимого на спортплощадке с проволочным ограждением (привет “Вестсайдской истории”) и лучшей во всем новейшем российском кино сцены оргазма. В “дозорной” дилогии Эрнст еще играл в “мел судьбы”, который, может быть, где-нибудь да есть… которым можно крупно написать на развалинах слово “НЕТ” – и все отменить. В “Чужой” игры кончились.
Реквием по грязному, дикому, отмороженному, жестокому миру, который сменился иным: чистым, четким, позитивным, – миром “гонок по вертикали”. “…И я постепенно забыл бы, что время сгибается в движении, и завтра можно увидеть из вчера, не надо было бы мучиться во сне от рева мотоцикла на стене, потому что второе измерение – вертикаль – больше не угнетало бы меня”. Это и есть та, сформулированная братьями Вайнерами мечта, что была зримо воплощена генпродюсером Первого канала Константином Эрнстом в “Дозорах” – и которая ныне похоронена им в “Чужой”.
