Анархисты просят не фотографировать их и не хотят называть свои фамилии, потому что их могут выследить нацисты (впрочем, нацисты по этой же причине тоже не любят светить свои лица). Поэтому мы ограничимся только именем. Евгений – один из петербургских анархистов – рассказал “Городу 812”, как живется в Петербурге ему и его товарищам.
– У всех, кто учился в советской школе, есть представления об анархизме – Бакунин, Кропоткин, ну Махно еще. Современные анархисты – это их последователи, или сейчас совсем другой анархизм?
– Конечно, когда первые анархические движения появились в конце 1980-х, они сильно ориентировались на прошлое. Достаточно сказать, что все первые группы были созданы студентами истфаков педагогических вузов. Но сегодняшний анархизм больше связан с музыкальной субкультурой и с современными западными теоретиками. В начале ХХ века было жесткое деление на три направления в анархизме: индивидуалисты, синдикалисты и анархо-коммунисты. Сегодня такого деления нет, все перемешалось. Если говорить о России, то из наиболее крупных и структурированных организаций – это Сибирская конфедерация труда, организованный анархистами профсоюз, в который входит несколько тысяч человек. Там не все анархисты, естественно, но руководство анархическое. Для них профсоюз стал не просто органом борьбы за права рабочих, а универсальной организацией. Например, в Омске они занимаются проблемами детей-сирот.
– А в чем разница между этими тремя историческими направлениями?
– Синдикализм проповедует борьбу на рабочем месте и имеет целью всеобщую стачку, после которой трудящиеся обобществят средства производства. Анархо-коммунизм – это такой либертарный коммунизм, и его последователи спорят с синдикалистами по вопросам профсоюзов, которые коммунисты склонны критиковать. А анархо-индивидуалисты стоят за освобождение личности и за свободные ассоциации людей.
– Можно говорить, что в Петербурге есть какое-то доминирующее течение?
– В основном это субкультурные течения – панки, скинхеды (имеются в виду скинхеды-антифашисты. – С. В.) и другие. В начале XX века анархисты были равнодушны к вопросам охраны природы и животных, сейчас большинство – вегетарианцы и занимаются экозащитой. Роль формальных организаций невелика. Есть “Анархический черный крест” – группа помощи заключенным, которые им помогают и переписываются с ними, местное отделение “Автономного действия” – анархо-коммунистическая организация, которая действует на Украине и в России. Сейчас это самая жизнеспособная организация. Есть движение “Еда вместо бомб”, когда анархисты помогают бездомным, коллектив Индимедии – независимого сайта, на котором собираются новости анархистов со всего мира. Но состав везде очень текуч, люди состоят и там, и там.
– А координирующий центр – или он анархистам не нужен?
– Закрытая рассылка, на которую подписано около 80 человек. Есть еще группа в “Контакте”, но это ненадежный сервис, и лучше там ничего не организовывать.
– Что, спецслужбами контролируется?
– Не в этом дело, просто его очень легко взломать. А рассылки обычно идут с надежных серверов, находящихся за границей.
– А сколько всего в Петербурге анархистов?
– На большие праздники типа 1 Мая можно собрать 150 – 200 человек. На последнем нам даже дали пройти по Невскому, хотя в 2009 году все были задержаны. Но в этом году менты окружили либералов, у которых были лозунги против Матвиенко. В ноябре у нас походит фестиваль “Черный Петроград”, на который съезжаются люди из других городов – тогда численность готовых выйти на акции увеличивается.
– Группа “Война” – это анархизм?
– У меня двойственное отношение – часть их акций крутые и интересные, но есть и весьма сомнительные. Например, когда они зашли в гипермаркет “Ашан” и имитировали там повешение гастарбайтеров – к таким действиям мы относимся отрицательно. С другой стороны, когда я ездил в Берлин и общался там с анархистами, которые следят за ситуацией в России, они мне говорили: “У вас все так мрачно, все время какие-то репрессии, и тут появляется группа “Война”, как такой лучик света”.
– Шоплифтинг, в смысле воровство из магазинов – это распространенная практика анархистов?
– Конечно, многие люди этим занимаются. Кто-то афиширует, кто-то нет. Логика в том, что корпорации грабят людей, и украсть немного, чтобы поесть или раздать бедным, – не преступление. Это предмет больших дискуссий – надо ли воровать из всех магазинов или только из гипермаркетов. Многие работали в торговле и знают, что хозяева обычно вычитают все украденное из зарплаты продавцов. Но некоторые считают, что наоборот, этим нужно заниматься, что это заставит работников сплотиться и бороться против работодателя. Но вообще я удивлен, что это так широко обсуждается.
– Обсуждается в среде анархистов?
– Да. В ЖЖ, в самиздате. В ЖЖ было даже специальное сообщество по обсуждению анархистских практик, но потом его закрыли.
– Закрыли владельцы ЖЖ?
– Да. Вероятно, кто-то настучал, что там даются советы, как нарушить закон.
– Так многие анархисты воруют продукты?
– Честно скажу – не знаю людей, которые серьезно занимаются этим. Так, походя, или в качестве развлечения, когда панки крадут ящик пива.
– А сквоты у нас есть?
– Есть, они постоянно появляются и исчезают. Сквоттерское движение непрерывно существует лет семь. Был очень известный сквот Клизма на Нарвской – трехэтажный дом, в котором мы занимали третий этаж, а под нами жили бездомные. Одно время был сквотирован клуб “Мама” на Петроградской стороне. Но там был минус – рядом находилось отделение милиции. Проблема в том, что у нашего сквоттерского движения нет стратегии. То есть заняли дом, а дальше – будь что будет. Он не рассматривается как долгосрочный проект, за который надо бороться. С другой стороны – был очень хороший пятиэтажный дом на Васильевском острове, но мы там смогли освоить только один большой зал. Не хватает человеческих ресурсов.
– Нацисты нападают на анархистов, которые не являются антифа? То есть если люди идут ночью из сквота – они спокойно идут или оглядываются?
– Ну вообще сквоты хорошо конспирируются. Однако сквот на Васильевском острове был эвакуирован отчасти из-за опасений по поводу нацистов. Потому что там появился человек, фотографию которого видели потом на нацистском сайте.
– Сквот – это место тусовки или жизни?
– По-разному. Сквот на Васильевском изначально захватывался как место для проведения концертов и собраний. Но есть люди, живущие в них постоянно.
– А чем быт анархиста отличается от быта простого обывателя?
– Большинство анархистов – вегетарианцы, поэтому тщательно подходят к подбору еды, химии и косметики. Сейчас многие начинают жить коллективами, совместно снимать квартиры. Но в Европе, когда люди живут коммуной, у них есть ощущение общности, они сообща все решают, совместно покупают еду. У нас такое если и есть, то в зачаточном состоянии, потому что в обществе вообще большая проблема с солидарностью. Но мне сложно говорить, потому что это в основном какие-то молодежные темы, люди приходят в анархизм и через несколько лет уходят. А мне больше 30, и таких, как я, – единицы. То есть пока учился в институте – был анархистом, закончил, стал делать карьеру и все забыл.
– Можно, будучи анархистом, делать карьеру?
– Смотря где. Но вообще всякая структура, где можно сделать карьеру, построена на принципах иерархии. А всякое подчинение и управление противоречит принципам анархизма.
– А что вообще значит быть анархистом?
– Анархия – антоним иерархии. Человек, называющий себя анархистом, стремится к уничтожению иерархии – и на рабочем месте, и в отношениях между полами, и в системе отношений человек-животное.
– Жену можно не бить, с этим понятно. А как уничтожать иерархию на работе?
– Можно создавать профсоюз или заниматься саботажем.
– Саботаж – это чистая теория, или на практике тоже такое есть?
– Я в России ни о чем подобном давно уже не слышал. Если бы собрались 10 анархистов и договорились все вместе устроиться работать на какой-нибудь завод, чтобы организовать там профсоюз и начать борьбу, – это был бы хороший пример. Но я таких не знаю. В Жуковском есть кафе, которое организовали анархисты. Вообще подобных предприятий много на Западе, когда люди создают кооператив, вместе всем владеют и вместе трудятся. При этом нет четкого распределения обязанностей – каждый попеременно работает на всех должностях.
– Но ведь такое предприятие хуже управляется, чем построенное по обычному принципу и рано или поздно проиграет в конкурентной борьбе.
– Тут ведь нет задачи создать образцовое капиталистическое предприятие. Нужно всего лишь держаться на плаву.
– Почему в Европе на улицы выходят десятки тысяч анархистов, антиглобалистов и вообще левой молодежи, а у нас – в лучшем случае несколько сотен?
– У нас прервана историческая традиция, которая возродилась только после перестройки. А на Западе традиция не прерывалась, даже в таких странах, как Болгария, – там были люди, которые пережили советский режим и возродили движение. У нас таких людей нет. В Европе был 68-й год, очень мощный импульс. Там другая система взаимоотношений. То, что у нас называется сквотами, в Берлине в чистом виде не существует. Все сквоты существуют легально, платят какую-то минимальную аренду. Там легче вести свободную жизнь.
– То есть там проще существовать не работая, чем здесь?
– И это тоже. Хотя немцы сейчас жалуются, что с работой сложно, работодатели любят заключать контракты на год. Есть же термин “прекариат” – когда люди работают по краткосрочным договорам, и из-за этого им трудно защищать свои права.
– Ну а на борьбу с угнетателями, как 100 лет назад, вы готовы?
– Идея жертвенности сейчас отвергается. Никто не хочет жить далекой мечтой о толпе, врывающейся в Зимний. Хочется увидеть результаты при собственной жизни.
– То есть о революции не мечтаете?
– Образ революции у каждого свой, а у кого-то его вообще нет. Есть такая левая активистская группа художников и философов “Что делать” – у них был целый номер газеты, посвященный вопросу “революция или сопротивление”. Имеем ли мы право называть себя революционерами? Это слишком громкое слово. Я бы сказал, что мы – радикалы. Есть такой британский марксист Джон Холлоуэй, он много лет прожил в Мексике в штате Чиапас, где есть повстанческое движение, близкое к анархистам, и там написал работу “Изменить мир, не захватывая власть”. Это такая либертарная концепция революции.
– В смысле бархатная?
– Нет. Когда в Испании была революция и несколько анархистов стали министрами, мелкие группы анархистов (а после поражения революции – все анархисты) говорили, что это была ошибка. Надо было создавать на местах коммуны, менять отношения в обществе, а не вести властные игры. В Каталонии и в Барселоне они же действительно пытались устроить коммунизм здесь и сейчас – сжигали деньги, например. Потом один переводчик, увидев фразу про сжигание денег, даже не понял ее и написал, что анархисты деньги прожигали.
– Все это без насилия?
– Во время наших акций прямого действия люди страдать не должны.
– Даже милиция?
– Ну… это сложный вопрос. Вот Жемчужного прапорщика кто-то ударил – и многие считают, что справедливо .
Антон Мухин
