Владимир Каминер уехал в Берлин из Москвы в девяностом году. Уверяет, что тогда он знал на немецком одну фразу «Как пройти к советскому посольству». Потом он написал по-немецки свою первую книжку – абсурдистские байки про иммигрантскую Германию. Называется Russendisko.
Создал дискотеку. Тоже Russendisko – там он ставит малоизвестные группы из России и не только. Говорят, дискотека дико популярна. Немцы от него буквально пищат. Говорят, что его книжки претендуют на звание “берлинского романа” – нового жанра для немецкой литературы. Прославляет в этих книгах он свою бывшую родину или позорит – не очень понятно, но русскоязычные эмигранты в его книжках выглядят довольно карикатурно. И вообще непонятно, как он к родине относится – стесняется или мучительно любит. Мы с ним поговорили о русском языке и русской истории. О чем еще можно говорить с немецким писателем?
– В Петербурге вы читали русскоязычным читателям свою книгу на немецком языке. Сказали, что у вас был неудачный опыт перевода на русский. Это страх перед переводом вообще или перед переводом на русский?
– Перед русским, конечно. Других-то я не знаю. Кроме немецкого, разумеется. На немецком я пишу, это для меня язык производства. А вот, скажем, вьетнамский я не знаю. И не знаю, как меня перевели на вьетнамский. Повезло мне с переводчиком, хороший он человек или плохой. Читают ли вьетнамцы мои книжки с восторгом или крутят из нее сигаретки. Не знаю и сплю спокойно. А если русские переведут не так, мне потом читатели будут письма писать.
– Вы, когда еще жили в СССР, себя кем считали – русским, советским, еврейским?
– Ну, какой пятнадцатилетний человек про это думает? Я, вообще, про себя мало думал. Меня больше завораживал мир вокруг. Хотя я был диссидентом и искал повод для своего диссидентства везде. Было понятно, что вся эта так называемая школа, образование имеет целью всех построить, всех подстричь под одну гребенку и закрыть своими учебниками все возможности познания мира. Поэтому мы чувствовали себя детьми какой-то другой культуры. А какой конкретно, мы не знали. И мы придумали себе английскую. При этом мы ее никогда не видели, это была ошибка перевода.
– Почему не американскую?
– У нас была английская. Я зачитывался романами Ивлина Во. Были, конечно, люди, которые считали себя детьми американской культуры и которые носили американские флажки. Но тут получилось как в том анекдоте: для лохов Господь создал Америку, а для настоящих пацанов он придумал Англию. Когда меня друзья позвали к московской синагоге на демонстрацию – ходить завернувшись в белые простыни с надписью “Отпустите нас в Израиль” и толкаться с ментами, то это было для меня очень важно. Но я не могу сказать, что я при этом ощутил себя евреем. Или что мне хотелось поехать в Израиль. Нет, в Израиль мне ехать не хотелось. Мне хотелось толкаться на площади Ногина и сидеть потом в гэбэшном участке.
– Любили Англию, а уехали в Германию.
– Я не хотел уехать в Германию. И это при том, что Советский Союз был такой… неживой страной. Тогда государство не залезало каждому гражданину в постель, в карманы и в голову. При определенной ловкости рук и без всякого мошенничества в том государстве можно было жить, не разделяя его жизни и чаяний. Неживое государство. С капитализмом, конечно, сложнее.
– Разве капитализм не оставляет человеку больше свободы в повседневной жизни – какую одежду носить, какую музыку слушать?
– Тут очень трудно обобщать. С одной стороны – животный, примитивный капитализм, он засасывает в себя все как паук. В нем любое проявление жизни – любая альтернативная культура, любая политика получает форму, упаковку и ценник. И превращается в противоположность себе. В том, на самом деле очень социалистическом обществе, где живу я, в Германии, любая идея… Вот здесь этот примитивный капитализм растаскивает людей друг от друга, потому что весь смысл его существования в том, чтобы расставить всех по ранжиру. Есть такая игра “Одиннадцать стульев”, когда игроков больше, чем стульев. По-немецки она называется “Путешествие в Иерусалим”. Эта игра основана на выискивании бедного, слабого и больного. Так и в примитивном капитализме. А там система живет, только если объединяет людей. Все общество работает на консолидацию. Если твои соседи не поддерживают твои представления о жизни, то у тебя ничего не выйдет. И так во всем. Например, запрет курения в общественных местах. Есть люди, которые курят и не хотят отказываться от курения. И эти люди договариваются, что в общественных местах курить не будут. Не для того, чтобы сделать кому-то плохо или хорошо. А для того, чтобы улучшить качество жизни. То же самое – преувеличенное внимание к экологии, осознанное отношение к тому, что человек есть и пьет. Скажем, не надо возить вино из Чили – оно уже самим переездом этим портится. Не по качеству своему, а по амплуа. Потратив во время его перевоза столько керосина, продавец уже заранее скомпрометировал свой продукт – привез его из такой дали, вместо того чтобы произвести здесь. Люди медленно, но проникаются такими идеями. Я никогда не был поклонником ни здорового образа жизни, ни какого-то экологистского отношения к жизни. Но мне нравится сам факт консолидации.
– Почему ваша новая книжка называется “Тоталитарная кухня”?
– Потому что сама русская кухня – кухня бедной, часто голодающей страны. В принципе, она детская – дети тоже любят лепить и замораживать. Заворачивать в тесто разные начинки, делать из них разные конфетки, пирожки, пельменьки. Задача этой кухни в том, чтобы быстро насытиться. А вся кухонная круть была в Москве – там были рестораны “Бомбей”, “Арагви”, “Узбекистан”. Я, кстати, был знаком с дочкой директрисы ресторана “Узбекистан” – офигеть! Советская кухня тоталитарным образом высасывала из своих очень далеких друг от друга республик лучшие рецепты и перемалывала в какую-то очень причудливую, невероятно интересную советскую кухню. Соединяла молочную кухню Прибалтики с ориентальной, полной специями кухней Средней Азии, с мясной кухней Кавказа. С обледенелой кухней Сибири. С белорусскими картофельными рецептами. Кстати, меня эти рецепты еще в армии потрясали – мы там жарили картошку без масла. Очень интересный ход. Можно, оказывается, хорошо и красиво пожарить картошку без масла, надо только очень тонко резать.
Добровольно эти кухни никогда бы не соединились. Для этого нужна была какая-то безумная идея, давление, которое бы объединило эти абсолютно разные кухни. И все это вылилось на мой родной город, на Москву, где в каждом районе стоял ресторан с соответствующим названием.
– Как немцы реагируют на русских в Германии?
– Русских? Очень любят.
– А почему?
– Сам удивляюсь.
– Кто-нибудь из ваших друзей-знакомых вернулся из Германии в Россию?
– Мне кажется, многие вернулись. Я знаю таких. Например, вернулся переводчик моей книги Russendisko. Он филолог, у него было прекрасное образование, немецкая жена, но он не мог там найти себе работу. А здесь он шел нарасхват! Это были еще 90-е, русские хотели все делать как на Западе! Глянец выходил партиям. Но никто не знал, как правильно перевести на русский “каминные щипцы”. А он знал! И вернулся.
– А вы к нынешней России как относитесь?
– Существуют две России. Одна живет в Кремле и связана с ним прочными нитями. Другая не живет в Кремле и не связана с ним. Они чужды друг другу, боятся друг друга, иногда даже ненавидят друг друга. Между ними нет никакого моста, они не ходят друг к другу в гости.
У людей здесь нет веры, что они могут что-то изменить. Я вчера говорил с женщиной, которая на чем свет стоит ругала насквозь проеденную коррупцией медицину. Бесплатная “скорая” сломалась, а платная приезжает и начинает полчаса надевать тапочки, ведь оплата почасовая. А потом оказалось, что эта женщина вместе со всей своей семьей пошла и проголосовала за Путина! Зачем? Я не понимаю. Зачем голосовать за кого-то, кого и так выберут. Они что, любят Путина? Нет! Они поддерживают его политику? Нет! В общем, просить одну Россию выбирать другую… Но это старая история, она вообще не для интервью.
– А для чего?
– Для изучения истории дома Романовых. Или роли средневековых княжеств!
– То есть, по-вашему, это разделение на две России началось еще тогда?
– Невозможно бороться с последствиями какого-то заболевания, не понимая корней этого заболевания. А корни всегда в прошлом. Это может быть далекое или близкое прошлое. Но с ним всегда надо разбираться. Вот немцы, например. Немцам поражение в войне принесло в конечном итоге больше, чем русским победа. Потому что русский всегда мог победой прикрыться. Победой прикрывают все преступления сталинизма. А немцы медленно, но дорыли до самого последнего помощника младшего офицера и выковыряли весь этот нацизм из всех гнезд общественного сознания, всей системы функционирования государства до последней пылинки. Теперь нацисты могут создавать подполье, склады оружия, заниматься террористической деятельности, но в обществе их нет! А в России люди закрывают глаза на свое прошлое.
– Сколько же можно смотреть в прошлое!
– Казалось бы, зачем смотреть в прошлое, давайте смотреть в будущее! Но в будущее нельзя смотреть – его нет. Будущее производится сегодня руками вчерашнего.
Елена НЕКРАСОВА, фото ladyfromrussia.com
