В Петербург приехал наш земляк – ученый Станислав Смирнов, новоиспеченный лауреат престижной Филдсовской премии, аналога Нобелевской премии в математике. Он давно живет за границей – в благополучной Швейцарии. Но про родину не забывает. 1 сентября Смирнов, который, кстати, закончил одну школу с другим филдсовским лауреатом-петербуржцем Григорием Перельманом, поведет свою дочку в одну из питерских школ. А 3 сентября молодой математик отметит свое 40-летие.
– Я со своей семьей постоянно живу в Швейцарии. Но каждый год мы на 3-4 месяца приезжаем в Петербург, – рассказал Станислав Смирнов. – А сейчас приехали на целый год. В западных университетах есть такая традиция: каждые семь лет профессорам дают годичный научный отпуск с сохранением всей зарплаты. Можно ехать куда пожелаешь. Считается, что таким образом происходит обмен научными идеями. Я нисколько не задумывался над тем, куда ехать, – мы с женой, дочерью и сыном очень скучаем по Петербургу.
– Дети хорошо говорят по-русски?
– Да, конечно! Они ходят в русскую школу в Швейцарии. А дочь пойдет 1 сентября в питерскую школу.
– По каким критериям вы подбирали для нее школу?
– Я прислушивался к мнению родителей, знакомых учителей. Немаловажным было и расположение школы около дома, в котором мы живем.
– Это школа с математическим уклоном?
– Скорее, гуманитарным. В том возрасте, в котором находится моя дочка, еще рановато говорить о каком-то математическом уклоне. Хотя современная школа любит делать акцент на чем-то одном.
– Это неправильно?
– Я сужу по собственному опыту. Система среднего образования в Советском Союзе всегда была хороша тем, что давала возможность заниматься и математикой, и гуманитарными науками всем, кто пожелает. Была хорошо развита система внешкольного образования. Я сам пять лет вел математические кружки во Дворце пионеров. Система была очень демократичная: никого не выгоняли, занимались со всеми интересующимися ребятами. Просто со способными учениками занимались больше.
– Многие сегодня воспринимают День знаний как “праздник со слезами на глазах”. А как вы?
– Вы знаете, мне кажется, что с образованием у нас в стране не все так плохо, как кажется. Да, стало немного хуже. Но так происходит во всем мире. Например, дети сейчас много смотрят телевизор и играют в компьютерные игры. С одной стороны, это хорошо, потому что развивается реакция, дети быстрее соображают. С другой стороны, они не читают, им не хватает усидчивости, поэтому хуже усваивают материал. Люди сильно изменились за последние 30 лет.
– Но ведь школу как раз и обвиняют в том, что она сильно отстала от жизни…
– Повторюсь, это во всем мире так. Многое сейчас в школе зависит от конкретного директора или педагога, а не от объема финансирования.
– Чем вы собираетесь заниматься в Петербурге?
– Буду читать лекции в Математическом институте Российской академии наук или в Санкт-Петербургском госуниверситете. Продолжу работу с питерскими коллегами, с которыми у меня есть давние общие научные проекты. Ничего экстраординарного или специального я не придумывал.
– Вы можете объяснить суть вашей научной работы языком, понятным нам – простым смертным?
– Я занимался частью статистической физики, изучающей явления с фазовыми переходами, такие, как замерзание жидкостей. Механизм такого явления может быть простым на молекулярной шкале, но мы наблюдаем комбинацию поведения очень многих молекул и видим очень сложный результат. Физики предлагают упрощенные модели таких явлений, а мы, математики, пытаемся строго показать, какого поведения следует ожидать. Я улучшил понимание двух моделей: перколяции (для просачивания жидкости через пористую среду) и модели Изинга (для ферромагнитных материалов).
– Для исследований нужна какая-то дорогостоящая аппаратура?
– Математики немножко отличаются от тех же химиков-экспериментаторов, у которых есть конкретный план работы на ближайшие пять лет. Нам необходимы только ручка и лист бумаги. Мы можем просто сидеть, что-то обсуждать… Порой достаточно пяти минут, чтобы изменить план исследований. Из оборудования используется лишь компьютер, и то только для общения – с помощью интернет-телефонии и электронной почты всегда есть возможность связаться с человеком с другого конца планеты, доступ к статьям и книгам упростился. Это очень облегчает работу.
– Петербургская математическая школа по-прежнему находится на мировом уровне?
– Конечно. Но проблемы есть. Мне немного сложно об этом говорить, потому что я давно здесь не работаю. Но я думаю, что на ситуацию влияют и маленькие зарплаты ученых, и отношение общества (или, скорее, правительства), которое недостаточно делает для поддержания достойного уровня науки и образования.
– Вы говорите о потере уважения к ученым?
– Я вижу, что престиж ученых, университетских преподавателей (не говоря уже о школьных) в России сильно упал. Например, Российскому фонду фундаментальных исследований последние два года существенно урезали финансирование. И запасы оптимизма после этого события как-то резко сокращаются.
– Как складывается судьба молодого поколения математиков, которое идет вслед за вами?
– Среди тех, кто оканчивает школу, остается очень крепкое ядро талантливых ребят. Другое дело, что в науку из них идет гораздо меньше человек, чем в мое время. Просто появилось гораздо больше возможностей применить свои способности, чем в Советском Союзе, – тот же бизнес. Но даже те, кто выбирают фундаментальную науку, рано или поздно сталкиваются с экономическими трудностями. Ученый женится, нужно где-то жить, покупать квартиру, растить детей. Поэтому люди уходят в тот же бизнес либо уезжают работать за границу. Некоторым удается преодолеть трудности, но это высасывает из человека немыслимое количество энергии.
– Вы планируете когда-нибудь остаться в России навсегда?
– Я совсем не чувствую себя эмигрантом – я просто работаю за границей. Но хотелось бы вернуться насовсем – посмотрим, может, когда и получится…
– А вы считаете себя российским ученым?
– Да. Это без вопросов. Во-первых, я российский гражданин. Во-вторых, я здесь многому научился.
– Премия Филдса что-то изменила в вашей жизни?
– Ну, например, не очень обычно для математика давать такое количество интервью. Надеюсь, что это скоро пройдет. В любых премиях существует некая условность. Есть много достойных ученых, и, к сожалению, всех наградить не получается. Но положительный момент в этих премиях в том, что они привлекают внимание общественности к ученому миру.
– Как оказалось, 9 из 45 лауреатов премии Филдса – выходцы из России.
– Да, у нас очень хорошая математическая школа, вот и в прошлый раз двое россиян получали эту премию.
– Вы знакомы лично с Григорием Перельманом?
– Да. Вы, кстати, забываете про Андрея Окунькова, который тоже получил премию в том же 2006 году. С ним я много общаюсь. Он работает в Америке, но часто читает лекции в Москве, бывает и у нас в Петербурге. У него выдающиеся результаты.
– Ваш педагог Сергей Рукшин (основатель и бессменный руководитель Математического центра для одаренных школьников учил и Григория Перельмана, и Станислава Смирнова. – Прим. авт.) назвал вас “Перельманом со знаком “плюс”. Как вам такая характеристика? Вас раздражает сравнение с ним?
– Надеюсь, это шутка. Григорий – замечательный человек и ученый, я очень хорошо к нему отношусь.
– Вы вообще везунчик по жизни? Судя по вашему наградному списку, вы начали занимать первые места еще со школьных олимпиад.
– Везение – это очень важная вещь, иногда и в математике нужно что-то угадать. Представьте: вы занимаетесь каким-то проектом девять лет, ищите ответ “да”, а получаете “нет”. Столько лет жизни зря потрачено! В моей жизни тоже были поражения, это нормально. Если же серьезно, то позитивный настрой очень помогает и в науке, и вообще в жизни.
